Мы резонансников не ищем по изоляторам, но иногда находим совершенно случайно. В одной карантинной камере одного СИЗО нас и сопровождающего офицера встретил невысокий парень, сделавший руки по швам и по форме отчетливо доложивший (почему-то выбрав адресатом доклада меня), что является дежурным, в камере два человека, происшествий нет. Я на автомате сказала «вольно» и увлеклась обстановкой камеры. Там неважно было с обстановкой. Она была захватывающая.
Заключенные стояли молча, понуро, и потом мы с ними заговорили. Разговор получился интересный. Парень — начальник одного из московских отделов полиции, подполковник. Его обвинили в вымогательстве взятки в размере 300 тысяч рублей. За избрание меры пресечения. В ноябре, что ли, прошлого года. УСБ, все дела, приехали ночью с обыском. Ничго, вроде не нашли (хоть и непонятно, да, что они там искали? Триста тысяч?) Он говорит: я за ними ходил по всей квартире, я же знаю всё это… Но забрали его всё равно. Спрашиваем: какая база? Показания адвоката. Ну, и злодея, наверное. Кажется, больше ничего.
Он всё повторяет, всё больше нервничая: но вы же мне можете поверить? Да ничего такого у меня, никогда… Товарищ подполковник, вот вы можете поверить? (Товарищ подполковник, другой, наш сопровождающий, кстати, не исключено, что может ему поверить, у него в самого в биографии есть момент, когда пострадал он не уверена, что заслуженно, но про это я не знаю, это не моё дело). У парня на глазах выступают слезы. Он рассказывает, что живет в коммуналке, стоит на очереди как неустроенный, а еще у него две маленькие дочки, которых он теперь не может увидеть. Я несколько раз повторяю: только не волнуйтесь, не надо… мы вас слышим, мы слышим, что вы говорите. Потому что заключенный немного в состоянии шока, еще не отошел от происшедшего, видимо. Повторяет, что никогда и ничего, и просит только, чтоб ему поверили.
Верю ли я? Не знаю. Боюсь, что я никому из системы уже не верю и не поверю. Все, кто хотел, чтоб ему верили, оттуда сбежали, включая моих мужей, друзей, коллег и руководство. Остались — те, кому, я думаю, не нужно, чтоб им верили. Когда товарищ подполковник отделом командовал, он, наверное, тоже ни в чьем доверии не нуждался. Вот сейчас, в карантинной камере, оно ему стало необходимо.
Но по-человечески действительно вызывает сочувствие. Хотелось бы, чтоб эту ситуацию проконтролировали и разобрались объективно. В том числе — те, кто помогает именно сотрудникам и бывшим сотрудникам. Мне-то всё равно: сотрудник, не сотрудник… Мой контингент — больные и люди со слабыми социальными связями.
И еще нюанс. 300 тысяч за избрание меры пресечения? Начальник отдела? Извините, но исходя из нашего небогатого, разумеется, жизненного опыта мы вот думаем, что это — вообще ни о чем. Сколько? Триста. Кто? Начальник отдела. За что? Извините, настораживает. В ноябре от злодея через адвоката. Моё дело — условия содержания проверять, но очень хочется, чтоб мои более компетентные и опытные коллеги взяли это дело под контроль. На наш взгляд, немножко странная история. Обратите, пожалуйста, внимание.
И мы выходим в уже практически летний двор, обмениваясь репликами и я думаю: а странная штука вообще жизнь… Вчера ты перед генералом отчитывался, что у тебя в отделе происшествий нет, сегодня — перед младшим инспектором будешь, что у тебя в карантинной камере всё в порядке. Почему-то эта эмпатия свойственна мне, сотрудникам (по крайней мере большинству) — куда в меньшей степени. Большинство стучит по деревянному столу, когда об этом заходит речь. Кто-то может и перекреститься.
