Бывший психолог ФСИН на условиях анонимности рассказала нам, как устроена психологическая служба в российских колониях, кто работает психологами и с какими проблемами они сталкиваются в своей работе.
Текст подготовила Ольга Антощенко.
– Какое образование у психологов в колониях?
Обычно Академия ФСИН и её филиалы. Это достаточно закрытые учебные заведения. В основном идут туда те, у кого родители работают в структурах.
Чтобы учиться очно на бюджете, нужно целевое направление от учреждения ФСИН. В академии три факультета – юридический, экономический и психологический. На психологию часто идут по остаточному принципу те, кто отметает юрфак и эконом из-за сложности.
Часто офицеры, в жизни никакого отношения к психологии не имевшие, решают заняться преподавательской деятельностью, а вариант устроиться на факультет психологии кажется им ненапряжным – они проходят дополнительные курсы и начинают преподавать психологию. В общем, качество образования скорее низкое.
– Может ли психолог из другого вуза прийти работать в колонию?
– Может, но это редкие случаи. Учреждения специфические, стать офицером – большая заморочка, а у гражданских зарплата невысокая.
– Психологи работают в связке с другими сотрудниками ФСИН? Давят на заключённых?
– Насчёт именно “давить” – зависит от психолога. Большинство всё-таки стараются помогать так, как они это понимают. Но, если, например, заключённый придёт жаловаться, что его бьют сотрудники ФСИН, психолог покивает головой, скажет: “Да-да, плохо, нельзя так,” ну и всё. Не секрет, что бьют, и психолог не сумеет это изменить, к сожалению. Большинство психологов настроены на помощь, но часто выгорают от объёма бумажной работы и общей атмосферы.
– А что с конфиденциальностью помощи?
– Такое бывает, что сотрудники ФСИН приходят к психологу и выспрашивают про заключённых. Ну, тут всё на совести психолога. Понятно, что есть вещи, которые мы обязаны сообщать – суицидальные наклонности, например. Кроме того, все письма в колонию цензурируются, поэтому психологу и другим сотрудникам всегда известно, если заключённому приходит письмо с плохими новостями: умер родственник или бросила девушка, всё становится сразу известно, цензоры сообщают. Кстати, если сокамерники обращают внимание, что кто-то стал особенно грустным, тоже сообщают. Трагедии не нужны никому.
Психолог вызывает заключённого, в идеале старается помочь. Возвращаясь к конфиденциальности – по регламенту мужчине и женщине нельзя находиться в помещении вдвоём, а так как большинство психологов женщины, а большинство заключённых мужчины, всегда во время общения присутствует охранник.
– Например тот, на которого заключённый и пришёл жаловаться?
– Да. Ну и даже если нет, неизвестно, сохранит ли другой сотрудник услышанное в тайне.
Если психолог-женщина в женской колонии или мужчина в мужской, можно надеяться на конфиденциальность. Мне везло, у меня был коллега-психолог, мужчина, мы работали в в паре, и во время моего общения с заключёнными присутствовал он. То есть не охранник, а второй психолог.
– Что делают, если у заключённого выявляют суицидальные наклонности? Ставят на учёт и начинают аккуратнее обращаться?
– Да, ставят на учёт, на личном деле и на бирке поставят синюю полоску. Остальные вряд ли станут аккуратнее, а вот психолог должен по каждому виду учёта проводить полное обследование раз в полгода, в год. Заключённый не сможет выйти на облегчённые условия, плюс когда будет подавать на УДО, это тоже помешает.
– А когда выйдет, об этом будут знать?
– Нет, это внутренние документы.
– Ну вот, поставили на учёт, психолог регулярно общается. А психиатр положен?
– Психиатр должен быть в каждой колонии, но обычно они не штатные, а приходящие. У нас долго не могли найти даже приходящего. Никто не хочет в таком месте работать. Вот нашли. Он должен был каждую неделю приходить и что-то делать. Приходил не каждую неделю и иногда просто сидел, иногда бумажки писал. На него жаловались, что он не слушает, диагнозы не ставит. О лекарствах речи нет, если кому-то и нужны антидепрессанты, их в колониях нет, а передавать строго запрещено. В особенно тяжёлых случаях заключённого просто отправляют в больницу.
– Есть ли в колониях психотерапевты?
– Нет. Но личный психотерапевт может приехать на свидание.
– А созваниваться можно?
– Да, это можно сделать официально, ну и по факту у всех есть телефоны. Но это не приватно будет, ведь одному побыть негде.
– Вот про личное пространство и тишину: хоть в церкви можно побыть в тишине?
– Церкви есть, но за любую провинность отряду или конкретному заключённому может быть ограничен туда доступ. В любое время туда не придёшь.
Но вообще да, там все молчат, можно сконцентрироваться. Батюшки стараются помогать – ну как повезёт, они тоже разные, приходящие. Опять же, наедине не поговоришь, церкви совсем маленькие, всем вокруг всё слышно. Конечно, если повезёт, может выйти и разговор с глазу на глаз.
– То есть отсутствие личного пространства – серьёзная проблема?
– Не думаю, ведь человек ко всему привыкает. Обычно заключённые ещё в СИЗО привыкают, что они всегда на виду. Да и вообще, после СИЗО, где ты в камере с одними и теми же сидишь, колония кому-то кажется просто раем, тут и гулять можно, и людей много.
– А с какими проблемами обращаются?
– Чаще всего проблемы связаны с общением с конкретными людьми: с сокамерниками, с сотрудниками ФСИН, с девушкой поругался, жена ушла.
Психолог принимает, как правило, каждый день по два-три часа, есть регламентные мероприятия, есть часы для консультации. Кого-то психолог вызывает, кто-то приходит сам (но чаще вызывают). Редко бывает, что никого, но это от специалиста зависит. Ко мне ходили.
Очень часто человек не может сам сформулировать, с чем обращается, а у среднестатистического ФСИНовского психолога не хватает квалификации в этом помочь.
Вот, допустим, случай: заключённый пришёл к психологу, говорит: “В жизни смысла нет, жена бесит”. И молчит. Есть такое понимание у многих, что психолог за тебя все твои проблемы решит, скажет, что делать дальше. А психолог ему: “Ну, бывает. Что ещё у тебя в жизни интересного?” Вот и вся терапия. С обеих сторон непонимание, куда двигаться.
– Получается, при нормальном психологе надежда на помощь есть? Дадут хотя бы тесты, книжки?
– Да, надежда есть. Вообще основное, что делают психологи ФСИН – тесты и диагностика. Какой бы психолог ни был, диагностика будет точно. Книги можем дать почитать в кабинете те, которые сами принесли, а просто советовать почитать не можем – в библиотеках очень скудный выбор. Регламентировано, что нельзя, но не регламентировано, что должно быть. Что осталось с советских времён, что жители соседнего села про засолку огурцов принесли, то и читают. Нужной литературы обычно нет.
– Но её можно попросить в письмах?
– Да, можно. Но я литературу не советовала – трудно советовать то, чего нет.
Было бы замечательно, если бы можно было держать в кабинете стеллаж с литературой на разные случаи.
Вообще самое эффективное в условиях колонии – групповая терапия.
Часто это борьба с агрессией, с наркоманией, а может быть что-то вроде “учимся релаксу”. Это бывает по десять, двадцать занятий. Это всё реально работает – настолько, насколько это может там работать. Ходят с удовольствием, да и потом при УДО будет плюсом: вот, занимался, ходил, старался.
– Потребность в индивидуальной терапии стоит остро?
– Да, есть огромный пласт дееспособных людей с психическими заболеваниями, тяжесть которых сгладились бы на воле при слаженной работе родственников, психотерапевта и психиатра. Но в условиях неволи эти состояния обостряются. Были случаи и взятия заложников, и когда человек сам себя взял в заложники: сел с ножом и угрожал себе воткнуть его в бок, если какие-то его условия не выполнят. У моей знакомой один подопечный повесился на кровати.
Подобные случаи означают выговоры и служебные расследования. В какой-то момент для психологов ввели уголовную ответственность, если кто-то из подопечных совершит суицид.
– Можно ли диагностировать суициды заранее?
Диагностировать заранее не всегда удается. Например, человек вскрывает себе вены, а на вопрос “зачем?” отвечает: “Мне голоса сказали это сделать”. Тут, конечно, нужен психиатр и таблетки.
Вскрытие вен – обычный инструмент общения заключённых с администрацией. Часто люди режут вены в знак протеста, находясь в полностью адекватном состоянии. В любом случае после таких случаев ставят на учёт.
Даже при самом хорошем психологе проблемы остаются: один-два специалиста на всю колонию (полторы-две тысячи человек). Среди заключённых по-прежнему сильна установка: ходишь к психологу, значит, ты больной. И изменить эту установку очень трудно.
Смотрите так же: Психологическая служба фонда “Русь сидящая”
