В России регулярно закрываются исправительные колонии (ИК): по данным ФСИН, за последние шесть лет реорганизовано более 200 учреждений. С начала нулевых тюремное население в стране сократилось почти вдвое и пенитенциарная система избавляется от труднодоступных, малонаселенных и ветхих ИК. Чаще всего это так называемые лесные колонии на Урале и в Сибири.
В Ныробе, поселке на севере Пермского края, разговоры о реорганизации трех пенитенциарных учреждений идут уже несколько лет. Многие жители этому отнюдь не рады: зоны стали важной частью местного ландшафта, а в последние годы — еще и главной причиной, почему поселок до сих пор существует.
За туманом и за запахом тайги
Сергей, сотрудник ФСИН с 22-летним стажем, утверждает, что «не фанат», «не идейный» и что «работает по накатанной». В это верится с трудом. Когда ему было 23 года, он из крупной исправительной колонии перевелся на север Прикамья в поселение Валай — работать в так называемом лесном учреждении. Говорит, как в песне барда Юрия Кукина, «ехал за туманом и за запахом тайги». И не пожалел: «Опыт на Валае я получил колоссальный. Там был особый режим, потом строгий, потом общий — я все режимы прошел, получается».
По его словам, «порядка и выхлопа» в лесных колониях было больше, чем в городских. В том числе из-за особых условий: зимой морозы до 40, в мае еще лежит снег, мобильной связи нет, заключенные ждут УДО, поэтому работают в полную силу. Но это, убежден Сергей, компенсируется: «Осужденный пришел из леса, в баньке попарился, проверил его сотрудник, но как такового режима у него там нет». В свободное время — даже рыбалка на реке, которую можно перейти вброд. Осужденные про это знали, но за время работы — всего один побег, предотвращенный.
— Почему только один?
— А потому что медведь — хозяин леса.
Сейчас Сергей работает в одной из колоний в Ныробе: валайскую закрыли в 2015 году, и поселок после этого фактически вымер. Редкие туристы снимают на видео разрушенные бараки и оставленные личные дела здешних сидельцев. В соседних селах — Вижае, Русинове, Верхней Колве и других — произошло то же самое.
«Деревни там брошенные. Охотники останавливаются иногда, дома цивильные стоят, в хорошем состоянии. Но как колонии вывезли, снег чистить перестали — и не доедешь туда», — рассказывает житель Ныроба, который летом и осенью ездит в ту сторону за грибами.
В самом Ныробе в нулевые был даже отмечен прирост населения: из закрытых населенных пунктов многие вынужденно перебрались сюда. Муниципальные власти предоставили квартиры в плохо отапливаемых, разрушающихся бараках. Сейчас жители опасаются, что, если и в Ныробе колонии закроют, придется снова переезжать, уже «на Большую землю»: в Чердынь, Соликамск, Березники. Те, кто не трудоустроен во ФСИН, просто не могут себе этого позволить. Впрочем, Сергей тоже переводиться не хочет и говорит, что из системы тогда просто уйдет.
Противники расселения
Реорганизация пенитенциарных учреждений в России активно проводится последние 15 лет. Это происходит по нескольким соображениям: с одной стороны, ведомству невыгодно вкладываться в ремонт устаревшей тюремной инфраструктуры и поддерживать быт сотрудников в отдаленных поселениях — учитывая низкую заполняемость колоний и высокие убытки.
С другой — ФСИН обязалась привести свои нормативы в соответствие с европейскими тюремными стандартами. Практика, когда осужденные отбывают наказание вдали от дома, в труднодоступном с точки зрения транспортной логистики месте, куда не могут добраться родственники, этим стандартам не отвечает. По этим же причинам отдаленные колонии вызывают опасения у многих правозащитников: контроль в таких местах затруднен, и чаще всего проверки проводятся не на регулярной основе, а по заявлению.
Но закрытие колоний влияет не только на работников ФСИН и осужденных. Оно затрагивает жизнь большинства местных, которые, казалось бы, напрямую с учреждениями не связаны.
Обычно процесс реорганизации проходит так: на этапе закрытия осужденных распределяют по другим колониям, большинство сотрудников переводят. Аттестованным работникам со стажем предлагают жилищные сертификаты на покупку жилья в новом месте (некоторые, правда, ждут сертификатов годами). С их отъездом местный бизнес теряет клиентов, а работающие в сфере услуг жители — заработок.
Муниципалитеты в дотационных районах не принимают на баланс полуразрушенные социальные объекты, когда-то принадлежавшие управлению колоний: нет ресурсов на реконструкцию и содержание. Больницы, школы, детские сады закрываются, перестает ходить муниципальный транспорт — и жителям предлагают переехать. Населенные пункты отключают от электроэнергии. Территории, когда-то освоенные руками спецпоселенцев и узников ГУЛАГа, зарастают лесом.
Иногда закрытие колоний сопровождается протестами. Так, в 2015 году жители Сосьвы — семитысячного поселка в соседней Свердловской области — требовали остановить реорганизацию двух исправительных учреждений. Они были уверены: тогда Сосьва опустеет. Ранее это случилось с селом Пуксинка, в котором закрылась ИК особого режима. Сегодня, спустя пять лет, Сосьва — убывающий поселок.
На севере Прикамья протестов нет, но, по словам одного из чиновников в администрации Чердыни, расселением жители недовольны: «Вот сейчас в Пильве (поселок к северо-западу от Ныроба. — Прим. ТД) их тоже отключили от электроэнергии. Конечно, как не отключать — они всегда жили за счет ГУФСИНа. За электричество не платили, за воду не платили — ни за что не платили. Все ГУФСИН! Находятся в отдаленных поселениях, никто там их не проверяет — охота, рыбалка без лицензии, без всего. Грибы, ягоды, металлолом собирают, который там остался от ГУФСИНа — это были все узкоколейные железные дороги. Все! Че им не жить-то? За это деньги получили, счастливые живут, свет есть. Как ни приеду на Пильву — пьяный поселок. Никто нигде не работает, все красивые, пьяные, ходят. Все счастливые! Чего они оттуда поедут! И продуктовые там есть предприниматели: там же есть пенсионеры ФСИН, и у них нормальные пенсии. Если этих пенсионеров, не дай бог, вывезут, поселок погибнет. Они за счет них и живут».
Одна из альтернатив, которую предлагают местные власти жителям северных «верхних» сел, — переехать из частных домов в здание бывшего детского сада, которое было перестроено под многоквартирный дом, но уже с канализацией и центральным отоплением. И оплачивать коммунальные расходы, отдавая всю пенсию. Но даже в крупных городских поселениях края работы немного, и большинство такой вариант не устраивает.
В деревне же за сезон можно собрать 50—60 ведер клюквы и черники или подработать на частной пилораме. Поскольку эти поселки оторваны от основной краевой инфраструктуры не только географически, но и социально, у жителей нет другого выбора, как использовать ресурсы леса и вести натуральное хозяйство. То, что пугает посторонних в этих местах — тайга, вид тюремных бараков, двухметровые сугробы и вой волков по ночам, — для местных дело привычки.
«Туристы — мы их так называем. Там очень много жилья, в той же Верхней Колве. Их дома, где они жили, давно завалились, они выбирают себе нормальное жилье, а все остальное пилят на дрова. Как бы проживают даже не по прописке. Мы объезжали эти места, видели», — говорят мне в администрации и уверяют, что треть из 99 населенных пунктов Чердынского района «можно смело закрыть».
«Все нормальные съедут»
Нежелание бросать свои дома и растущее недовольство жителей по отношению к администрации, которая не обеспечивает привычный уровень жизни, провоцируют негласное противостояние местных властей и ФСИН. Но зависимость сельской периферии от колоний, которую так ругают чиновники, — следствие отношений, сложившихся здесь еще в советские годы.
В 1960 году Ныробский исправительно-трудовой лагерь, как и все подразделения ГУЛАГа, был упразднен. Тем не менее некоторые его практики еще долго сохранялись. Так, поселки вокруг колоний оставались закрытыми, все решения по территории и инфраструктуре принимало управление исполнения наказаний, а осужденные, помимо работы на лесозаготовках, строили главные поселковые объекты: жилье для сотрудников колоний, больницу, роддом, образовательные учреждения, дом культуры.
В памяти старожилов Ныроба время активной послевоенной стройки, пусть и руками заключенных, — лучшие годы поселка. Многие собеседники сравнивают два периода — «сейчас» и «раньше» (то есть под управлением руководства колоний) — не в пользу местных властей.
«Аэропорт был. Восемь рейсов в день: до Перми, Соликамска, Березников. Каждый день на Русиново, на Верхнюю Колву летали. Потихоньку все позакрывалось… Сейчас квартиры продаются, их никто не покупает, а раньше вообще не было — захочешь не купишь! Сейчас все равно у людей настрой, особенно у молодежи, — уехать. А все почему? Например, чтобы ездить к зубному — врачей-то ведь нет, — это надо ехать в Соликамск, сколько денег надо платить! К узкому специалисту нужно ехать в Пермь, шесть часов на автобусе. У нас единственный врач с высшим образованием — это гинеколог, она работает на весь Чердынский район! Детский врач (педиатр) непонятно, есть или нет. То есть все сложно, поэтому люди и подумывают уехать. А такие, как мы, старички, остаются тут», — рассказывает учительница ныробской школы Елена.
С реформированием системы исполнения наказаний управление перестало отвечать за то, что происходит за пределами колоний. Муниципальным властям «в наследство» досталась поселковая инфраструктура, а вместе с ней и все ее проблемы: ветхий фонд строений и отсутствие документации на объекты. Но без ресурсов и полномочий администрация городского округа не может исправить проблему тотальной инфраструктурной поломки. Сегодня местным властям — и прежде всего жителям — приходится подстраиваться. Поэтому, по словам представителя администрации, им проще отказаться от этого «наследства»: «Поселок Чепец. Утащило понтон — не наш, а гувсиновский, его имущество. Берега наши, а понтон не наш. И получилось, что нет транспортной доступности. Пришла прокуратура — все, ЧС. Администрация выделила деньги, восстановила. Та же самая прокуратура идет и говорит: “Извините, уважаемые, а у вас нецелевое использование бюджетных средств. На каком основании вы ничейный понтон восстанавливали?” За каждую копейку спрашивают! И те чиновники, которые там сидят, они это все тоже хорошо понимают. Проще что-то не сделать, нежели ты сделаешь и за это тебя еще посадят».
На мой вопрос, что будет с Ныробом, если колонии закроют, в администрации отвечают просто: «Тогда все нормальные — офицеры — съедут. И пенсионеры ФСИН съедут».
— ФСИН свои колонии просто бросили! Хотя сколько уже говорили, если они бросают свои колонии — это не просто колонии: это здания, сооружения, земельные участки, они должны все это утилизировать, распахать земельный участок, рекультивацию провести и сдать. Они же этого не делают! У нас почему пожары возникают. Вот это брошенное имущество — там приезжают эти рыбаки, и кто-нибудь что-нибудь опять запалит. Там же никто не проживает, в плане пожарной безопасности мы его не содержим. Опять горит, опять точка на снимке засвечивается: что у вас там случилось? И начинаются все эти проблемы — выезжать туда, выяснять. А потому что колония бросила это все!
— А как вам во ФСИН это объясняют?
— «Подождите, надо выделить на это деньги бюджетные»! Они же как государство в государстве… Тебе выделили в советское время, ты попользовался участком — так приведи его в порядок! А то как нагадил, так и ушел…
В ожидании сертификата
Михаил, бывший сотрудник ФСИН, сейчас на пенсии и, несмотря на пессимистичные прогнозы, уезжать из Ныроба не планирует. Три года назад он получил деньги по программе выдачи жилищных сертификатов, купил квартиру недалеко от Перми, отдал ее детям, а сам вернулся в поселок. Говорит, сертификат получал не без помощи адвокатов: с жильем «хотели кинуть».
Его сослуживцу Игорю повезло меньше: несмотря на 35 лет стажа во ФСИН, уже пятый год после выхода на пенсию он ждет финансовой помощи и даже выиграл по этому поводу суд. Планирует уехать в Соликамск, но понимает, что сможет позволить себе только однушку во вторичке.
«Они оправдываются, что нет сертификатов, и не говорят, сколько было выделено в Пермский край. Выделяют еще на весь Чердынский район, на Соликамский район — и тоже люди сидят ждут… Если на очереди стоит семь тысяч человек, то через 10 лет останется, дай бог, 70. Кто уезжает, кто помирает», — возмущается Михаил ситуации своего товарища.
Второй час мы ездим с ним по Ныробу, и от вида покосившихся домов пенсионер расстраивается еще больше: «Вот это старый поселок, сюда приезжали люди, чтобы заработать, назывался Люнва. Дома щитовые, временные — построены в конце 60-х руками осужденных… И некоторые еще в этих домах живут — видите, вон окна пленкой заделаны! И это считается нормальным жильем!»
Проезжаем главные объекты поселка: режимную территорию вокруг исправительных колоний, следом — сувенирный магазин с поделками из дерева, вырезанными заключенными, закрытую автобазу и недостроенную больницу. Каждое второе здание требует капитального ремонта.
Неожиданно новым и аккуратным выглядит Никольский родник — источник, который, по местной легенде, забил еще в XVII веке и считается святым. Спускаясь по деревянным ступеням к воде, Михаил рассказывает, как благоустроил его вместе с осужденными местной колонии.
— В смысле благоустраивали? В советское время?
— Да какое! Несколько лет назад.
«В любой мороз — на работу»
Осужденные в Ныробе еще недавно неоднократно привлекались к работам за пределами учреждений: убрать поселок к 9 Мая, расчистить дороги от снега, привести в порядок муниципальные объекты и даже помочь местным жителям — вспахать огород или сложить в доме новую печь. Это мне подтвердили несколько собеседников среди бывших работников ФСИН и освободившиеся из колоний. На вопрос, заключались ли в этом случае официальные соглашения или контракты, никто из них не ответил.
Сами жители говорят, что к виду осужденных «давно привыкли» и «внимания не обращают». Некоторые с тоской вспоминают былые времена. «Везде осужденных привлекали на работу, они ехали в открытой машине, сидели. Впереди стояли солдаты, в шубах такие, одетые, но их везли на работу — какой бы мороз ни был. Сейчас совсем другое, они практически не работают», — рассказывает учитель местной школы.
Почти в каждой семье есть сотрудник колонии, и о тяготах заключения здесь предпочитают не говорить. Ни о временах Ныроблага и спецпоселенцах, ни о сегодняшних громких скандалах в регионе. Пермский край не раз привлекал внимание СМИ в связи с проблемами в ведомстве и колониях: в учреждениях неоднократно проходили бунты, были эпизоды насилия, а в отношении высокопоставленных руководителей ведомства заводили уголовные дела. Благодаря Марии Алехиной удалось узнать о нарушениях в женской колонии в Березниках. Ныроб в череде скандалов не стал исключением.
Одним из фигурантов уголовного дела по статье «Мошенничество в особо крупном размере» стал Олег Бабенко, заместитель руководителя главка, в 2016 году получивший пять лет тюрьмы. До повышения он был начальником объединения ныробских колоний, и в поселке его до сих пор вспоминают как сурового, но деятельного.
— Вокруг зима — сугробы несколько метров выше головы, а в зону заходишь — и снега нет вообще! Все зэки руками выносили! Начальник терпеть не мог снег… — вспоминает Андрей, отбывавший срок в Ныробе и оставшийся в поселке после освобождения. — У нас там был целый зоопарк: напротив штаба вольер, выходишь — с правой стороны сразу беседка, возле беседки фонтан, там рыбки плавают. В вольере белки, павлины, цесарка, в другом вольере медвежонок… Павлины вообще красота! Все зэки сидят, ждут, когда он свой хвост откроет. Там ставили человека специально, чтобы он смотрел. Павлин откроет, все вываливаются из бараков: половина никогда и не была в зоопарке… А как Бабенко ушел, все разобрали, растащили.
— А заключенных не раздражало все это видеть?
— Да как раздражало, каждый занимался своим делом! Смотрел за чем-то. Я когда пришел еще, был другой начальник. И вот как показывают эти гулаговские лагеря — все черное, зэки черные, все как бабки укутанные. И думаю — ни фига себе, вот это я попал… Приходит Бабенко, и через год эта колония стала показательной. Цветочки, гирлянды на Новый год, деревья — как во Франции, короче… Ну конечно, кто-то пострадал, много недовольных, но не бывает войны без жертв. И зэки, и сотрудники, и блатные, и «козлы» — там все страдали. Нарушил ты че-то, не пролезешь, в любимчиках не пройдешь…
Сейчас, по словам Андрея, осужденные, которые остались в поселке после освобождения, здороваются и даже поддерживают общение с сотрудниками колоний. В том числе и с Бабенко — после освобождения он иногда заезжает в Ныроб к родственникам.
«Здесь посвободнее»
Сколько точно человек осталось жить в поселке после освобождения — неизвестно. За время исследования я встретила четверых: трое завели семью, еще один — Богдан — после пяти тюремных сроков проходит программу реабилитации. Снова не попасть за решетку ему помогает Анна Каргапольцева, член пермской ОНК и руководитель организации «Выбор», которая переехала в Ныроб более 10 лет назад. Каждую неделю она навещает осужденных колонии особого режима и проводит с ними просветительские мероприятия.
Богдан говорит, что в небольшом поселке сложнее вернуться к криминалу: «Здесь посвободнее, окружение не тянет… Когда работы нет, мы начинаем чудить. Придумывать схемы разные. Думаем, прокатит, пройдет. А в Ныробе воровать нечего — воруют тут только лес. Здесь если своруешь, на следующий день все знать об этом будут. А в городе легко затеряться. Я почему первое время боялся в магазин заходить — порой рука тянется! Там лежит на полке, я ничего не знаю, все попробовать охота. А платить-то неохота! Но здесь если кто узнает, все уважение потеряешь».
Сейчас Богдан подрабатывает на пилораме: за куб леса платят 600 рублей, в день выходит до 2 тысяч, питание бесплатное. Но выплаты часто задерживают. Время от времени перебивается подработками: чистит снег и колет дрова в домах местных пенсионеров. В Перми, говорит он, без опыта можно работать только грузчиком или дворником — но заниматься этим он не будет: «Там приходится соответствовать окружению».
Пилорама и пожарная часть — два основных предприятия, помимо колоний, где работают жители. Хотя потенциал, считают местные, у северных территорий гораздо больше: можно развивать туризм, а кроме леса, есть полезные ископаемые: нефтяные месторождения и кимберлитовая трубка.
Местные власти настаивают, что, поскольку земли находятся в федеральной собственности, «это не их полномочия» и никаких доходов и вакантных мест район от освоения ресурсов не получит. «Нефтяники заезжают, у них своя техника, они ставят временные вагончики. Потом, когда работы нет, снимаются и уезжают. Это нормально. Рабочие все равно должны быть квалифицированы — местных не берут. Мы не обучаем тут нефтяников», — прокомментировали в администрации. При этом СМИ не раз писали, что глава Чердынского городского округа непосредственно связан с предприятием ООО «Лесоматериалы», которое заготавливает лес на делянках возле Ныроба.
Эффекты от соседства с колониями
Пожелание властей округа — это как можно скорее закрыть проблемные поселки, исключить их из реестра и снять с себя ответственность за территории. Альтернативного сценария нет, и жители это хорошо понимают — поэтому держатся за исправительные колонии, символическая роль которых сегодня стала гораздо важнее их непосредственно материального вклада.
Но сами по себе пенитенциарные учреждения не могут выступать ни градообразующим предприятием, ни основой развития: на населенные пункты, соседствующие с ними, не распространяются программы поддержки территорий, а бонусы от такого соседства затрагивают лишь малую часть населения.
Социальные эффекты от «сожительства» поселков с пенитенциарными учреждениями уже более 20 лет изучаются в разных странах, и практически везде отмечается маргинализующая роль тюрем — будь то городские кварталы или сельские районы. Советский опыт отличается тем, что строительство лагерей было частью программы по колонизации, по которой благодаря принудительному труду осваивались новые территории и ресурсы. Но это освоение отвечало прежде всего интересам центра, а не региона и тем более местных жителей. Населенные пункты, выросшие и развившиеся вокруг лагерей, оставались и до сих пор остаются оторванными и изолированными от остального края, его инфраструктуры и процесса принятия решений. И реорганизация колоний, проводимая ФСИН, лишь высвечивает депрессивное состояние российской сельской периферии.
Будучи еще недавно местом принудительной ссылки, сегодня эти территории стали местом принудительного расселения. С окончанием тюремной истории поселкам придется искать другие факторы развития — или тихо вымирать. Это касается и десятка других населенных пунктов в соседних регионах, которые вскоре затронет реорганизация колоний.
Вопрос, исчезнет ли Ныроб, задают себе многие его жители. И чаще всего на него отвечают отрицательно — как ответила мне учительница местной школы Надежда: «Конечно, если сравнить то, что было раньше и что сейчас — валятся здания, исчезла больница, — это все понятно. Но я говорю, что такого ощущения для себя — что мне надо переезжать — у меня такого нет. Хотя я все вижу, и все это грустно для меня, и с транспортом плохо. Но нет, я думаю, поселок полностью не исчезнет — как существуют Вильгорт, Каргорт, Покча. Там же нет спецпоселений. Началось все тоже с того: сначала деревушка была, а потом село… Поселок у нас, может, не сохранится, а вот село останется… Для меня, например, очень важно, что здесь лес — мы живем у леса. По воскресеньям я хожу на лыжах. Волки есть, но это нормально, это же лес».
*Некоторые имена и детали биографий героев намеренно изменены для их анонимизации.
Статья написана по итогам социологического исследования в рамках программы Oxford Russia Fellowship.
