Правозащитники всегда должны быть на стороне зэка. Если они — правозащитники
«Довожу до Вашего сведения, что 23.09.2013 года с 11 час. 30 мин. до 11 час. 45 мин. в дежурной части ИК-14 мною было осуществлено прослушивание телефонных переговоров осужденной Толоконниковой Надежды Андреевны 1989 г.р., заказанных ее мужем гр. Верзиловым П.Ю. через ФСИН. В ходе разговора гр. Верзилов П.Ю. рекомендовал ос. Толоконниковой Н.А. начать голодовку, так как информация о начале ею голодовки выложена в сети интернет на сайте «Лента.ру» в 11 час. 01 мин.…»
Так начинается отчет правозащитников из Совета по правам человека при президенте(СПЧ), которые поехали в мордовскую колонию, чтобы понять, почему Надя Толоконникова, которая раньше ни на что публично не жаловалась, вдруг объявила голодовку.
Странная правозащита
Отчеты оперативников, заявления заместителя начальника колонии местному прокурору о шантаже со стороны адвоката и мужа Толоконниковой, требовавших перевести Надю в другой отряд, — все это публикуют правозащитники. Несколько страниц оперативных материалов — и только потом интервью Толоконниковой, интервью других осужденных, многие из которых подтверждают слова Нади.
В заключительной части — перед рекомендациями — есть поразительная запись: «Полагаем, что голодовка осужденной Толоконниковой была заранее спланирована, организована и скоординирована извне так же, как и информационная поддержка в сети интернет и СМИ…/ Приезд рабочей группы СПЧ, по всей видимости, также планировался заранее».
Когда читаешь этот отчет, создается впечатление, что подписавшие его члены СПЧ Елена Масюк, Мария Каннабих, Евгений Мысловский сигнализируют руководству ФСИН: нас использовали, не обижайтесь, пожалуйста, если мы вас немного покритикуем.
И правда, члены СПЧ критикуют руководство колонии. Но делают они это как-то «стыдливо». Они рекомендуют «прекратить практику принуждения осужденных работать сверх восьмичасового рабочего дня, а также по воскресным дням», «заменить старое, часто ломающееся швейное оборудование на новое, перевести Толоконникову на более легкую работу, отправить ее в больницу». Что же касается угроз убийства со стороны замначальника колонии в адрес Нади и других страшных фактов, упомянутых в ее письме, то правозащитники о них ничего не пишут. Стокгольмский синдром?
Я прекрасно представляю, как это бывает, самой не раз приходилось буквально щипать себя, чтобы не стать жертвой этого самого синдрома. Вот сидишь ты, правозащитник, в кабинете начальника СИЗО или колонии, и вполне симпатичный человек, без рогов и копыт, рассказывает тебе, как тяжело ему служится на зоне: зарплата маленькая, дети — по лавкам, начальство давит, а тут еще эти зэки — чуть что жалобы пишут. Жалобы приходят в Москву, из Москвы — в управление, из управления — в колонию. И вот ты вынужден оправдываться.
К сожалению, мы — «страна Иванов, не помнящих родства». Многие из тех, кто сегодня приходит в правозащиту, это люди, которые все начинают с нуля, как будто бы до них ничего и никого не было: ни великого доктора Гааза, ни диссидентов с их опытом отстаивания своих прав и прав простых уголовников, словно не было в наши дни великого защитника прав заключенных Валерия Абрамкина. Кстати, тоже члена президентского Совета, который никогда бы не позволил себе начать отчет о поездке в колонию с цитирования оперативных справок. Потому что такое цитирование, говоря зэковским языком, — западло.
Письмо Толоконниковой — документ необычайной силы, в котором приводятся примеры настоящих преступлений, возможно, совершенных в ИК-14. Преступления, которые обязательно должны быть расследованы: гибель цыганки, забитой в пресс-отряде, история пожилой женщины, отморозившей руки и ноги, и много других фактов, которые невозможно проверить за один день в режиме блиц-поездки.
Почему, вместо того чтобы в начале своего отчета опубликовать само заявление Толоконниковой, которое и заставило их приехать в Мордовию, правозащитники публикуют оперативные справки?
И вообще кто они: правозащитники или прокуроры?
Пиар или безумие?
В интервью члену СПЧ Елене Масюк, объясняя свое решение начать голодовку, Толоконникова говорит: «Здесь никто при мне не отправлял ни одной жалобы никуда, потому что здесь настолько все схвачено, настолько все боятся, они понимают, что им здесь проводить какие-то сроки. Это мой жест, он совершенно безумный, что со мной будет дальше, никому неизвестно, но они все считают, что это безумие».
Можно написать десятки статей о бесчеловечных условиях в колониях и тюрьмах, о пытках и избиениях, но свидетельства тех, кто на своей шкуре пережил все эти ужасы, задевают за живое и потрясают сильнее любых статей. Так шесть лет назад общество было потрясено свидетельством смертельно больного Василия Алексаняна о шантаже со стороны следствия: ему предлагали дать показания на Ходорковского в обмен на лечение. Так четыре года назад информационной «бомбой» стали жалобы Сергея Магнитского на условия содержания в Бутырке, опубликованные уже после его смерти в тюрьме. Помню, как правозащитница из московского УФСИН уверяла меня, что Магнитский писал эти жалобы исключительно из корысти: он-де хотел обратиться в Страсбург и получить денежную компенсацию.
Нормально, когда подобную ахинею несет сотрудник системы, но когда члены правозащитного совета позволяют себе называть голодовку «пиаром, раздуваемым при помощи СМИ и интернета», хочется покрутить пальцем у виска или указать им на профнепригодность.
Те, кто это говорит, совершенно не понимают, что такое голодовка и для чего она служит. Как-то даже странно объяснять азбучные истины: любая голодовка служит исключительно для того, чтобы привлечь внимание к какой-либо проблеме. В книге «И возвращается ветер» Владимир Буковский пишет ровно об этом: политзэки объявляли голодовки именно с расчетом на то, что о них узнают на Западе, а начальники тюрем и офицеры лихорадочно слушали западное радио, спрашивая друг друга: «А было ли что-нибудь о голодовке имярек, который сидит в нашем лагере?» Было — значит жди комиссии. Так и сегодня — только гласность может чуть-чуть изменить эту систему, которая дико сопротивляется любым переменам.
Проклятая земля
Так получилось, что я шесть лет подряд ездила в Мордовию навещать Зару Муртазалиеву*, которая отбывала восемь с половиной лет в колонии ИК-13 по соседству с ИК-14. Каждый раз после этой поездки я возвращалась в Москву с чувством вины. Я понимала, что на четырехчасовом свидании в присутствии двух вертухаек Зара не говорит мне всей правды о том, что происходит в колонии. Вытащить ее оттуда было невозможно. Ее постоянно навещали сотрудники ФСБ, которые никогда бы не позволили, чтобы она ушла раньше конца срока. Только год назад, когда Зара освободилась, я узнала, что ее избил сотрудник колонии и она с сотрясением мозга попала в больницу. Мне же она рассказывала, что ударилась головой, поскользнувшись в бане. Не сказала она правды и тем адвокатам, которых я в панике послала к ней тогда в больницу. Почему?
«Ведь они уедут, а я останусь», — объяснила Зара, когда мы уже встретились на свободе. В отличие от меня она знала то, что я поняла только совсем недавно: заявляя об избиении в колонии, объявляя голодовку, ты объявляешь войну системе. И выжить в этой войне можно только, если у тебя есть мощные союзники на воле, которые будут с тобой до конца. В ситуации с Зарой, обвиненной в попытке террористического акта, не приходилось надеяться и на десятую долю той поддержки, которую сейчас имеет в обществе Толоконникова. Помогать ей боялись даже самые известные правозащитники, которые теперь помогают Наде.
Да, Толоконниковой повезло, у нее есть поддержка на воле. Она надеялась, что получит помощь и от членов Совета по правам человека, ведь они приезжали к ней в декабре прошлого года. Надя была вправе ждать от них помощи и сейчас, когда объявила эту безумную голодовку. Написав в отчете, что «поездка членов СПЧ была заранее спланированной (защитой Толоконниковой) акцией», правозащитники, по сути, предали Надю.
В Мордовию нельзя приезжать на один-два дня. Там нужно поселиться и проверять колонию за колонией. Только тогда там что-то изменится. Тот, кто хоть раз побывал в тех краях, никогда не забудет это ощущение «вечного Гулага»: начиная от станции Потьмы — десятки километров — колючка, лагерные вышки, заборы, заборы, заборы. Мне часто снилась эта бесконечная дорога Дубравлага, густые леса, окружающие лагеря, территория бесправия, откуда убежать невозможно. Самое сильное впечатление — молодая девушка на вышке. Я спросила у таксиста, который в очередной раз вез меня на свидание, почему девушки идут работать вохрой. Он объяснил, что другой работы в этих краях нет. В Мордовлаге сейчас работают внуки тех, кто охранял «жен врагов народа» в сталинском Дубравлаге, и дети тех, кто стерег диссидентов в брежневско-андроповское время. Тогда в зоны не ездили правозащитники и власть вертухаев была безграничной. Единственное, что их ограничивало: в Мордовии было две политические зоны — женская и мужская, и когда «политические» объявляли голодовки, тюремщикам приходилось с этим считаться.
Толоконникову отправили в Мордовию, чтобы ее сломать. Отправлявшие ее поверили Путину, который заявил, что сегодня в России нет политических заключенных. Они просчитались. И, наверное, прав Алексей Навальный, который написал, что Толоконникова своей голодовкой сделала больше, чем многие другие правозащитники.
Кусочек говна
Валерий Абрамкин, вспоминая о своем опыте тюремных голодовок, писал: «Со стороны все эти заявления, беседы с прокурорами, голодовки могут показаться «мышиной возней» (хотя честно признаюсь: двумя результатами, достигнутыми в «мышиной возне», я очень горжусь — теперь заключенным и в жару хоть маленькое облегчение будет, и не на один ведь год; и еще тем, что добился выдачи УПК — вещи для подследственных, по их собственному признанию, очень важной). Ну а что бы я понял в сути тюрьмы, неволи, в судьбе моих соузников, наконец, если бы просидел здесь сиднем 11 месяцев, лениво пережевывая маслянисто-приторный кляп, что они забивают нам в глотку?»
Решившись на голодовку, Надя Толоконникова поняла ту самую СУТЬ ТЮРЬМЫ, о которой пишет Абрамкин. А вот три члена СПЧ, подписавшие основной доклад** о поездке в ИК-14, так ничего и не поняли.
Во всяком случае, они не поняли главного: правозащитник — это не профессия. Это состояние души. Тебе может не нравиться сам заключенный, его родственники, его адвокаты, но ты все равно должен отстаивать его интересы. Потому что для настоящего правозащитника зэк всегда прав. И он лучше тебя знает, что ему нужно в этот момент.
В диссидентские времена была такая шутка: «Если тебя попросят привезти на зону кусочек говна, привези кусочек говна. И не спрашивай, зачем оно заключенному…»
