Поезд Сыктывкар — Кослан чухает до Ёдвы шесть часов. Хотя Ёдва всего-то в 180 километрах от столицы Коми. Но другой дороги летом нет, размывает ее летом, а по зимнику ничего, можно. Остановки на каждой станции — Язель, Усть-Вымь, Мозындоф… — стоим минут по 10—5, оно и понятно: к поезду прицеплен «столыпин», везут этапы. Тут же зоны кругом. Мы с Инной из «Руси Сидящей» едем в женскую колонию № 45 в Ёдву. Там у нас подопечная, молодая женщина Оля Романенкова, мать троих маленьких детей, «экономическая».
Известно, что в женских зонах сильно жестче, чем в мужских: женщину легче лишить насущного. За любое естественное желание наказывают: в зонах действуют ограничения на стирку и гигиенические процедуры, там нельзя нормально одеваться, а готовить строжайше запрещено. За отваренную сосиску можно лишиться УДО. Но народ выкручивается: я знала одну зону, в которой зэчки тайно и под страхом наказания выносили из столовой недоеденный за обедом хлеб, доносили до промзоны, а там поджаривали в гладильном прессе. Есть-то хочется.
Каким образом подобные ограничения способствуют исправлению, науке неизвестно. Оля Романенкова рассказала нам, что у них в колонии-поселении у женщины отняли новорожденного — молодая мать была здорова, не была асоциальной, не лишена родительских прав, могла выкормить и вырастить ребенка рядом собой, но нет. Новорожденного сдали в дом малютки, прокуратура и опека с этим согласились, хотя закон позволяет и осужденной матери оставаться со своим ребенком, тем более что речь идет не об общем режиме, а о колонии-поселении, где куда как мягче должно быть — ну, по закону. Опять же, и материнские чувства, и контакт ребенка с матерью, и пример материнства для других зэчек, да и простое человеческое сострадание — ну кто все это должен брать в расчет, когда человека лишают свободы и избирательных прав, у нас почему-то считается, что нужно лишать и всего остального.
Дождались мы светлого праздника: на 18 августа в колонии был назначен День открытых дверей и праздничный концерт. К 8 утра, как положено, прибыли к КП. На комнате ожидания свиданий написано: «Режим работы — круглосуточно», но закрыто: сначала надо получить разрешение на вход в комнату ожидания свиданий, что не просто. У входа в КП работающий затейливый фонтан, громкоговоритель передает бодрые звуки «Радио России», на входе скульптурные группы, изображающие счастливые семьи и быт мира животных: вот семья оленей, а вот гнездо аистов, сильно смахивающих на птеродактилей, а вот на входе выписка из инструкции насчет проноса запрещенных предметов, в которой указано про «хрОнение предметов» и про «прИступления». Мы нисколько не удивились, когда начальник КП гражданин Шахбинкадиев письменно отказал нам в краткосрочном свидании, чем нарушил пару статей УИК, — мы заранее были готовы к походу в прокуратуру. Ограничились передачей, что ж делать, а Оля нам потом рассказала, что из-за нашего скромного визита колонию вообще не вывели на концерт. Когда сражаешься с женщинами — и победить, и проиграть одинаково позорно, сообщили мы гражданину начальнику.
До обратного поезда оставались еще сутки, и для дальновидного начальства было бы лучше, если бы мы провели их с Олей в КП. Но начальство было недальновидно, и мы приступили к изучению посёлка Ёдва, целиком и полностью кормящегося с зоны. Первое, что мы обнаружили, это национальный вопрос. На всех близлежащих зонах все руководство полностью укомплектовано выходцами из Дагестана, местные жители охотно сообщили нам, что это такой бизнес: в Дагестане дефицит стройматериалов, а здесь лесоповал. То, что руководство при своих скудных фсиновских зарплатах ездит на новых японских джипах, никого здесь не смущает. Русская часть жителей особых ксенофобских настроений не испытывает, разве что дворовых собак кличут «хачиками», явно не понимая смысла этого имени. Выданные нам в сопровождение молодые ребята из конвойных сильно просили нас написать в газету про то, что каждую зиму поселок, состоящий преимущественно из бараков, размораживается, поскольку в котельной нет дров. Мы удивились: лес же кругом. «А в лесу он мокрый», — философски ответили парни, очевидно, лишенные чувства самосохранения хотя бы путем просушки дров для собственной семьи. Горячей воды, конечно, никакой нет, как и питьевой холодной — в кране она техническая. Зимой моются, сливая воду из батарей, а летом греют в тазике. Сам поселок стоит на сплошной помойке, люди привыкли кидать мусор под ноги, явно полагая, что кто-то им должен все это убирать. Окна в бараках, где живут служители зон, снаружи обтянуты целлофаном, а изнутри одеялами, однако «поднять вопрос» почему-то положено нам, а не им. Пока мы изучали поселок, посещая начальника за начальником, встретили улыбчивого златозубого дагестанца во фсиновской форме: он спокойно вел в воскресенье на работу в собственное хозяйство двух крепких зэков, что большое благодеяние, ибо он даст им покушать и покурить. Слова «рабовладение» здесь тоже не слышали, нет. В общем, такая безнадега, что даже РПЦ ловить нечего. Окормляет ТВ — на каждом бараке на восемь семей как минимум висит по четыре спутниковых тарелки.
Конечно, мы вернемся в Ёдву зимой.
