Евгений Левкович, Rolling Stone
Евгений Ройзман, фото Федор Телков
RS встретился с создателем фонда «Город без наркотиков» чтобы выяснить, за что пациенты его реабилитационных центров пишут на него доносы в прокуратуру, и почему он не хочет баллотироваться на пост мэра Екатеринбурга. RollingStone.Ru публикует полную версию интервью, вышедшего в августовском номере журнала.
«Одно условие, — говорит Ройзман в телефон. — Я устал говорить о «нарколыгах». Можем поговорить о любви?». Спустя сутки корреспондент RS прибыл в Екатеринбург и понял, что о любви не получится. В фонде Ройзмана – очередные обыски, из здания следователи пытаются изъять документацию, Евгению сообщают, что фигурантом трех уголовных дел, заведенных по факту деятельности «Города без наркотиков», может стать он лично. Изначально нападки со стороны прокуратуры начались после того, как в одном из реабилитационных центров умерла 29-летняя Татьяна Казанцева, сидевшая на игле три года. В центр ее «сдал» собственный отец, но не пробыв в нем и недели она почувствовала себя плохо. Приехавший врач, несмотря на температуру под сорок и бред, криминала не обнаружил. Вечером Казанцева впала в кому. Ее экстренно доставили в больницу, где она и скончалась. Официальный диагноз – менингоэнцефалит, но правозащитники говорили о жестких и не медицинских методах по снятию ломки (например, о пристегивании наручниками к кроватям) и недопустимых условиях содержания наркозависимых. Заместитель генпрокурора РФ по Уральскому федеральному округу Юрий Пономарев дал распоряжение завести уголовное дело.
При этом родители умершей претензий к Ройзману не имеют. Здание «Города без наркотиков» до сих пор атакуют сотни родных и близких севших на иглу: кто с благодарностями, кто с просьбой о помощи, а кто с готовностью помогать безвозмездно. «Где взять ваши наклейки? — спрашивает парень лет тридцати. — Я расклею их у себя в районе». Другой молодой человек, приехавший из Перми, просит у Ройзмана совета: «В моем доме торгуют героином, ментам по фигу — они с этого имеют, а мой брат уже обчистил всю квартиру, чтобы достать очередную дозу. Как быть?». Евгений тут же куда-то звонит, обещает помочь. Затем в кабинет заходит седой старик. Двадцать с лишним лет он учил подростков авиамоделированию, а сейчас какие-то коммерсы через чиновников отбирают у него помещение. Тема для Ройзмана вроде бы непрофильная, но он все равно начинает обзванивать знакомых журналистов с просьбой начать раскручивать историю. Потом полчаса говорит по телефону с доктором Лизой, после чего вызывает помощницу: «Возьми бумажку, запиши текст, поставь на «Фейсбук». Это по хосписам. Заголовок — «Приятно». Дальше: «Доктор Лиза отзвонилась. Общими усилиями собрали порядка полутора миллионов. Строительство продолжается. Всем огромное спасибо, кто откликнулся».
Спокойно сесть в кресло ему удается только после восьми часов вечера.
Отвечу цифрами. Четыре месяца назад в них было 270 человек, теперь осталось 50. После того, как нас заставили предоставить наркоманам добровольный выбор — остаться или уйти — ушло 220 пациентов. Все закономерно: наркоман не хочет лечиться, он хочет уколоться.
Потому что следственные органы ежедневно нарушают наш режим, и мы не можем эффективно помогать. Все ведь держится на жесткой дисциплине, а когда постоянно идут обыски и проверки, наркозависимых невозможно серьезно ограничивать. Звонят со всей страны: «Женя, спасите дочь, сына». Но как я сейчас могу помогать? С одной стороны насел Минюст, пытаются проводить выемки документов. С другой идут натуральные войсковые операции полиции, вплоть до снятия половины личного состава СОБРа, оцепления районов. С третьей — местная власть, которая видя, как по нам едут катком, говорит: «Мы сейчас сделаем реабилитационные центры в сто раз лучше!». Натуральный «Город солнца» Кампанеллы.
По незаконному удержанию заявление написала только одна девочка. 21 год, пять классов образования, в голове нет ничего, кроме как еб*ться и колоться. Она рожала на «кумаре», после рождения у ребенка ломки были. Сказать «животное» – не сказать ничего, потому что звери так со своими детьми не поступают. Важно понимать, что когда наркоман говорит о том, какой фонд плохой, как там было ужасно, какие в нем работают подонки и негодяи — в переводе на русский это значит одно: «не давали колоться». И когда правоохранительные органы сообщают «к нам поступило заявление» — это тоже ложь. Не поступало им заявлений. Они сами выловили девчонку, притащили к себе — она и написала. По второму делу — о «побоях, не причинивших вреда здоровью» — на нас накатал телегу сорокалетний алкоголик. Параллельно заявил на свою маму – якобы она его, здоровенного лба, похитила. Все высосано из пальца. Вообще все эти дела пока не имеют фигурантов, возбуждены в отношении неустановленных лиц. Следователи не знают, к кому их привязать. Даже история с Казанцевой все же касается не нас, а врачей, в первую очередь.
Я ничего не боюсь, потому что знаю, что прав. У нас была ситуация и посерьезней: в 2003-м году на нас 20 уголовных дел завели. И тоже были пресс-конференции, и тоже рассказывали, как мы всех истязаем. Только потом дела тихо закрылись — за отсутствием состава преступления. Я предполагал, что сейчас вот-вот это повторится. Что говорить, когда у нас губернатор, главный прокурор, начальник полиции – все не местные. Им пофиг, что творится, они не понимают проблем региона, и не хотят в них вникать.
Нет, по борьбе с наркотиками сейчас прямой коррупции я не вижу. Дело в другом. Мы — сильная независимая организация, которая никому ничего не должна, позволяет себе говорить то, что думает. Назначенцев от этого колбасит. Чем отличается назначенец от выборного губернатора? Выборный ориентируется на население, назначенец – на хозяина, он хочет ему сделать приятно. А тому приятно, когда все тихо, никаких наркоманов. Конечно, была бы другая ситуация, если бы губернатор был выборный. И чтобы страну не разорвало, надо возвращать прямые выборы везде. Но пока мы и в нынешних условиях боремся. Вот прокурору уже «вдули» за уголовное дело на Егора Бычкова. Когда громили реабилитационный центр в Тагиле и просили дать Бычкову 12 лет, мы предупредили — будем сопротивляться. Ну и начали сопротивляться так, что был вынужден вмешаться президент. В итоге Егора отбили, но обиду они на нас затаили. Ну а второе дело, где мы вошли с ними в очень серьезный конфликт – это Сагра. Если бы не мы, ее бы по-тихому слили, как будто и не было ничего. Русских, которые сопротивлялись, посадили бы, а наркоторговцев даже искать бы никто не стал.
Да. До Бычкова и Сагры у меня были с ними рабочие отношения. А сейчас губернатор просто врет. В тот момент, когда нас прессуют, он публикует в «Российской газете»: «открыт замечательный реабилитационный центр в Карпинске». Заголовок знаешь какой? «Вылечим без наручников»! Ну, а нам чего? Мы люди простые, взяли – да поехали туда. И оказалось, что никакого центра там нет.
У меня не шанс — я их выиграю в одну калитку. Потому что здесь родился, вырос, работаю в открытую, хожу по улице пешком, и меня знает весь город. Было бы надо – я бы стал мэром еще в 2007-м. Но я не хочу быть мэром.
С развязными руками, когда надо мной нет никакого начальства, мне в сто раз легче делать то, что считаю нужным. Даже сейчас если я объявлю о том, что центры работают нормально, они будут забиты в течение месяца. Люди каждый день звонят. Не думаю, что у мэра больше рычагов и инструментов на что-то влиять, чем у меня. Чего мэр особенного может?
Все эти бумаги все равно нужно согласовывать с центром.
Бывает впадаю в уныние, но выхожу на улицу — через тридцать секунд меня кто-нибудь останавливает, жмет руку: «Женя, спасибо вам, вы спасли моего сына». Или: «Женя, не сдавайтесь, мы вас поддержим». Боевой дух сразу поднимается.
Нет. Мне, наоборот, даже нравится. История на эту тему есть: когда Юрий Олеша подписывал в Гослитиздате договор на новую книгу, он пожаловался, что его не устраивает один пункт. Его спрашивают: «Какой?». — «Тут написано «Юрий Карлович Олеша именуемый в дальнейшем автор». — «И что?» — «Я бы хотел Юрий Карлович Олеша именуемый в дальнейшем Юра».
Нет, в костюме я иногда ходил, но почти никогда не надевал под него рубашку с галстуком. Носил простую футболку.
Наоборот – мощнейший ресурс. Но из 450 депутатов 400 не понимают, как им пользоваться. Или не хотят.
Если работать по-честному – то делается так: ты каждый день ведешь прием населения, по 8-10 часов, чтобы у тебя очередь из ста человек в приемную была постоянно. Через месяц начинаешь понимать, что, допустим, процентов сорок всех обращений касаются жилья и здравоохранения. Значит, в этих областях необходимо что-то менять. Анализируешь — вносишь нужный законопроект. Настоящая работа начинается с «земли», а не когда ты пришел в думу, к кому-то присоединился, что-то где-то услышал, и поставил пару подписей. Ни хрена подобного! Пешком надо ходить, все самому видеть. Кроме того, любую из частных проблем ты должен уметь решить здесь и сейчас, пользуясь депутатским ресурсом. Пришел к тебе человек — ты его выслушал, понял суть происходящего, включил голову, быстро начал обзванивать нужных людей, подключать прессу, и т.д. Некоторые вопросы можно одними звонками решить. Вот это и есть ежедневная депутатская работа, как она должна быть.
Как минимум чтобы создать общественное давление. Администрацию, кстати, демонизировать не стоит: понятно, что там у каждого свои интересы, карьерные, финансовые, личностные, но, тем не менее, там не людоеды собрались. Основная их задача – чтобы все было спокойно, нигде ничего не взорвалось. Ты можешь грамотно показывать людям, каждый день, что если вот тут не принять меры – полыхнет. Именно так мы работали с общественным мнением по Сагре. С одной стороны, следили за тем, чтобы люди не вышли на улицу, не начались погромы, постоянно были с ними в контакте, мониторили настроение. С другой — показывали властям, что война может начаться в любой момент, создавали давление. Тут важно не переборщить, но это вопрос личной порядочности. И за грань мы не переходили. В итоге местная власть так и не поняла серьезность ситуации, а федеральная – поняла. И когда из центра приехали люди и спросили: «Как ты считаешь, что нужно сделать, чтобы успокоить людей?», я ответил: «Быстрое и справедливое расследование». И оно произошло. Существует куча механизмов влияния, персон влияния, и если ты действительно хочешь чего-то добиться – найдешь, как это сделать.
Ерунда это все – правые-левые, даже говорить не хочу. Важно быть порядочным, честным, остальное — бред. Если ты занят делом, то какая разница кто ты — коммунист, националист, или либерал? Достойные люди есть даже в ЛДПР.
А у наркотиков есть национальность?
Тут все сложно. До последнего времени торговали, в основном, цыгане и таджики. Вторые являются главными поставщиками героина в Россию. Когда говорят, что героин афганский – да хоть марсианский! Сюда его завозят с территории Таджикистана граждане этой страны. Вообще считаю, что торговля наркотиками — основа таджикской экономики и политики. Обосновывал это сто раз, они на меня ноты протеста писали в думу, но я каждый раз отбивался. А потом пошел дезоморфин, он же «крокодил», мощнейший и страшный наркотик. Дешевый, привыкание с первого раза, сырье для него продается в обычной аптеке. И ситуация кардинально поменялась. Это уже не таджики виноваты, не цыгане, это вот как называется (Ройзман показывает агитационную брошюру фонда «Русские убивают русских» — RS). Работницы аптек, вполне себе русские женщины, знают, кому и для чего продают кодеиносодержащие препараты, но все равно это делают. Нам пришлось поднять целую общественную кампанию против них. Только поддушили – как пошли курительные смеси. И тоже русские торгуют – через интернет. Я еще за месяц до того, как перекрыли кодеиносодержащие, отправил бумагу губернатору и в Госнаркоконтроль с прогнозом о том, что будет. Я же мониторю ситуацию ежедневно, у меня по двести-триста наркоманов, которые постоянно проходят анкетирование, я знаю, какие наркотики сейчас в ходу, цены на них, дозы. Понимание ситуации было каждую минуту! Теперь с этим хуже: у нас все базы данных вынесли. А они у нас уникальные, таких в России ни у кого больше нет.
В первую очередь для того, чтобы посмотреть, что у нас есть на них. Мы же ведем охоту и на коррумпированных ментов.
Когда начинаешь бороться с наркотиками, не важно где — внутри своей семьи, во дворе, в городе — ты сразу же заходишь в серьезный конфликт, по-другому не бывает. Я в этом конфликте нахожусь 13-й год. Понятно, что это накладывает отпечаток. С другой стороны, если ты не начнешь называть вещи своими именами, ты не выиграешь никогда. Да, я считаю наркоторговцев самыми настоящими людоедами, потому что они кормятся нашими детьми. И, конечно, я их ненавижу. Но и они меня — ты что думаешь? Мы задушили всю ментовскую наркотогоровлю, сидят все основные служащие, которые имели деньги с барыг, и самые крупные барыги сидят. Остальные сбежали из города. Разумеется, они нас терпеть не могут! В Екатеринбурге торговали в каждом районе!
Когда наркоман колется несколько лет – это уже конченое животное. Мало того, животное хищное и опасное – и для себя, и для окружающих. Он превращает в наркотики все: чужую одежду, мобильные телефоны, магнитофоны, даже хорошее к себе отношение. «Наркоманы такие же люди, только несчастные» — можно говорить ровно до того момента, пока твою пожилую маму не прибьют в подъезде молотком, чтобы отобрать у нее сумку. Сказать тебе, зачем были нужны наручники? Да чтобы пациенты друг друга не зах*ячили!
Только не надо этого пустословия про чувства, терпеть не могу! Я тренируюсь с наркоманами в одном спортзале, который делал для себя. Пью с ними чай на одной кухне, зная, что половина из них — ВИЧ-инфицированные, и гепатит у всех. Забираю из притонов беременных девчонок, зная, что если с ними что-то случится – посадят меня. Недавно случай был — приезжает ко мне один из бывших наркоманов с оперативной информацией. Сообщает: девка на притоне, пять месяцев беременности, колется «крокодилом». Я говорю своим – заберем. Мне отвечают: «Случись что – нас всех пересажают, и мы пустим под откос вообще все дело!». Но я все равно настоял. Я не смог бы спать спокойно, зная, что она там. На притоне она точно бы сдохла, и ребенок бы ее сдох. А так, забирая ее, мы даем ей хоть какой-то шанс. Я принимаю участие в судьбе каждого из подобных наркоманов. При этом меня ху*чат, бл*ть, все 13 лет, шельмуют, поливают, как только не оболгали за это время, а я продолжаю делать из животных нормальных людей. Конечно, я вкладываю в это и сердце, и душу. Но говорить о том, что я всех должен любить за что-то – увольте. Ненавижу абстрактный гуманизм. Вытащить утопающего можно только за волосы. Наверное, кто-то пытается это сделать путем целования в жопу. Но я люблю результат. Такой, когда ко мне в аэропорту подходит директор крупного завода и говорит: «Дядя Женя, а вы помните, я у вас лежал в 2000-м году?». Или когда я встречаю ребят из первого выпуска, у которых уже по двое-трое детей. У нас недавно как раз был праздник выпускников. Человек 150 приехало, большинство – с семьями, счастливые, улыбающиеся. А я помню, как их всех привозили. Вот только на днях встретил из первого выпуска Вову Калинина – родители доставили его к нам реально как барана, в багажнике. Я его не видел несколько лет, а тут так обрадовался: трое детей, работает…
Сидят задроты в интернете и пишут — под анонимными именами, в основном. Бесит ужасно. Я вот под своим именем пишу, адреса свои не скрываю, кому надо – может прийти на Белинского, 19, и лично сказать мне в лицо все, что хочет. Я ни от кого не прячусь, хожу по улицам один, без охраны. И никогда в жизни я не был бандитом! У меня судимость была в 17 лет, это 32 года назад – типичная подростковая судимость. Мог тогда похулиганить, подраться, башку кому-нибудь расколотить. Но причет тут «бандит»? Или начинают искать какую-то корысть. Какая, на х*й, корысть? Я на протяжении десяти лет вваливал по десять тысяч долларов ежемесячно, вытаскивая их из своего бизнеса, даже когда мне самому не было толком на что жить. Ни у кого, бл*ть, не просил ничего никогда! Ты думаешь, мне реально нравится всем этим заниматься? Да на х*й не сдалось! Я по образованию историк, обожаю исследовательские экспедиции, у меня два музея, я член союза писателей. И при этом ношусь сутками напролет с мычащими и гниющими. Какая корысть?
Я просто стал свидетелем жутких вещей. И был выбор – либо натянуть капюшон и молчать, либо объявить войну. Сначала у моих сверстников от наркотиков начали умирать дети. Потом в своем подъезде я начал ходить по шприцам. Люди какие-то непонятные сидели все время, то наблюют, то все в крови. Ну, я их бил, выгонял. Затем уже возле дома машину не мог поставить – сразу стекла выбивали, вытаскивали колонки, скручивали колеса, пизд*ц. А потом я узнал, где на районе торгуют. Пришел к барыге, говорю: «Еще хоть грамм продашь — я тебе позвоночник сломаю». Вечером ко мне домой приезжает милиция. «Ты тут хочешь запретить торговать наркотиками?» Я говорю: «Не, все в порядке». Они: «Молодец, что быстро понял». И ушли. А я позвонил своим парням, они привезли сварочный аппарат, мы пошли к барыге и запили ему дверь к ху*м по периметру. Обрезали звонок, телефон. Он неделею на балконе голосил – просил, чтобы его отпустили. Дальше был случай. Я, Андрюха Сальников и Дюша, мои друзья, прознали про цыганский поселок, решили посмотреть. Заезжаем туда на тонированном джипе – и видим: тысячи обдолбанных! Справа — колются, слева — скупают краденое, тут же им и торгуют: хрустальными вазами, шубами, магнитофонами, всем, что наркоманы из дома утащили. Рядом на веранде менты сидят, цыгане им жарят шашлыки. Буквально в нескольких метрах от них девка «отъезжает» — видно, передоз. Всем по х*ю. И это прямо в центре города! Цыгане один за одним дома себе строили, лошадям вставляли золотые зубы, купили все правоохранительные органы… У меня в глазах просто побелело. Ни х*я себе, думаю? Мне 37 лет, и если в моем городе, где я родился и вырос, такое возможно, то кто я тогда вообще такой? И я сказал: «Бл*ди, не дам вам торговать!» Они ответили: «Ну, попробуй». И я попробовал. Задушил их всех, и разорил. Цыгане теперь Екатеринбург вообще стараются объезжать, менты, которые торговали наркотой, сидят. А главное, все теперь знают: если кто-то попал в поле зрения фонда, то мы хоть через несколько лет, но все равно его посадим. И что мне эти сетевые хомячки, которые пишут, не понимая даже о чем?
На этот счет тоже расскажу. После того, как мы перекрыли основной источник героина в городе, вдруг резко увеличился приток наркоманов в клиники, аж в четыре раза. Наркологи понять не могли, что происходит. Ну, а поскольку так и не поняли, им это позволило сказать, что с момента начала деятельности Ройзмана количество наркозависимых увеличилось в геометрической прогрессии. Эти выводы делают люди, которые называют себя профессионалами, а при этом они тупо не умеют работать с цифрами. Все абсолютно закономерно: только в городе чуть-чуть поддушишь – наркоманы начинают бежать в клиники. Потому что дозу им негде купить – вот и все! Работать и рассказывать о работе – это две разные вещи, никак не связанные межу собой. Эти «профессионалы» могут давать сколько угодно пресс-конференций, но решается все на улице. В той же администрации президента люди по улице не ходят, они смотрят аналитички. Поэтому у них одна картина рисуется. А на самом деле она совершенно иная!
Жалею только об одной вещи: я за последние десять лет не написал ни одного стихотворения. Просто отрубило. Вообще ни одной строчки.
Не знаю. Утратил что-то. Проза пишется легко. Когда есть время — просто сажусь и пишу. А вот поэзия…(вздыхает)… Пожалуй, это самая большая потеря.
Нет. Я не Вознесенский, со словами играть не люблю. Да и не поэзия это, на мой взгляд, а наперстничество. У меня все по-другому было. Я просто ходил, бормотал что-то себе под нос, бормотал, мог несколько дней так, а потом вдруг слышал музыку, за ноту определенную цеплялся, и строчки лились потоком. Стихи для меня – это музыка, прежде всего. Я фактически без черновиков писал. Мне сейчас этого состояния очень не хватает. Думаю, это вообще единственное, из-за чего я по-настоящему переживаю в жизни. Серьезно говорю, если бы у меня снова пошли стихи, я бы бросил все, и занимался бы только ими.
Со мной, как с каждым нормальным человеком, периодически это происходит, но на творчество не влияет. У меня какая-то другая мотивация. Я и не писал никогда впрямую стихов о любви.
