Суд приостановил высылку до рассмотрения его жалобы в ЕСПЧ, и Феруз уже полгода дожидается решения в депортационной тюрьме в Подмосковье. Там Али ведет дневники, на издание которых теперь собирает деньги. «Медиазона» публикует фрагменты этих записок о жизни в заключении и отчаянии, которое «растет не днями, не часами, а минутами».
Система депортационных тюрем — центров временного содержания иностранных граждан (ЦВСИГ) — появилась в России в начале десятых годов XXI века. К 2015 году такие учреждения были практически во всех регионах страны. В них содержатся — иногда годами — иностранцы и люди без гражданства, которых суд постановил выдворить из России. На примере центра в Красном Селе, закрытостью не уступающего учреждениям ФСИН, «Медиазона» уже рассказывала о проблемах заключенных в подобных заведениях мигрантов — многомесячном лишении свободы, отсутствии медицинской помощи, изъятии детей у родителей. В центре проходят регулярные обыски с участием бойцов ОМОН.
ЦВСИГ в деревне Сахарово Московской области, где содержится Али Феруз, находится на территории бывшей военной базы и занимает больше 18 тысяч кв м. Зимой 2015 года восемь заключенных центра порезали себе вены из-за невыносимых условий содержания. После этого руководство здесь сменилось, а режим стал немного мягче. Заключенные протестовали также в депортационных центрах в Екатеринбурге и Казани.
Али Феруз (по паспорту Худоберди Нурматов) родился в Узбекистане в 1987 году, вырос в Алтайском крае, а после окончания школы вернулся на родину. Через несколько лет его задержали узбекские спецслужбы. По словам Феруза, его пытали, вынуждая следить за своими знакомыми. Феруз согласился, но при первой возможности бежал в Россию. С 2014 года Али начал публиковать заметки в «Новой газете»; все это время он безуспешно пытался получить убежище.
В марте 2017 года Али Феруза задержали за нарушение миграционного законодательства. Тогда журналиста отпустили, но МВД отказало ему в предоставлении убежища. При этом российские власти не позволили Ферузу выехать в Европу, и 1 августа его вновь задержали. На этот раз Басманный суд постановил выдворить журналиста в Узбекистан. Его адвокаты обратились в Европейский суд по правам человека, поскольку уверены, что в Узбекистане их доверителю угрожают пытки и уголовное преследование: Али — открытый гей. После вмешательства ЕСПЧ Мосгорсуд приостановил процедуру депортации до тех пор, пока Европейский суд не вынесет решение по жалобе. Тем не менее, Али Феруза не отпустили, а отправили в ЦВСИГ в поселке Сахарово, где он начал вести дневник.
Дневники. «Помогите мне выжить, пожалуйста»
ЦВСИГ — режимная зона. Двойной зеленый забор с «колючкой». Сторожевые башни по периметру. Ночью выпускают собак. Тут содержат не уголовников, а иностранцев за административные правонарушения. Например, за просрочку регистрации или патента.
Камеры небольшие. В нашей двухместной камере: два окна с решетками, двухъярусная железная кровать, железный стол со скамейкой, железный шкаф, веник, тазик, ведро, раковина, туалет и сверху в углу две видеокамеры, которые наблюдают за нами круглые сутки.
По прибытии выдают: две тарелки, ложку, кружку (все алюминиевое), маленький кусочек хозяйственного мыла, немного туалетной бумаги, одноразовый бритвенный станок, пожелтевший матрац, твердую подушку, шерстяное одеяло, одноразовую медицинскую простынь, какую обычно стелют под пациентов в поликлиниках, зубную щетку и зубной порошок. Сразу предупреждают: в случае нанесения вреда имуществу ЦВСИГа — оштрафуют.
В семь утра приносят завтрак. Молочная каша, хлеб и черный чай (суточная порция — столовая ложка чая на всю камеру). В девять обход. Открывают двери и выводят в коридор.
— Фамилия! Не прислоняться к стене! Заходим обратно!
После обхода на час выводят на прогулку.
— Вот и день закончился, — каждый раз после прогулки вздыхает Замир, мой сокамерник. Для него день начинается с выходом на прогулку и заканчивается с возвращением в камеру. Его день равен одному часу.
Замиру 35, он из Оша, Киргизия. В Москве Замира задержали, когда тот шел в ОВД за справкой об утере паспорта. Паспорт забыл в автобусе. Сидит в ЦВСИГе уже полтора месяца. По дороге в центр Замира избили судебные приставы: «Бьют электрошокером, воешь, как собака: ааа-ууу». Это обычное дело — в спецприемнике я встретил всего пару счастливчиков, которых не тронули.
— Когда выйду отсюда, буду глубоко дышать свежим воздухом, — говорит Замир. Хотя спецприёмник окружён лесом, воздуха не хватает.
После прогулки обед. А в шесть вечера ужин. Почти всегда — «рыбная котлета» с перловкой. Гадость редкостная. Ужинают новенькие, а те, кто сидит больше недели, — выбрасывают. Вот и мы сегодня выбросили.
После обеда — от того, что нет движения — появляется ощущение внутренней пустоты и одиночества. В такие моменты у меня часто бывают панические атаки. Стены со всех сторон теснят меня. Сердце быстро колотится.
Трудно дышать.
В спецприёмнике сидят два типа людей: те, кто смирился с арестом и ждут, когда их отправят домой, и те, кто не согласен с арестом и не хотят мириться с условиями содержания. Вторые — люди малообщительные и предпочитают сидеть в сторонке.
Эти два типа людей пересекаются во время прогулки, но не замечают друг друга. Одни играют в футбол, смеются, а когда забивают гол — танцуют. Другие сидят на скамейке и озабоченно смотрят по сторонам.
Микдад — из тех, кто не смирился. Он из Ирака, из европейской части. Лет 45, программист. На один день просрочил визу. На руках уже были билеты домой. Русский почти не знает. Говорит на родном арабском и английском. За время нашей беседы улыбнулся всего один раз — когда полицейская собака утащила мяч у ребят, игравших в футбол.
Мы идем на прогулку с людьми из нового корпуса. Небольшая площадка, окруженная железной решёткой, похожа на вольер для животных. Некоторые арестанты, как львы, ходят с одного края на другой. Хотя внешне больше напоминают потерянных котят.
Узбеки, узнав, что у меня проблемы с узбекскими спецслужбами, стали меня избегать. Таджики смеются над ними:
— Чего вы боитесь? Ваш Каримов сейчас в спецприемнике в аду! Он вам ничего не сделает.
В этом корпусе на прогулке я встретил мигрантов из Индии и сирийца Мухаммада. Индийцы долго рассматривали мои татуировки, потом сказали по-английски, что в восторге от рисунка. Мухаммад рассказал, что жил в Алеппо. В 2014 году он смог вырваться из охваченного войной города вместе с 12-летним братом. Обосновались в подмосковном Егорьевске — сирийцы владеют там швейным производством. Потом Мухаммад обратился за статусом беженца, но ему отказали. Теперь власти хотят принудительно вернуть его в Сирию. Мухаммад не хочет: там война. Младший брат остался на свободе.
Замир уже дома. Меня перевели в камеру 302 в женском корпусе. Третий этаж. Мой новый сосед — Урмат из Бишкека, Киргизия. Среди женщин на втором этаже есть две цыганки. Одну зовут Гита, а вторую Маша. Ранним утром Маша начинает петь. Цыганки любят петь.
В ЦВСИГе у меня выработался своеобразный рефлекс. Звонок в телефон или в дверь — сердце убегает в пятки. Кажется, что пришли за мной. А когда слышу, как открывают дверь другой камеры, — отпускает. Ощущение, будто беда пронеслась мимо меня. Сегодня рано утром трех женщин отправили на родину. Позже привезли двух новых женщин.
Не у всех ребят есть друзья и родственники в Москве. К некоторым после попадания в спецприемник никто не приходит. Не приносит передачу. Большинство ребят курящие. Когда им нет передач, они стреляют сигареты у других мигрантов. А если у соседей ничего нет, они начинают курить чай.
Когда куришь чай — камера заполняется сизым дымом и срабатывает пожарная сигнализация.
Урмат постоянно шутит, что ему понравился молдованин Саша из другой камеры. Когда Урмат попросил меня заказать ему с воли книгу Донцовой, я долго смеялся над ним. А сегодня во время ужина, когда была открыта кормушка, ко мне за какой-нибудь книгой подошел Саша.
— У Урмата есть Донцова, — говорю я ему в шутку.
— Нет, хе-хе, — посмеялся он.
Так над Урматом посмеялась его тайная любовь.
Саше я пообещал вынести на прогулку одну из своих книг Довлатова.
Вскоре к нам с Урматом подселили еще двоих — Тахира и Расула. Жить стало веселее. Урмат много шутит. Тахир — серьезный и замкнутый человек. Расул умеет свистеть как птицы. Вечерами мы любим петь, в основном — Тату, ВИА Гру и остальную попсу. Дяде Тахиру нравится нас слушать. Охранники смотрят через щель.
Вечера коротаем за домино и морским боем. На свободе я не умел. В домино играть в неволе меня научил мой сокамерник из 102-й хаты, бывший зэк Рома. А в морской бой — Урмат, бывший наркоман.
Как-то раз вечером после отбоя мы с Урматом долго спорили про происхождение слов «платоническая любовь». Урмат утверждает, что это от слова «плоть» и означает сексуальное влечение. А я наоборот. Мы с Урматом поспорили. Я даже подключил охранника к нашему спору, который объявил нам мою победу. Урмата уел.
Расул за три дня прочитал две книги Довлатова. Большой успех для меня. Все, как и я, подсаживаются на него. Расул приступил к третьей книге. Надо будет еще книг Довлатова заказать. Еще я дал молдаванину Саше из другой камеры «Чемодан». Надеюсь, весь этаж удастся подсадить на книги Довлатова. Так и будем жить.
Все в камере сидят грустные. Урмат не смог до друзей дозвониться. А у Тахира младшего сына задержали в Таджикистане. Расул боится, что ему визу в Америку не дадут и он вынужден будет остаться в Узбекистане.
А я боюсь, что меня могут отправить в Узбекистан. Я сейчас стал предметом торга. Во время прогулки мигранты из Узбекистана рассказали про пытки в их стране. Когда думаю об этом, то обливаюсь холодным потом и мир перед глазами тускнеет.
Прошел месяц, как я нахожусь в спецприемнике.
Отчаяние растет не днями, не часами, а минутами. Временами, когда читаю книги или играю в домино, я забываюсь. Когда прекращаю, то чувствую себя как во сне. Словно все это происходит не со мной и не здесь. Хочется, чтобы поскорее все это закончилось. Будто бы время остановилось. Ничего не происходит. Мне хочется каждый раз задавать адвокату одни и те же вопросы: «Меня ведь не отправят в Узбекистан? А когда меня освободят?»
Такое ощущение, что еще чуть-чуть и я сойду с ума.
Как-то во время прогулки заобщался с Жахонгиром из Регара, Таджикистан. Очень симпатичный парень. Большие черные глаза, длинные ресницы и ровные густые брови. Жахонгир оказался рэпером. В России он жил в городе Смоленск. Собирался домой вернуться через Москву. А тут его по приезде задержала полиция. Жахонгир мне спел рэп на таджикском о парне, который пошёл в армию и там погиб. Сейчас собирается написать рэп про спецприемник.
Я многих расспрашиваю. Мустафа на персидском написал мне немного из своей истории. Он хорошо играет в футбол, его команда почти всегда выигрывает. Мустафа — парень среднего роста, с большими зелеными глазами. Волосы на груди торчат из-под футболки. Улыбка у него, как у ребенка, — невинная. Ребята его уважают.
Кстати, он сидит в 304-й камере, и там целых три Мустафы. Два курда из Турции и вот, наш Мустафа третий, из Афганистана. В целом на прогулку с нашего этажа выходит более 20 мигрантов. И из них — четыре Мустафы.
Я ночами стал сильно мерзнуть. За окном густой туман. С утра заходил охранник и попросил не укрываться одеялом. Укрываемся верхней одеждой.
Из соседней камеры слышны звуки костей. Видимо, в нарды играют. А мы вечерами играем в карты, которые из пустых пачек от сигарет сделал Тахир.
Который день во время прогулки наворачиваю круги внутри вольера, как животное. Стараюсь, чтобы кровь двигалась по телу, а то в камере мы всё время сидим. Оброс длинными ногтями. Можно даже сказать, когтями.
Уже сорок дней, как меня лишили свободы.
Али Феруз перестал вести свои записи 14 сентября — с тех пор он ничего не пишет и не читает. Он сидит в камере и не выходит на прогулки. Перед читкой своих дневников в «Театре.doc» Али дополнил их одним-единственным письмом.
Днем постоянно сижу на подоконнике. Через решетку смотрю на небо и выкуриваю сигареты одну за другой. Хочется гулять по улицам Москвы с кофе в руках и болтать с друзьями.
Иногда я просыпаюсь от кошмара и долго не могу прийти в себя. Не помню, кто я, где я и что со мной происходит. Подхожу к зеркалу, начинаю трогать себя и свое лицо. Только тогда память возвращается, я вспоминаю, кто я и что случилось со мной.
Когда слышу плохие новости, становится невыносимо больно. Создается впечатление, что я нахожусь в хосписе. Что непременно меня не станет, а смерть лишь вопрос времени.
Я очень сильно устал. Мне страшно и грустно. Мне кажется, я обрету покой, когда перестанет биться мое сердце. Но я, как и люди в хосписе, пытаюсь схватиться за что-нибудь в этой жизни. Хватаюсь за любовь своего парня и друзей.
Когда представляю человеческое страдание, мое тело сразу парализует и я лежу, свернувшись в кокон. Ничего делать не могу, только чувствую боль. Здесь я стал еще чувствительнее к человеческим страданиям.
Я окончательно убедился, что я не такой сильный, как считают многие. Мне кажется, когда человек нуждается в помощи, то ему не должно быть стыдно обращаться к людям, чтобы спастись. Помогите мне выжить, пожалуйста.
Источник: Медиазона
