Наталья Горбаневская
«Грани» обратились ко мне с вопросами в связи с приговором Михаилу Косенко:
Выяснилось, что мы вообще мало представляем, как это устроено: что происходит после приговора, как назначается лечение, как и когда проходят врачебные комиссии и какое значение имеют их заключения для суда? Насколько реальными являются предположения о возможности бессрочного лечения? Вы эту систему знаете как никто другой — и тоже с политической стороны. Могли бы вы поделиться той информацией, какой владеете: что происходило с вами в медицинском, правовом и бытовом плане и какова может быть дальнейшая судьба Михаила в этой закрытой ото всех системе?
Я не знаю, какова эта система сегодня. Скажем, постановлением (не «приговором») суда Косенко «освобожден от уголовной ответственности» и направлен на принудительное лечение в психиатрическую больницу «общего типа». В наши времена можно было бы вздохнуть с облегчением: не «специального типа» (т.е. не психиатрическая тюрьма). Так мы вздыхали с облегчением, когда первоначальная рекомендация «специального типа» была заменена на «общего типа» у Ивана Яхимовича и Вячеслава Игрунова или когда больница «общего типа» была назначена по первому делу Юрия Шихановича (я тогда даже посоветовала его жене не подавать на кассацию, так как пересмотр дела мог утяжелить «тип» больницы). Из психиатрической больницы общего типа выходили сравнительно быстро — с первой или второй комиссии (каждая — примерно раз в шесть месяцев).
В 1989 или 1990 году СПБ, те самые «специальные психиатрические больницы», были переведены из системы МВД в систему Министерства здравоохранения. Что с ними происходило дальше, я не знаю (возможно, знают Подрабинек или Савенко).
Далее расскажу по порядку, одновременно отвечая на заданные вопросы, свою историю в юридическом ключе.
Арестованная в конце декабря 1969 года, я была отправлена в апреле (м.б. в конце марта) 1970-го на экспертизу в Институт Сербского, где оставалась больше месяца. Результатов экспертизы мне не сообщили, как не сообщали никому. Был один знак: тех, кого признали вменяемым, на следующий же день отправляли обратно в следственную тюрьму. Меня сразу не отправили, а затем, когда я наконец прибыла в Бутырку, поместили «на больничку», в психиатрическое отделение.
Кстати, в 1979 году на Сахаровских слушаниях в Вашингтоне я свидетельствовала о положении уголовников, признанных невменяемыми. Ко мне единственной приходил защитник (замечательный адвокат Софья Васильевна Каллистратова). Остальным назначали защитника от суда, и он даже не пытался — думаю, точнее будет сказать: и ему даже в голову не приходило — увидеть своих подзащитных. Если у них не было родных (а у большинства не было), они даже не узнавали, что суд прошел и что он постановил. Просто сидели и ждали этапа — на «спец» или на «общак», никто из них не знал и знать не мог.
От Софьи Васильевны я узнала о решении экспертизы и о дате предстоящего суда.
Кстати, мы, включая меня, все время говорим: «решение» экспертизы, экспертиза «признала» невменяемым. Экспертиза никого вменяемым или невменяемым не признает, она только дает суду рекомендацию «признать невменяемым» и направить на принудлечение того или другого типа. А признает и направляет суд. И как правило (говорю о своем времени, но то же произошло и с Косенко), он полностью следует рекомендациям экспертизы.
Косенко имел передо мной то огромное преимущество (которое, увы, ему не помогло), что присутствовал на процессе, имел возможность все сказать и блестяще этой возможностью воспользовался. В наше время суды над потенциально невменяемыми проходили в их отсутствие. Суд имел право — но не обязанность — вызвать подсудимого. На ходатайство С. В. Каллистратовой о вызове меня в суд судья ответил отказом (про мой процесс см. Хроника текущих событий, вып. 15). Единственный известный мне случай вызова в суд — дело Ивана Яхимовича — закончилось тем, что, увидев перед собой подсудимого, суд отправил его на новую экспертизу, которая и закончилась заменой спецбольницы на общую. Судья В. В. Богданов (как сказала мне Софья Васильевна накануне суда: «Вас будет судить лучший судья в Мосгорсуде, но это ничего не меняет») явно побоялся меня увидеть и допустить конфронтацию между мной и выступавшим в суде в качестве эксперта зловещей памяти проф. Д. Р. Лунцем. Судья Людмила Москаленко видела и слышала Михаила Косенко на протяжении долгого времени, но и это ничего не изменило: она послушно выполнила политический заказ, как выполнили его сегодняшние эксперты из Института Сербского.
Не буду далее излагать историю своих тюремно-психиатрических странствий (ее, кстати, легко можно найти здесь же, на «Гранях», в видеозаписи). Отвечу на вопросы о предстоящем Косенко «лечении».
Продолжительность и характер принудлечения будут полностью зависеть от врачей того «стационара», куда попадет Косенко, то есть от их готовности или неготовности выполнять политический заказ: истязать его неподобающими лекарствами или продолжать то лечение, которое он получал по своей болезни от наблюдавших его врачей. И которое волей экспертов Института Сербского было заменено «лечением» от выдуманной ими болезни. То есть все зависит от совести врачей, а мы знаем, что врачи, не потерявшие совесть, встречались в наше время даже в психиатрических тюрьмах.
Думаю — или скорее надеюсь, — что «вечной койки» в прямом смысле слова, то есть реально бессрочного лечения, не будет. Но не забудьте, что сама мысль о бессрочности угнетающе действует на сидельца и подрывает его душевные силы. Если же его «залечат», то есть будут применять к нему ненадлежащие (мягко говоря) методы и средства лечения, то его освобождение будет «бессрочно» откладываться и может наступить в такой момент, когда ему уже будет «все равно» (этого я больше всего боялась в Казани: выйти через много лет на свободу и уже не отличать свободу от тюрьмы).
