К. ЛАРИНА: Добрый день. У микрофона Ксения Ларина. Сегодня в нашей студии Владимир Переверзин. Как было сказано в анонсе, бывший менеджер ЮКОСа, бывший заключенный, а на сегодняшний день автор книги «Заложник». Эта книга лежит у меня в студии, зрителя сетевизора я могу ее показать. Книга, которую надо купить и прочитать. Я очень согласна с Людмилой Алексеевой, по-моему, она говорила, что необходимо эту книгу включить в школьную программу. Я думаю, что до этого не дойдет, у нас не такие предлагаемые обстоятельства сейчас в нашей стране. Но книга есть в свободной продаже, это уже, считай, победа. Здравствуйте, Володя.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Главная тема сегодня: «Тюремный опыт. Как стать свободным в несвободе». Тот самый случай, когда вспоминается знаменитая русская поговорка, вечно актуальная – от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Действительно, то, что произошло с Владимиром Переверзиным, как выяснилось, может произойти с каждым. И сегодня наша встреча происходит на фоне показательного «болотного» процесса. Несколько человек уже осуждены по этому делу, уже находятся в местах заключения. И сколько из тех, кто сейчас находится в этом стеклянном стакане из тех 12, которые судят, а еще тех, кто находятся в СИЗО в ожидании суда, сколько из них выйдут на свободу, а сколько сядут, никто не знает. Хочу сказать еще одну вещь перед тем, как Владимиру передать слово. Он был арестован по делу ЮКОСа через два года после того, как он оттуда ушел. Сколько вы проработали в ЮКОСе?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Два года. В 2002 году я уволился, а в 2004 году меня арестовали.
К. ЛАРИНА: Еще скажу, что Владимир Переверзин не был знаком ни с Михаилом Ходорковским, ни с Платоном Лебедевым, ни с Алексеем Пичугиным – ни с кем из тех, кто проходил уже тогда по этому процессу, кто был арестован, главная верхушка. Про вас они вообще ничего не знали. О вашем существовании знали?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Ходорковский на момент моего ареста, думаю, обо мне ничего не знал и не слышал. С Лебедевым я когда-то пересекался. До работы в ЮКОСе я работал в банке МЕНАТЕП. Лебедев о моем существовании скорее всего знал. Ни Малаховский, ни Ходорковский, конечно, меня не знали. Благодаря этому процессу мы стали фактически одной большой компанией.
К. ЛАРИНА: Если вспоминать слова г-на Нарышкина, который недавно, недели две назад во всеуслышание заявил, что в России политзаключенных нет, можно в качестве свидетельства обратного предъявить как раз судьбу нашего сегодняшнего гостя, который, безусловно, политзаключенный. Владимир Переверзин получил 11 лет.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да, изначально мне дали 11 лет строгого режима. Потом в силу поправок, изменения законодательства были снижены размеры наказания по одной статье, по которой я был осужден, и мне чудом скинули срок. В результате чего 11 лет превратились в 7 лет и 2 месяца, и я неожиданно для себя освободился. Я думал, что уже не освобожусь никогда.
К. ЛАРИНА: Ваше решение поступить так, как вы поступили, оно сразу было? Расскажите, что от вас требовалось. Я так поняла из того, что написано в вашей книжке, что написано про вас, что те преступления, которые были вам вменены и по которым вы сели, вы в принципе их не могли совершить, потому что ваша должность не позволяла этого сделать
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я бы сказал, что преступлений как таковых не было. Нас обвинили, в том числе и Ходорковского, в том, что он украл всю нефть в компании, которая ему принадлежала. Поэтому я не то что не мог совершить преступления, потому что я их не мог совершить в силу должностных обязанностей, а их и не было как таковых.
К. ЛАРИНА: А у вас какая была статья? Что вам вменяли?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Хищение вверенного имущества, 160-я статья, легализация похищенного – 174-я статья. Даже один случай у меня был, он в книге описывается: в какой-то момент в одной из колоний строгого режима малограмотный человек, отсидевший 15 лет, меня спрашивает: слушай, а как же ты мог в ЮКОСе что-то украсть, там же Ходорковскому всё принадлежало. Это сермяжная правда. Ничего не скроешь. Поэтому слова Нарышкина, что у нас нет политических заключенных, это просто в высшей степени лицемерие и вранье. Он же не глупый человек, я в этом ни секунды не сомневаюсь.
К. ЛАРИНА: У вас была возможность избежать приговора?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Изначально конечно.
К. ЛАРИНА: Что нужно было сделать?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Нужно было дать показания, признать свою вину, дать показания на известных лиц – в принципе, скорее всего я получил бы условный срок, не думаю, чтобы с меня сняли обвинения, но их тюрьмы бы я вышел и имел бы условный срок.
К. ЛАРИНА: А как это происходит? Они впрямую говорят, что нужно?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Конечно. Без иллюзий. И как-то давят: создают некомфортные условия, препятствуют общению с адвокатом. Первые дни, когда человек в шоке находится – и я, действительно, находился в шоке: за что меня арестовали, у меня завтра встречи, переговоры, работа…
К. ЛАРИНА: Вы где работали на тот момент?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: В одном из банков. Я был зампред правления одного среднего банка. У меня там была куча дел, и всё у меня было хорошо. Мой арест явился для меня полной неожиданностью, не только для меня и моих родственников, но и для всех, кто меня окружал. На тот момент уже сидел и Ходорковский, и Лебедев, и Малаховский, которого я реально не знал. У меня даже был момент, когда я, уже не работал в компании ЮКОС. У меня было много друзей и приятелей, которые там работали. Я пришел, читаю газету «Коммерсантъ», что за хищение в ЮКОСе нефти был арестован некий Малаховский. Я спрашиваю: а кто такой Малаховский? Мне говорят: нет, не знаем. Как выяснится потом, Малаховский по формуле обвинения это подельник. Я его впервые увидел в Мосгорсуде. Несмотря на такую абсурдность, нам дали 11 лет. Мне дали 11, а Малаховскому даже больше на год, чем мне, он получил 12 лет, даже на год больше, чем просила генеральная прокуратура.
К. ЛАРИНА: У вас там есть внутренний голос, который подсказывал: «Беги, Володя, беги».
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я написал, что не подсказал мне внутренний голос «Беги, Володя, беги». Я абсолютно добровольно пошел в прокуратуру на допрос. Я был просто в шоке, когда мне сказали, что за мной было установлено наружное наблюдение.
К. ЛАРИНА: Не все читали книгу, поэтому давайте пройдемся по этому эпизоду, который перевернул вашу жизнь. Сначала была повестка на допрос.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я жил не по адресу прописки, прописан был в одном месте, проживал в другом месте. Мне позвонил отец, который был тогда еще жив, и сказал: «Володя, тебе пришла повестка из генеральной прокуратуры». В этот момент уже были арестованы Лебедев и Ходорковский, про Малаховского я вообще ничего не знал. Я встретился с отцом, взял у него повестку и поехал в прокуратуру.
К. ЛАРИНА: Вы вообще не понимали про что и зачем.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я догадывался, что, видимо, по ЮКОСу идет. Но я работал там два года назад, я за собой ничего не чувствовал. Как честный человек поехал в прокуратуру. Правда, я отказался от дачи показаний, потому что я проконсультировался с одним адвокатов, она мне сказала, что лучше ничего не говорить: вы же не чувствуете за собой вины, вы же не совершали никаких противоправных действий. Любой вопрос и любой ответ может быть использован против меня, они всё переврут, перевернут – лучше ничего не отвечать. Я так и поступил, отказался от дачи показаний, хотя, в принципе, вопросы были достаточно простые. Они повертели мою трудовую книжку, и мы расстались. Я продолжал свою трудовую деятельность. Где-то спустя месяц после этого допроса мне позвонили из милиции – я описываю эту ситуацию в книжке. Я до сих пор помню: время остановилось, я могу прямо вернуться в ту минуту. Незнакомый голос: «Вас беспокоит следователь Асадулин. Вы можете придти по адресу Большая Пионерская минут на 20?» Я ему говорю: «Сегодня не могу. Можно, завтра приду?» Он говорит: «Придти надо сегодня». Я думаю – не отвяжется. У меня в это время был деловой обед в ресторане «Ноев ковчег». Я пришел по этому адресу, там специализированное отделение милиции, Департамент охраны режимных объектов и закрытых территорий. Меня там сразу арестовали, в машину, вручили повестку на допрос. И эти 20 минут затянулись на 7 лет и 2 месяца.
К. ЛАРИНА: После этого вы не вышли, это по сути был арест.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да, по сути это был арест. Меня привезли в прокуратуру, там мне вручили постановление о задержании. Поехали на обыск. После обыска меня опять привезли в прокуратуру, потом в это же отделение милиции, где со мной работали, ждали каких-то генералов, которые тоже склоняли к даче показаний. Я вообще не понимал, о каких хищениях идет речь. Суть предъявленных обвинений я понял спустя месяца 4. Потому что не понятно, что похитили-то вообще.
К. ЛАРИНА: С кем вы там общались? Я имею в виду следственная группа, следователи. Стиль общения какой? С вами как обращались?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Обращались по-разному. Меня не били, но морально прессовали. Когда ты сидишь ночью, не спишь, не ешь, и среди ночи тебе какой-то генерал, показывающий удостоверение, закрывает мизинцем свою фамилию, и я, действительно, вижу, что сидит человек в форме генерал-майора, который мне говорит: «Тебе надо дать показания. Тебе дадут 12 лет. От тебя уйдет жена, от тебя откажется ребенок». На дворе ночь, и ты думаешь: боже мой, да он сумасшедший, какие 12 лет? Реальности происходящего я и не предполагал. И я поступил так, как поступил.
К. ЛАРИНА: А были сомнения? Вот на весах два способа поведения: я иду на то, что мне предлагают… Хотя, я так понимаю, что всё равно обманут.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Не было никаких весов. У меня не было никакого решения, я не думал – так или не так. Я дал показания, что я работал в ЮКОСе, я делал то-то и то-то, у меня были определенные должностные обязанности, не больше, не меньше. То, что было, я рассказал. Для меня не было никакой дилеммы, не было никаких весов. Поэтому не было серьезных размышлений. Я бы акцент сделал на том, что посадить-то могут любого.
К. ЛАРИНА: Почему они вас выбрали?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Попался под руку. В принципе, у меня были дублеры. Представленная база псевдодоказательств – в качестве доказательств была собрана просто официальная отчетность о деятельности компании ЮКОС.
К. ЛАРИНА: А были свидетели обвинения против вас?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Формально они были. Но в какой-то момент на реплику прокурорши, которая сказала, что еще не все свидетели обвинения допрошены, судья сказала как бы сама себе: «Какие же они свидетели обвинения? Вообще, не понятно, что они доказывают». Приходили люди, которые говорили: «Мы знаем Малаховского, мы сидели с ним в одной и той же комнате, подписывали те же самые документы». Т.е. есть финансовая отчетность ЮКОСа, отчет о прибыли и убытках, официальные договора, выписки из банковских счетов. Вся официальная документация была представлена в качестве доказательств. Чтобы посадить другого сотрудника компании ЮКОС, даже ничего не нужно было менять в доказательной базе – просто поменять фамилию. В принципе, так оно и было. Порой в обвинительном заключении было огромное количество ошибок: меня, например, называли директором совершенно другой компании. Мы выступали с ходатайством: как же так, если я не директор компании икс, значит, предъявленные обвинения недействительны. Но судья воспринимал это как техническую ошибку. И мы всегда просили раскрыть значение всех доказательств: что доказывает моя трудовая книжка, кроме того, что она может доказывать факт моей работы в ЮКОСе?
К. ЛАРИНА: Мы сейчас прервемся на выпуск новостей, потом продолжим наш разговор.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня у нас в гостях Владимир Переверзин — автор книги «Заложник». Владимир Переверзин освободился из колонии в феврале 2012 года. В течение этого времени писал книжку, которую сегодня вы можете купить и прочитать. Я тут мучаю подробностями Владимира в нашей студии, для того чтобы все-таки вы понимали, насколько на волоске висит судьба, и как легко в нашей стране этот волосок можно оборвать.
Вот один из правозащитных сайтов, где представляют подробно всё дело Владимира Переверзина, арестованного 17 декабря 2004 года. Обвинен в хищении имущества в особо крупном размере, совершенном организованной группой лиц, и в легализации денежных средств, приобретенных преступным путем. 5 марта 2007 года признан виновным в совершении преступлений, приговорен к 11 годам заключения в колонии строгого режима. 21 июня 2007 года кассационная коллегия Мосгорсуда признала этот приговор законным. При этом действия обвиняемого с ч. 4 ст. 174.1 были переквалифицированы на ч.3 этой же статьи, что квалифицируется как более мягкое деяние. Однако срок наказания Владимиру Переверзину был оставлен прежним.
Процесс в Басманном суде Москвы проходил в закрытом режиме. Приговор Владимиру Переверзину стал одним из самых жестких по экономическим обвинениям в рамках дела ЮКОСа. Осужденного этапировали в исправительную колонию (ИК) №6 в поселке Мелихово Ковровского района Владимирской области. 17 июня 2010 года он был переведен в колонию №5 общего режима во Владимире — после того, как Ковровский горсуд сократил Владимиру Переверзину наказание до восьми с половиной лет и изменил режим содержания.
«Во время следствия на меня оказывалось давление сотрудниками прокуратуры, — говорит Переверзин. – Мне предлагали оговорить Ходорковского с Лебедевым взамен на условный срок, потому что невиновность моя была очевидна для прокуратуры. Поэтому они, прекрасно зная, что сажают невиновного человека, предлагали мне сказать, что я знаю Ходорковского и получал от него указания, что вся моя работа контролировалась». Вы давали еще показания на втором деле Ходорковского, да?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да, меня привозили на судебный процесс по делу Ходорковского в 2010 году, по-моему, 10 августа. Вы совершенно точно процитировали мои слова. Это было дословно сказано мной.
К. ЛАРИНА: А теперь давайте поговорим про ту жизнь, которая за границами нормальной жизни, мирной жизни. Что было самое трудное во время этих 7 лет для вас?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Было многое чего трудного. Жизнь была нелегка. Если я сидел бы за убийство, я сидел бы в гораздо лучших условиях и освободился бы спокойно по УДО. Но поскольку по вертикали власти все хотели выслужиться, начиная от судей, главы следственной группы – они же получили квартиры, ордена, — поскольку вертикаль пронизывают, как шампур, до самого низа, до самых подошв, и каждый тюремщик хотел выслужиться. Поэтому никаких поблажек, никаких снисхождений. Всё было жестко. Тяжелый физический труд.
К. ЛАРИНА: А что за работа там была?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я работал упаковщиком шапок. Я делал кирпичи, разгружал цемент, делал шлакоблоки, брусчатку. Как раз эта брусчатка, ей Новинский бульвар выложен, плохого качества. Мы в тюрьме делали лучше и укладывали лучше. Вся колония строгого режима, она была выложена этой брусчаткой, которая производилась моими руками. И она укладывалась гораздо красивее, чем Собянин укладывал перед своим так называемым избранием и инаугурацией. Тяжелая физическая работа.
К. ЛАРИНА: А интеллектуальная жизнь была? Как себя сохранить?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Руки заняты, голова-то свободна. Ты делаешь кирпичи, а голова свободна. Было много времени для размышления. Свободного времени практически не было. Конечно, тяжелее всего было осознавать, что ты занимаешься бессмысленной работой, убивая свое время. Я понимаю, за 7 лет и 2 месяца сколько я мог сделать полезного для себя, для своих близких, а вынужден убивать свое время, находясь в тюрьме. Даже бог с ней, с физической изоляцией. Если бы ты сидел в тюрьме, читал бы книжки, просто изолировали тебя – и всё, оставили в покое. Но такого же не было. Тебя всё время стараются перевоспитывать, придумываются какие-то идиотские воспитательные мероприятия. Ты вынужден заниматься этой идиотской работой, делать эти кирпичи. Причем же в колонии работа, связанная с интеллектуальным трудом, — работа в библиотеке. Мне сразу сказали: библиотека – это для меня закрытый режимный объект, я туда никогда не попаду. Опять же жизнь в колонии отличается от жизни в другой колонии, жизнь каждой колонии определяется не законом, а степенью самодурства начальника колонии и его окружения. В первой колонии я мог свободно выписывать прессу, любые издания.
К. ЛАРИНА: Это которая строгого режима.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да. Краснорежимная, жесткая колония, но там можно было спокойно выписывать. Я выписывал и «Ведомости», и «Профиль», и «Коммерсантъ», и «Московский комсомолец», и кучу журналов. Конечно, когда ты получаешь эти журналы с воли, испытываешь очень хорошее чувство – держись то же самое, что ты держал в руках на свободе. Было очень приятно, это был глоток свежего воздуха. А потом в других колониях – у меня же было 3 колонии, 4 тюрьмы и 3 колонии – этого не было. Более того, те журналы, которые я выписывал в первой колонии, в последней колонии они были запрещенными. Хозяин колонии может делать всё что угодно.
К. ЛАРИНА: А радио, вообще СМИ, телевизор?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Телевизор есть. Есть помещение воспитательной работы, где заключенные в свободное от работы время могут посмотреть телевизор. Но барак — это 120 человек, абсолютно разных людей. Одно помещение воспитательной работы. Это комната человек на 30 – и один телевизор на всех. У каждого абсолютно разные вкусы и разные запросы. Допустим, посмотреть новости – это для многих было чем-то непонятным. В основном смотрели видеоклипы, футбол, фильмы, сериалы. Конечно, я был изолирован. Если бы не газеты, я бы очень плохо себя чувствовал. Но ко мне приходил адвокат, который приносил информацию, разговаривал. А когда газет меня лишили в других колониях, конечно, я очень страдал от недостатка информации.
К. ЛАРИНА: А поговорить с кем-то?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Опять же люди сидят разные. Сложно найти собеседника, который разделяет твои чувства, убеждения, которые разделяет твои интересы. В строгом режиме, как это ни странно, где сидят за особо тяжкие статьи, у меня было с кем поговорить гораздо больше, чем в колониях общего режима. Все-таки строгий режим – это публика посерьезнее, там у меня были и друзья, можно так сказать, с которыми было очень интересно общаться.
К. ЛАРИНА: Они у вас спрашивали статью? Они знали вашу историю?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Конечно. Во-первых, ничего не скроешь. У каждого заключенного имеется спальное место, где висит фотография, где висит статья. Конечно, все друг про друга всё знали. Причем я узнал о себе много интересного. Зеки любят посплетничать. Читать нечего, кто-то вообще не читает. Чем заниматься? Только посплетничать, пообсуждать. До меня доходили невероятные истории о самом себе: что я правая рука Ходорковского, что мы украли сумасшедшие деньги. Было интересно.
К. ЛАРИНА: Я хочу сказать еще одну вещь. Про семью Владимира. На момент ареста сыну было 9.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да, сыну было 9 лет. Сейчас 18 лет.
К. ЛАРИНА: Они приезжали к вам?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да. Три раза в год положены длительные свидания, когда человек может к тебе приехать.
К. ЛАРИНА: Это через стекло, или можно переночевать вместе в комнате?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Это длительные свидания, на два дня. Комната длительных свиданий представляет из себя комнату без удобств. Помещение для длительных свиданий рассчитано на 10-12 человек. Несколько комнат, в одной из которых находишься ты, в другой тоже заключенные. Общая кухня, общий душ, общий туалет. В принципе, было терпимо. Хотя по коридорам бегали крысы, которые периодически забегали по ночам в нашу комнату. Но в другой колонии комната свиданий была прекрасная – фактически номер трехзвездного отеля. Такое тоже было.
К. ЛАРИНА: Я напомню, что Владимир Переверзин не сталкивался с этой стороной жизни до момента ареста по делу ЮКОСа, т.е. не привлекался, даже по хулиганке.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Нет, никогда.
К. ЛАРИНА: Был приличным человеком. И, конечно, не мог представить, что это такое, вообще не мог представить себя в этом пространстве.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Конечно.
К. ЛАРИНА: Сейчас вы знаете много про это. И вот если бы можно было подготовить себя к этой жизни, что следует помнить? Если бы вы сейчас вернулись обратно, но уже зная, что там будет, к чему нужно было готовиться в первую очередь? Или это невозможно?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Это невозможно. Надо оставаться самим собой, к этой не надо готовиться. Есть элементарные понятия, которые соблюдаются и там. Поэтому чего-то сверхъестественного нет. Конечно, какие-то привычки, они тебя ослабляют. Если ты куришь, тебя могут лишить курения, например. Не просто запретить, а, допустим, в ларьке нет сигарет. Что ты будешь делать? Я видел, как страдают люди, которые зависимы от сигарет. Многие сидят на чифире, на кофе, тоже от этого зависят. Я был абсолютно независим от этого, мне было всё равно. Меня сажали в изолятор – и мне даже было хорошо, когда я сидел в изоляторе. Попил водички из-под крана, сидишь один. Потому что порой я очень уставал от общения. Представляете, барак, 120 человек, огромное количество людей, и ты всё время на виду. Мне все эти годы хотелось уединиться куда-то. Я даже мечтал: если бог даст, выйду, уеду куда-нибудь на 3 месяца в тайгу, в избушку, закроюсь и не буду никого видеть.
К. ЛАРИНА: Осуществили эту мечту?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: В принципе, да. Конечно, 3 месяца я в избушке не сидел, но в каком-то измененном виде мне удалось эту мечту осуществить.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Вы вышли. Могу себе представить чувства, которые человек испытывает. Вы почувствовали изменения в стране? Всё равно знали, что происходит. Собственно, ничего особо не происходило, при ком сели, при том и вышли, что называется. Изменилась страна, по вашим ощущениям?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Страна изменилась. Мир изменился. Я жил в другом измерении. И когда меня посадили, мир перевернулся. Я никогда не мог представить, что меня могут посадить. Я никогда не обращал внимания на количество милиции. Сейчас количество милиционеров, оно просто пугает. Их же толпы. По количеству милиционеров Россия впереди планеты всей. И это никак не сказывается на количестве преступлений. И по количеству преступлений мы практически впереди планеты всей. Спрашивается: зачем такое количество полицейских, которые получают достаточно высокую зарплату? Я разговаривал с омоновцем, который получает 50-60 тысяч. У нас же повышают зарплату не учителям, не врачам… Вот стоит сержант-омоновец, который приехал не понятно откуда, он живет в Москве. Конечно, он априори москвичей ненавидит, ему, может быть, и за счастье кого-то побить, дать показания, как по «болотному делу». И не стыдно же людям.
К. ЛАРИНА: А вы драться научились?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да я всегда занимался спортом.
К. ЛАРИНА: А были такие ситуации?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Были. Я занимался профессиональной борьбой. Конечно, это тоже помогло. Многие ситуации, они были устранены в зародыше. В принципе, я физически развит, я очень крепкий, поэтому в этом плане я был готов, и желающих выяснять отношения не было.
К. ЛАРИНА: А друзья у вас там есть, с которыми вы сейчас общаетесь, которые там остались или которые вместе вышли или раньше вышли?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Есть знакомые и друзья даже, с которыми я общаюсь, помогаю. Есть у меня человек, который сидит до сих пор. Он реально сидит за свои какие-то преступления.
К. ЛАРИНА: Уголовные?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Да, у него несколько убийств. Этот вопрос очень сложный. Чем судья, которая осуждает огромное количество невиновных людей, лучше, чем человек, который при каких-то обстоятельствах убил человека? Обстоятельства бывают разные. Может сложиться так, что любой человек, в том числе и я, способен кого-то убить. Поэтому несмотря на то, что человек сидел за убийства, он порядочный, тактичный человек.
К. ЛАРИНА: Удивительные вещи вы говорите. Как я понимаю, все-таки в отношении к людям, к жизни многое изменилось у вас после этого периода, да?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Конечно.
К. ЛАРИНА: Как вас изменила эта лагерная жизнь?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я стал более терпимым, терпеливым, я стал очень сентиментальным. Конечно, я стал сильнее.
К. ЛАРИНА: Не возникло желания отомстить кому-то из тех, кто вас засадил в тюрьму?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Нет, такого желания нет.
К. ЛАРИНА: Здесь же вы называете многие имена.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я называю всё открытым текстом, фамилии и имена не измены. Я испытываю по отношению к тем людям, которые меня осудили, не чувство мести, а чувство брезгливости, к судье, к следователям — чувство брезгливости.
К. ЛАРИНА: А вы никого не встречали на свободе?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Нет. Если я встречу судью, я с ней поздороваюсь, может быть, даже с удовольствием кофе попил бы. Мне было бы интересно поговорить. Сможет ли она посмотреть в глаза? Она прекрасно знала, что она творит. И никто ее не принуждал. Моему подельнику Малаховскому прокуратура запросила 11 лет, а она ему дала 12. Что у нее было в голове?
К. ЛАРИНА: Володя, вы, конечно же, следите за тем, что сейчас происходит и в политической жизни, и в том числе в жизни нашего самого гуманного правосудия. Можно каким-то образом себя застраховать от подобных ситуаций, или это невозможно?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: В каком-то глобальном смысле застраховать себя нельзя. Опять же всё зависит от уровня, на каком тебя заказывают и сажают. В каком-то месте публичность, она тебя страхует от каких-то противоправных действий. Если тебя на каком-то местном уровне отделения милиции тебе чего-то подкидывают, фабрикуют, то шум в прессе, огласка всех этих действий будет иметь позитивный эффект, это тебя оградит от таких манипуляций. А в нашем случае, хоть и пресса, и огласка, это не смогло помочь.
К. ЛАРИНА: Когда вы там сидели, вы с чем связывали надежды? Ведь невозможно сказать себе – ну всё, я буду сидеть сначала 11 лет, потом 7 лет. Или какая-то надежда есть всё время?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я надеялся. Я как рассуждал: где я и где Ходорковский? Осудили меня. Но абсурд, бред. За что ж мне 11 лет дали? Я надеялся, что Мосгорсуд скинет мне. Потом я надеялся на Верховный суд. А время-то идет. Были, конечно, минуты отчаяния. Я уже приехал в колонию строгого режима. Меня в какой-то момент осенило: боже мой, прошло 3 года, впереди-то еще 8 лет. Это же целая вечность. Поэтому были минуты отчаяния. Рассчитывал на УДО. Думал: кому я нужен? Посижу – дадут мне УДО. А как только мне скинули срок и физически у меня наступила возможность подавать ходатайство на УДО, я тут же поехал в изолятор – и у меня начались серьезные проблемы с администрацией колонии, которые выписывали мне нарушения. Я на них жаловался в местный суд.
Меня оперативники стравливали с заключенными, конкретно прессовали, вызывали на собеседование и говорили: что ты такой плохой? Ты негодяй, подлец, мерзавец, что ты на нас жалуешься? Ты нас вообще не интересуешь, нам 10 раз наплевать на тебя. Нам из Москвы звонят – вот мы и делаем. Пускай твои адвокаты в Москве всё решают. Я даже некоторое время в это не верил, думал: ну кому я нужен? Но это было так. И уже третья колония, куда я переехал, там до меня тоже доходило, что звонили из Москвы. И ко мне подходили тюремщики и завали странные вопросы. Один даже мне сказал: «Переверзин, а как у тебя с президентом?»
К. ЛАРИНА: В смысле какие отношения?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: С президентом у меня нормально. До меня дошли слухи, я немножко выпытал информацию: звонили из администрации президента по поводу меня. Понятно, что это уровень замначальника отдела или какой-нибудь главный специалист. Но представляете, Владимирская область, город Покров – и звонок из администрации президента. Там стоит какой-нибудь тюремщик майор или капитан. Он по стойке смирно. Они готовы сделать всё. Если бы сказали убить – меня убили бы. А так они сказали, что нахождение Переверзина на свободе нецелесообразно, мне тоже передали эту фразу.
К. ЛАРИНА: Кто ваш заказчик?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Я даже не знаю
К. ЛАРИНА: Ну, не президент же.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Конечно, нет.
К. ЛАРИНА: Просто в такое колесо попали.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Просто попал в колесо, да, как фигурант дела ЮКОСа.
К. ЛАРИНА: А по поводу тюремщиков, сотрудников, которые работают в колониях и в СИЗО. Среди них есть приличные люди?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Есть. Я встречал порядочных, приличных людей. Мало, но они встречаются.
К. ЛАРИНА: Они понимают, что они творят? И что, чем они это объясняют?
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Некоторые порядочные не творят ничего. Не обязательно что-то творить. В колонии строгого режима был порядочный человек, замполит колонии Чудинов Алексей. Я не знаю, где он сейчас работает. Вполне приличный. Ничего от себя он не добавлял. А есть люди, которые наслаждаются данной им властью, всячески издеваются над осужденными и таким образом, наверное, самореализуются. Понятно, что человек выходит за стены колонии, скидывает с себя форму, и он совершенно другой человек, власть его прекращается.
Я всегда думал: а как же они в другой жизни? Хотелось мне посмотреть на начальника отряда. У нас был майор Кузьмичев, о котором я очень подробно пишу. В принципе, это персонаж «Мертвого дома» Достоевского. Там тоже был такой обер-майор, у которого была мания что-нибудь отнять, наказать. Это был точно такой же человек. Его же никто не заставлял лазить по тумбочкам, наказывать. Сиди и делай свою работу. Нет, они надумывают чего-то, что-то делают. Майор лазит под матрас. Заключенным вещи хранить негде, всё неудобно, дискомфорт, видимо, специально создается. Т.е. ты постирал носки – их прячешь иногда под матрас. Вот этот майор ходит, собирает эти носки, трусы. Как не стыдно? Как не брезгуешь? А многие зеки таким образом издевались, клали старые носки и трусы под матрас: Кузьмичев всё равно пойдет, выкинет — чего я буду руки пачкать? И он ходил, собирал их, выкидывал.
К. ЛАРИНА: Вот сидит человек, улыбается, обаятельный, умный, книжку написал замечательную, однозначно литературно одаренный — я надеюсь, что еще одна книжка появится, может, и не одна. Выжить можно везде, сохранить себя можно везде. И у каждого человека есть выбор. Спасибо вам большое.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: Спасибо вам.
К. ЛАРИНА: Мы на этом заканчиваем нашу встречу, но мы встретимся еще. Нам есть где встречаться.
В. ПЕРЕВЕРЗИН: С удовольствием.
К. ЛАРИНА: Это Владимир Переверзин. Книга «Заложник» — рекомендую всем, кто слушал нашу сегодняшнюю программу.
