Может, и продали бы потомки рабочих династий свой заводик коммерсанту нового поколения, да только отнять его у них — проще и дешевле
Пришла к нам в «Русь сидящую» дама. Сухонькая, сильно за 70, она серьезно больна, ходит тяжело, с палкой. Но энергична, ум ясный, хорошо образованна и жизнь прожила достойную. Вдова академика, пятьдесят пять лет беспорочного трудового стажа, общественница с лохматых советских времен, все спасала родной завод каких-то там строительных конструкций, который, на свою беду, стоял на лакомом куске земли.
Она пришла со своим приговором, приговор свежий, чернила не подсохли. В приговоре — ужас и кошмар. Срок ей дали невообразимый, такой не каждому убийце дают, обвинили в вымогательстве. Обвинил бывший министр, тот еще перец из «списка Магнитского». Правда, срок несчастной даме присудили условный, и приговор сознательно вынесли с технической ошибкой. Прокурор предупредил: бабуля, будешь обжаловать — мы ошибку исправим, и из условного приговор превратится в реальный. Типа, цени наш беспримерный гуманизм. Но дама пришла бороться за себя, за свою честь, за свое дело, за родной завод. Мы сказали ей: нет, не надо, пожалуйста. Они и правда исправят ошибку и посадят. Черт бы с ним, с заводом, с них же станется, посадят и не поморщатся. Дама ответила: «Я вдова, от мужа осталось оружие. Тогда я буду стрелять».
Нет, конечно, это у нее вырвалось. Дама адекватна и ответственна. У дамы взрослые дети, очень умные и толковые адвокаты, верные друзья, которые ее окружают — все будет хорошо, насколько это вообще возможно. Я плохо понимаю, как она держится, причем больше десяти лет, это уже не первый приговор. Адвокаты вели аудиозапись процесса (да и в судах же введено обязательное аудиопротоколирование, хотя и формальное), и что мы слышим? Известная судья, рассматривая дело, рассказывает подсудимой, инвалиду второй группы, как она только что выносила приговор парализованному человеку, прикованному к койке в тюремной больнице, как ему меняли памперсы, как делали укольчики… И ничего, приговорила как миленького, а уж эту-то, ходячую, и подавно приговорит. «Вы меня хорошо поняли, подсудимая?»
И ведь приговорила. И ведь пересмотрят приговор в самую худшую сторону, поэтому на всякий случай никаких фамилий не называю. Но их очень много, этих фамилий, и все они нам в «Руси сидящей» хорошо знакомы. Заказчика дела, отставного министра регионального правительства, хорошо знаю — он людей пересажал больше, чем воробьев на своей даче видел. Причем давали людям по всей строгости, по пять лет реального срока за незаконченные преступления — за покушение на мошенничество, что есть обычно мыслепреступление. Это ж не покушение на убийство, это доказывать у нас никто не будет, особенно когда речь идет о потерпевших в лице сплоченного коллектива серьезных рейдеров во главе с министром, ныне бывшим.
А вот еще один старый знакомый, он всегда в таких делах потерпевшим проходит — здоровенный такой мужчина, центнера в полтора весом, который всегда в одном и том же суде рассказывает одну и ту же историю, как чахлый парнишка или вот та дама каждый раз в одиночку запугивали его и вымогали ценное имущество. А вот фамилия следователя, тоже знакомая, но тут пожилая дама останавливает поток моих воспоминаний о его деяниях своим наблюдением: «Нет, Олечка, он все же не конченный. Когда он меня увидел, он громко сказал: я, говорит, конечно, негодяй, но я не отморозок».
Ну не знаю, насколько это убедительный плюс в его карму.
Когда я слышу такие истории, всегда вспоминаю фильм «Большая семья» Иосифа Хейфица про династию рабочих по фамилии Журбины. Или пьесу «Сталевары» примерно про то же. Вот что стало с молодыми положительными героями дальше? А я вам сейчас коротенько расскажу. Юные положительные герои этого бесконечного позитивного эпоса выросли и выучились на инженеров, экономистов и прочих работников планового хозяйства. В перестройку они стали не менее положительными героями пьесы «Премия» и боролись со всем косным за все прогрессивное, и верили в свой завод. И, надо сказать, победили. А потому с воодушевлением встретили процесс акционирования, ибо совместно с передовиками коллектива решили стать настоящими хозяевами производства. А поскольку были умными и непьющими, то стали. И если производство было не нефть, не никель, не алюминий и не судостроение, боже упаси, а какая-нибудь дорожно-строительная техника, то сохранились они в каком-то жизненном виде и до новейших времен. Все пережили, и в рыночное хозяйство как-то вписались, но тут обнаружилось, что два гектара заводской земли очень интересно расположены: например, у МКАДа на пересечении крупных магистралей, где сейчас принято воздвигать торгово-развлекательные центры с катком, бегемотами и пальмами. Может, и продали бы потомки рабочих династий свой заводик коммерсанту нового поколения, ибо и лет им уже много, и на покой пора, и сил нет бороться с наступлением новых времен — да только у них отнять проще и дешевле, чем бодаться со старыми упрямцами. Запугать, запутать, посадить, в конце концов, — дело известное, таких историй у нас тысячи, если не десятки тысяч.
Только вот смотрю я на сухонькую пожилую даму, которая с трудом опирается на тяжелую палку, — а у нее запястья в синяках от наручников. И срок, и бесконечные миллионные штрафы, которые она должна выплатить по решению суда ворам из «списка Магнитского». Такая большая красивая жизнь, такие чистые мечты, такая вера в страну, в завод, в свое дело — для того чтобы лахудра в мантии сказала: «Вы меня хорошо поняли, подсудимая?»
Рыпнешься — и сгноит на баланде.
