И сейчас я объясню, что произошло 06.03.2014 на проверке в СИЗО-1. ОНК в Москве работает 5 лет. За это время члены ОНК и сотрудники СИЗО и УФСИН, а также ГУВД и ОВД научились друг к другу относиться взаимовежливо и взаимодействовать конструктивно. Стараться не мешать, а помогать друг другу в работе. Находить какие-то общие, направленные на улучшение ситуации с правами человека в местах лишения свободы, решения. Представлять проблемы комплексно. Пришли новые наблюдатели — они восприимчивы к опыту экспертов первых созывов и тоже родились не вчера. Это — достаточно компетентные специалисты, помимо того, что неравнодушные люди.
Да, были какие-то разногласия при проведении проверок в камерах изоляторов. Даже и не у меня, я не помню уже, когда они были. Ну вот разве когда в СИЗО-5 мне настойчиво указывали — мол, не трогай матрасы! Тебе же на них никто не пожаловался! что ты их щупаешь? Но это, скорей, повод для улыбки, это всё осталось в прошлом. Большинство сотрудников замечательно поняло, что члены ОНК не ищут секретный недостаток работы, чтоб всех изругать по радио и телевизору, что обнаруженные несовершенства они обсудят с теми же ответственными лицами, что есть рабочие моменты и системные недоработки, с одними вопросы решаются так, а с другими — сяк. Нормальные алгоритмы. Да, цель ОНК — контроль за правами заключенных и оказание им содействия в их законных интересах. И мы это должны делать, на нас это возложил закон, поэтому мы ходим по камерам и проверяем соблюдение прав. Или смотрим документы и проверяем соблюдение прав. И содействуем, если возникает такая необходимость. Потому что недостатки в этой области есть, они существенны, у нас глаз не замылился, что называется, и мы на них обращаем внимание. Не ставя их сразу кому-либо в вину. Пытаясь понять корень проблемы и подсказать (поняв сначала для себя, поискав) оптимальные пути решения проблемы. И часть этого решения члены ОНК готовы принимать на себя. Да хоть сбор медицинских документов, пока вопрос не решен комплексно. Я это делаю. Опять же лично я, как юрист, если возникает такая необходимость, всегда открыта и для обращений сотрудников, если могу быть полезна. Все прекрасно это знают. Если я могу помочь — я не отказываю. Не было такого. Поправьте, если не права.
Естественно, всегда есть человеческий фактор. Кто-то из сотрудников спокойней относится к беседам членов ОНК с ПОО, кто-то менее. Но в целом мы привыкли, что сопровождающие сотрудники помогают членам ОНК и ПОО. Если вдруг возникает какой-то вопрос или предложение от заключенного — всегда готовы дать совет. Не говорят на черное «белое». Да, есть проблема. Да, мы ее видим. Да, мы ее потом обсудим. Зафиксируем сейчас — обсудим потом. Неважно, одна у нас точка зрения, или разные. У нас есть для этого время. И время это — не в камере, в присутствии заключенных. Мы знаем все, что там не надо вести правовые споры.
Есть правовая регламентация нашего взаимодействия именно при проведении проверки. Сотрудники учреждений сопровождают и обеспечивают безопасность членов ОНК при проверке условий содержания, члены ОНК выполняют законные требования сотрудников учреждений, члены ОНК беседуют с заключенными по вопросам соблюдения их прав в зоне видимости и слышимости сотрудников учреждений. Не буду сейчас ссылаться на нормы, мы все их знаем, цитирую близко к тексту.
Вроде, всем всё понятно. И вот возникает вчерашняя ситуация. Я промолчала бы сейчас об этом, если б это не было в который раз. Члены ОНК Москвы я и Алла Яковлевна Покрас проводят проверку в СИЗО-1, покамерный обход. Вообще безобидная проверка, это даже и не проверка, это — обход больных заключенных в больнице, которых мы не успели обойти до этого. Опрос ПО ЗДОРОВЬЮ. Может быть, мы можем как-то помочь со сбором документов. Нас сопровождает ответственный от руководства, у нас нет никаких проблем. Что-то он нам подсказывает, что-то подсказывает заключенным. Да, радио не работает почти. Ну и хорошо, надо починить радио. Ничего вопиющего. Починить — и починить. Мало ли, где что может сломаться?
Но сотруднику надо идти, у него есть работа, кроме нас, и на замену ОНК приходит другой сопровождающий, и это — заместитель начальника ФКУ СИЗО-1 УФСИН России по г. Москве по режиму майор внутренней службы Евгений Сергеевич Мирошников. И он явно не в духе, что не считает нужным скрывать.
Тут я вынуждена сделать небольшое лирическое отступление. Мне всегда казалось, что товарищ Мирошников — человек неплохой и нормальный сотрудник. Может, в чем-то лучше других. Но он не смог принять ОНК как данность, предусмотренную законом, не смог для себя допустить, что тут ходят какие-то штатские, задают вопросы, время отнимают, что-то записывают, просят о чем-то руководство, кабинет занимают. Раз десять, наверное, не меньше, я, с ведома руководителя товарища майора, в присутствии других членов ОНК и сотрудников изолятора пыталась до товарища майора довести, что есть закон, что мы действуем в соответствии с ним, что мы не хотим тут никому вредить, что можно не верить в это, в нашу бескорыстность, в наши добрые намерения, но вести себя в любом случае надо корректно и сдержанно. Уж точно — в нашем присутствии в отношении ПОО. И закон хотя бы соблюдать. По-моему, у нас с коллегами с этими объяснениями ничего не получилось, как показало дальнейшее. Еще месяц назад удавалось как-то взаимодействовать, нормально работали, хоть с другими наблюдателями у товарища майора возникали трения существенно раньше. Я всех уверяла тогда, что это — случайные недоразумения, удерживала от жалоб. Помните? Уже месяц, как происходит какой-то кошмар и трэш. Я лично ощущаю собственное бессилие. И не только я. Я не знаю, что произошло, мне очень жаль. Просьбы товарища майора по разным актуальным вопросам я всегда выполняла безоговорочно. Что до одной странной ситуации, что после.
В камере больницы, в которой наблюдатели были в первый раз, содержащиеся в ней лица задали довольно частый вопрос насчет прогулок. Обычная история: не хочет кто-то идти гулять — не гуляет вся камера. Сотрудникам так, может, и легче, но члены ОНК считают это неправильным. Ну, конфликт интересов ПОО. Кто хочет, кто не хочет…
Я даже вот тут с точки зрения закона поясню: есть п. 11 ст. 17: подозреваемые и обвиняемые вправе пользоваться ежедневной прогулкой продолжительностью не менее одного часа. Статья называется «права». То есть прогулка — право, а не обязанность заключенного. Но, с другой стороны, есть п. 137 ПВР, где написано: «На прогулку выводятся одновременно все подозреваемые и обвиняемые, содержащиеся в камере. Освобождение от прогулки дается только врачом (фельдшером)».
То есть получается, что прогулка — это уже как бы такая обязанность. Так право или обязанность? Очевидно, что по статусу ФЗ выше ПВР, это не может быть подвергнуто сомнению ни одним адекватным юристом. А на практике — вообще не так. Кто-то не пошел? Тогда и все не пошли, вот так и бывает. Сотрудников мало — заключенных много.
Но я вообще не говорю об этом. Это Алла Яковлевна знает куда лучше меня, всю переписку с прокуратурой по этому поводу. Но я-то говорю: ситуация коллизионная, не будем сейчас о ней судить, всё обстоит так и вот так, а как мы с этим обычно поступаем — заключенные просят у фельдшера освобождение от прогулок и могут тогда гулять или не гулять, никому этим не мешая. Остальные идут на прогулку всё равно.
Я что-то неправильное говорю? Уважаемые сотрудники, у нас были когда-либо расхождения по этим вопросам? Законы — странные. Иногда их не поймешь. Но у нас тут не было никогда разногласий.
И вдруг Евгений Сергеевич Мирошников, который привычно застывает на пороге камеры с некоторых пор в позе эсэсовца, расставив ноги, и поводит видеорегистратором вместо автомата (образ — не мой, другого наблюдателя), сообщает так: не надо их слушать. Вы обязаны гулять, когда вам сказали, это ваша обязанность, я вам говорю. В этих вопросах надо слушать не членов ОНК, а сотрудников СИЗО. Члены ОНК вводят вас в заблуждение. Потому что если вы будете отказываться от прогулки — сотрудники СИЗО примут к вам соответствующие меры и дисциплинарные взыскания, да.
Я тихо обмерла. Мне БОЛЬШИМИ БУКВАМИ повторить сказанное и разъяснить, что оно значит? Евгений Сергеевич, сохраните, пожалуйста, эту запись видеорегистратора.
Мы понять пытаемся. В Федеральном законе № 76 что-то написано о том, что сотрудники СИЗО комментируют предусмотренное законом общение членов ОНК с подозреваемыми, обвиняемыми, осужденными? Что они в него вступают, перебивают, шумят, кричат, объясняют, как глубоко члены ОНК неправы и вводят заключенных в заблуждение? И такие ПОО в недоумении смотрят на Евгения Сергеевича, потом на нас с Аллой Яковлевной, потом опять на него… В шоке. Что это было?
А потом — Евгений Сергеевич, мягко говоря, повышает голос. Правду говоря — это уже не так называется. И мы, две не слишком молодые женщины, просим: пожалуйста, давайте поговорим позже… давайте не будем здесь кричать… А Евгений Сергеевич, разойдясь, нам в ответ капслоком: А Я НЕ ПРИВЫК ТУТ РАЗГОВАРИВАТЬ ШЕПОТОМ!
Мы вынуждены просто уйти из камеры, не договорив с ПОО, чтоб это всё прекратилось. Это что было? Посещение ОНК? Спасибо, так не нужно.
Товарищ майор не забыл, что он находится в больнице? Тут инвалиды, тут люди на костылях, которым под потолок по лестницам всё одно не добрести… Фельдшер не выпишет им освобождение от прогулок? Нет, я так не думаю. Фельдшер знает, что тут больница. У него с головой в порядке. Мы что-то не так сказали? Почему мы должны становиться свидетелями правовых ошибок и агрессивного вмешательства в проверки ОНК, почему нарушается Федеральный Закон?
И коллега, респект ей, по итогам проверки с улыбкой говорит, доводя ситуацию до руководителя, «ну, это еще пустяки по сравнению с тем, что там с Евгением Сергеевичем на проверках обычно бывает… это еще нормально… ничего неожиданного.»
Опять же, я никогда бы не написала этого, будь хоть малейшая надежда на то, что ситуация изменится. Но человек нас не слышит. Принять нас как некую досадную, но данность — не может. Мы пытались с этим шутить, как-то исподволь договариваться. Один общественный наблюдатель играл даже с Мирошниковым в детскую игру: «кто дольше промолчит в камере». Евгений Сергеевич ни разу не победил. Я его убеждала. Хвалила за корректность, потому что людей надо хвалить. Но ни игры, ни похвалы не помогают.
Плюс ситуация. Находимся в камере, и вдруг нам в процессе разговора с заключенными младший инспектор (!) говорит так с ленцой вразвалочку: так, ну хорош, уже пошли отсюда, хватит типа уже, что тут еще? мне работать надо… Что?
Вообще такого не было в жизни. Нас не распирает от гордости, поверьте, мы такие не горды и не счастливы от того, что пришли в СИЗО и людям работать мешаем. Но я честно заранее информирую не только управление, но и руководство СИЗО о том, что хотим прийти и проверить, в какой день вам удобней, у нас такие-то планы, какие у вас? давайте согласуем… И мы это согласовываем. Мне младший инспектор говорит, что я ему работать мешаю, подчиненный Евгения Сергеевича, зама по режиму, а режим-то по закону устанавливается в первую очередь в целях соблюдения прав человека… Не, какие там уже права человека…
Товарищ младший инспектор хочет дальше заниматься делом? Каким делом? Фальсификацией подписей заключенных? Почему у вас в Журнале регистрации жалоб и заявлений подписи заключенных, которые разительно друг от друга отличаются, а заключенные говорят, что это — не их подписи и они ничего такого не подписывали? И я, как дура, не жалуюсь никуда, нет, но объясняю в сотый раз: вот приложение номер пять к ПВР. Образец. Давайте прочту. Пожалуйста. В этой графе пишите это. В этой — это. Вы просто недопоняли. Вот, тут сверху написано. И у нас не будет вопросов. Вы понимаете теперь? Понимаю. Но тут возникает такой товарищ майор Мирошников. «А ЧТО ТЫ ПЕРЕД НИМИ ОПРАВДЫВАЕШЬСЯ?! НЕТ, ТЫ ПЕРЕД НИМИ НЕ ОПРАВДЫВАЙСЯ! КТО ЭТО ТАКИЕ?»
Вот я с юности ненавижу писать доносы, рапорта, докладные… ну не так меня воспитали. Я пытаюсь всегда поговорить и договориться, и кофе этого, за который меня потом не раз заклеймили, немало оказалось выпито, но вышло, что иногда это невозможно. Я с огромным уважением отношусь к руководству и сотрудникам СИЗО-1, которые нормально, тяжело и много работают. Но мы просто понять хотим: можно нам тоже нормально работать? Можно соблюдать закон? Или для некоторых сотрудников закона не существует? У нас нет раздутых амбиций, у нас есть дело, порученное нам народом и государством. Нам мандаты выдала Общественная палата. Она не выдает мандаты, кому попало. Федеральный закон приняла Государственная Дума, президент его подписал. Кто мы такие? Да никто, наверное. Товарищ майор внутренней службы Мирошников считает так. Так, туристы, пришли злодеям и жуликам приветики попередавать… скорей всего, небезвозмездно…
И если бы это было всё… Боюсь, что мне придется говорить дальше. Не сейчас.
А вот что порадовало сегодня — разговор с членом ОНК Михаилом Сенкевичем о его планах по социальной реабилитации заключенных (круто! я буду поблизости!), и инициативы фонда «Протяни руку» по благотворительной помощи московским изоляторам. Вот я вижу, что люди горят, реально работают, у них планы, инициативы, реальные дела. В пятый изолятор — телевизоры, книги хотят. В шестой — гигиену, душевые. В первый… в первый адекватного режимника бы не помешало, есть у нас такая гуманитарка? Или этого — куда-нибудь на психологическую реабилитацию от деформации на некоторое время? Это не наезд. Вот моя работа не очень обо мне заботится, если честно, но когда она видит, что у меня круглые глаза, то меня любезно направляют подальше на тренинг психологический. Там я вспоминаю, что нет эмоций — есть цель. И я всем того же желаю. Думаю, ФСИН очень нужна эта практика.
А пока… сделаю паузу. СИЗО-1 не сгорит пока без нас. А по больному Панченко-таки мы хорошенечко выстрелили, не знаю только, каким калибром. А я ничего. Сижу себе, пью кофе, курю сигарету, никуда не тороплюсь. Но если кто-то думает, что за все издевательства над тяжело больным за его жалобы в ОНК никто не ответит — нет, это ошибка. Мы всё узнаем чуть позже, всему своё время. В том числе — это репутация ОНК.
