Суд присяжных — нужна ли реформа? Верховный суд и «уголовные проступки»
- В России обсуждают предложения по реформированию суда присяжных и сокращению его компетенции.
- Верховный суд России предлагает ввести понятие «уголовный проступок». Что это значит и как изменит правоприменительную практику.
ПРИСЯЖНЫМ ЗДЕСЬ НЕ РАДЫ
На днях на общероссийском совещании судей предложили ограничить гласность процессов с участием присяжных. Они, дескать, хоть и не участвуют при обсуждении сторонами процессуальных вопросов, но могут узнать о них из публикаций в прессе: журналистов же в это время из зала не удаляют. А если присяжные узнают что-то, о чем им знать не положено, то вердикт вынесут сомнительный. Кстати, именно на излишнюю информированность присяжных, рассматривавших дело об убийстве в Москве адвоката Станислава Маркелова и журналистки Анастасии Бабуровой, сослался Европейский суд по правам человека, признавший несправедливым то судебное разбирательство. Это решение страсбургские судьи вынесли 16 февраля 2021 года, спустя 10 лет после вынесения приговора убийцам.
В студии Радио Свобода – адвокат Сергей Насонов, соавтор Telegram-канала о судах присяжных «Оправдательный вердикт».
Сергей, вот это решение ЕСПЧ, вынесенное на этой неделе, действительно ли дает некий сигнал российским властям к тому, что нужно как-то пересмотреть работу с судами присяжных? И не приведет ли пересмотр этой работы к тому, что компетенция присяжных сузится? Обычные-то люди от этого не выиграют.
Сергей Насонов: Не думаю, что это какой-то особенный сигнал: такие позиции Европейский суд высказывает уже больше двух десятков лет. Если стороны сомневаются в беспристрастности присяжных заседателей и судей, первое, что должен сделать и председательствующий в процессе, и в последующем суд второй инстанции – это устранить все сомнения в беспристрастности этих судей, так проверить факты, чтобы у сторон не оставалось сомнений, беспристрастны присяжные или нет.
Кстати, 7 июля прошлого года Конституционный суд РФ вынес постановление по жалобе Алиева, которое позволяет суду апелляционной инстанции даже опрашивать присяжных при рассмотрении дела в апелляции, в том числе и проверять беспристрастность. Этого никто нигде не делает. Ходатайства рассматриваются формально. Кстати, сам Европейский суд многократно обращал внимание на формальное рассмотрение отводов, ходатайств. Это процедурное нарушение. Европейский суд никогда не констатирует, что присяжные были небеспристрастны. И в этом деле нет такой констатации. Он констатирует процедурное нарушение.
Марьяна Торочешникова: А как можно устранить сомнения в непредвзятости и беспристрастности присяжных? В деле Тихонова и Хасис, предположим, мы даже поверим той бывшей присяжной, которая давала интервью, не в том, что присяжных кто-то инструктировал, а в том, что они читали журналы, газеты, интересовались этим делом. Как за этим можно проследить? Присяжных же не изолируют на время рассмотрения дела. Источник информации под рукой – мобильный телефон.
Сергей Насонов: Даже если бы они были изолированы, это ни на что глобально не повлияло бы. Все они находятся в информационном пространстве, как и каждый человек. Никто не запрещает им смотреть телевизор или читать интернет. Судья призывает их воздержаться от собирания информации по конкретному делу. И если есть сведения о том, что кто-то из присяжных нарушает это обязательство, изложенное в законе, начинает собирать такую информацию, и это становится известно сторонам, например, от других присяжных, необходимо опросить тех, кто это видел, установить это обстоятельство. Особенно важно, какое мнение сложилось у него после чтения этой публикации. Возможно, никакого негативного мнения-то и не сложилось. И вот когда все это выяснено, суд должен мотивировать свое решение, изложить содержательную оценку. Но в постановлениях российских судей такой оценки обычно нет.
Марьяна Торочешникова: В феврале состоялось Всероссийское совещание судей, где выступил председатель 2-го Восточного окружного военного суда. Этот суд известен тем, что недавно там присяжные рассматривали дело рядового Шамсутдинова, который убил восьмерых своих сослуживцев. Председатель суда сказал: «При присяжных нельзя рассматривать никакие процессуальные вопросы. Мы их удаляем на это время из зала суда. Но публика-то остается. И главное – журналисты. Эти журналисты потом же все пишут, что мы там обсуждали». А процессуальные вопросы – это то, как собирались доказательства, были ли нарушения, это заявления о возможных пытках и прочих нарушениях. Вот все это при присяжных вроде как не положено обсуждать. А присяжные-то потом все узнают от журналистов, а значит, надо закрывать эти процессы и от журналистов тоже. К чему это может привести?
Сергей Насонов: Я категорически не согласен с этим предложением. Прежде всего, оно абсолютно нереализуемо. Оно не достигнет той цели, ради которой предлагается закрытие процессов, ограничение гласности. Попытка представить себе присяжного слепым, глухим, абсолютно не воспринимающим реальность ошибочна. Мы не можем их изолировать на все время процесса, поместить в какой-то кокон. А вот если судья действительно сможет объяснить присяжным, что доброкачественная информация – только та, которая предоставляется им в процессе, и что обращение к другим источникам может повлечь искажение внутреннего убеждения, а это повлечет неправосудный вердикт, – тогда будет уже не страшно. Нет смысла закрываться от источников информации.
Судья предлагает удалять публику из зала. Возникает вопрос: а участников процесса он тоже предлагает удалять? Что им мешает сообщить журналистам постфактум о содержании обсуждения? И они изложат то же самое, но уже в порядке пересказа позиции прокурора, защитника, какого-то эксперта или свидетеля, которого первоначально допрашивали в отсутствие присяжных.
Второй момент. Наш закон действительно позволяет ограничивать гласность заседаний. Но при этом основание, ради которого происходит это ограничение, должно быть реальным и объективным: например, несовершеннолетие подсудимого, или, скажем, суд собирается исследовать какое-то письмо, в котором изложена тайна частной жизни.
Марьяна Торочешникова: Или охраняемая законом тайна.
Сергей Насонов: Но в этой ситуации предлагается закрыть процесс, нарушить гласность из-за того, что какой-то журналист потенциально может опубликовать (а может и не опубликовать) информацию, и присяжный потом может ее прочитать (а может и не прочитать). Я глубоко убежден: если это когда-нибудь станет законом, этот закон будет признан неконституционным.
Марьяна Торочешникова: Правильно ли ограничивать присяжных в получении информации о том, как добывались доказательства? Правильно ли скрывать от них то, что, например, подсудимых или свидетелей пытали, что-то подбросили, были какие-то нарушения?
Сергей Насонов: В суде присяжных нужно четко разграничивать те вопросы, которые разрешают присяжные, и те, которые разрешает профессиональный судья. Присяжные уполномочены оценивать доказательства на предмет их достоверности и правдивости. Но если причина неправдивости показаний была в оказанном воздействии, почему об этом нельзя говорить? Это нелогично. Все факторы, которые влияют на достоверность доказательств, должны быть им доступны. Кстати, здесь тоже есть решение Европейского суда, который уже по одному из дел призвал Российскую Федерацию устранить этот дефект практики.
Марьяна Торочешникова: Но его, судя по всему, до сих пор не устранили.
Сергей Насонов: Даже близко нет никаких попыток.
Марьяна Торочешникова: По этой логике получается, что председательствующий в процессе с участием присяжных все-таки, как правило, играет на стороне обвинения, он не беспристрастен.
Сергей Насонов: Найти абсолютно беспристрастного судью в российских реалиях сложно. Безусловно, в суде присяжных с учетом той практики, которая складывается, и существующих ограничений сложно утверждать, что во всех случаях проявляется такое беспристрастие.
Марьяна Торочешникова: Кстати, председатель окружного военного суда Олег Юголайнин предложил закрывать вообще все дела, в которых присутствует государственная тайна. Он имел в виду дела о государственной измене или разглашении гостайны? Но они и так неподсудны присяжным. Или если в материалах дела есть бумажка с грифом «секретно», то дело надо закрывать?
Сергей Насонов: Да, разглашение гостайны, государственная измена, шпионаж – эти дела уже очень давно изъяты из подсудности суда присяжных. А тут речь идет о том, что если в деле есть хотя бы один документ, составляющий государственную тайну… А есть масса вариантов, когда можно что-то засекретить: это оперативные сведения, оперативно-розыскная информация о разного рода внедренных лицах, информаторах. В этой ситуации возникает основание для засекречивания даже какой-то части материалов. И, по логике автора этой поправки, такое дело не может рассматриваться судом присяжных. Но это приведет к катастрофическим последствиям!
Марьяна Торочешникова: У присяжных отберут все дела.
Сергей Насонов: Да. Приведу историко-правовой пример. В 1975 году в Австрии принимали Уголовно-процессуальный кодекс. И вот кто-то предложил: «Давайте в суд присяжных передавать только те дела, где подсудимый не признает себя виновным (то есть где он спорит с государством), а там, где признает, передавать не будем, установим запрет». Законодатель не пошел по этому пути, при обсуждении в парламенте была высказана резонная идея: «Если мы введем это в закон, мы спровоцируем пытки: обвиняемых будут пытать для того, чтобы они признавали вину. И любое дело можно будет изъять из подсудности суда присяжных». Если эта поправка, которую предлагает судья, будет введена, фактически право на суд присяжных будет передано от обвиняемого следователю. Если он посчитает, что доказательственная база шаткая, оправдательный вердикт очень вероятен, он просто обеспечит засекречивание…
Марьяна Торочешникова: Просто вложит одну бумажку – и все.
Сергей Насонов: И право на суд присяжных утрачено навсегда! У меня сильные сомнения и в конституционности этой поправки, и в соответствии ее всем стандартам правосудия.
Марьяна Торочешникова: А чем так неугодны присяжные судьям? Их и так уже измордовали, и председательствующий так ставит перед ними вопросы, что ты все равно дашь именно тот ответ, который он хочет услышать. Оправдательные вердикты очень редко устаивают в последующей инстанции. Зачем совсем все закрывать?
Сергей Насонов: 27% дел с участием присяжных заканчиваются оправдательным приговором. Эта цифра колоссальным образом диссонирует с ничтожным процентом оправданий при рассмотрении дел в общем порядке.
Марьяна Торочешникова: По-моему, там 0,4%.
Сергей Насонов: Этот диссонанс вызывает ряд очень неприятных вопросов. Что, это у нас только по тем делам, которые попадают к присяжным, такие проблемы с доказательственной базой? Или, наоборот, эти проблемы есть везде? Но вот почему-то присяжные видят эти проблемы, а когда дело рассматривается в обычном составе суда, этого никто не видит. Это противоречие порождает сомнения в объективности профессиональных судей. Возникает ощущение, что где-то правосудие есть, а где-то его нет. Это вызывает определенное раздражение. И, понимая, что прямо ликвидировать эту форму судопроизводства на данном этапе развития сложно, можно изобрести какие-то окольные пути: вроде бы все «за», но при этом настолько искусно ограничить, например, подсудность, чтобы фактически свести этот суд к минимуму.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, некоторое время назад в России, наоборот, несколько расширили полномочия присяжных: они теперь появились и в районных судах. И многие юристы и адвокаты это приветствовали.
Сергей Насонов: Это огромный шаг! И когда со смехом называют цифры дел, которые рассмотрены в районных судах, говорят: «Где же эти тысячи, о которых вы говорили, когда вводили суд присяжных в районных судах?» Рассматривают, может быть, около 900 дел в год. Но до этого стабильно было 250-300 дел в год, а сейчас же еще из-за пандемии произошло некоторое приостановление. Это количество увеличивается. Парадоксально, но в районных судах впервые за всю историю их существования звучит слово «оправдать». Например, в прошлом году в Нагатинском районном суде был вынесен всего один оправдательный приговор за год.
Марьяна Торочешникова: Присяжными?
Сергей Насонов: Естественно. Это меняет подход к рассмотрению дел, возникает понимание, что, действительно, можно же выносить оправдательные приговоры, есть такое явление!
Марьяна Торочешникова: По-хорошему это должно было бы как-то (как вначале все надеялись) дисциплинировать следствие: оно должно тщательнее собирать доказательства, не привлекать к ответственности абы кого. Но, нет, вместо этого присяжным пытаются вставить все новые и новые палки в колеса. Где логика-то?
Сергей Насонов: Здесь двойственный процесс. Палки в колеса – это линия тех, кто предлагает «реформировать» этот суд. Как правило, желание реформировать сводится в итоге к ограничению. На самом деле на практике по тем делам, которые поступают для рассмотрения в суд присяжных, как раз начинает формироваться совершенно новый стандарт расследования. Их прокурор многократно возвращает следователю для устранения недоделок, пробелов, идет очень тщательная работа, которой по другим делам нет. И даже несмотря на такую работу, мы видим такой процент оправданий по этой категории дел.
Марьяна Торочешникова: Так это здорово, что оправдывают! Может быть, проблема даже не в качестве работы следствия, а в том самом обвинительном уклоне? Ну, не может следователь прекратить уголовное дело до того, как его передали прокурору на обвинительное утверждение. Или прокурор почему-то никак не прекращает уголовное дело, когда ему его прислали, а просто подмахивает, и все. Это, вероятно, что-то в головах.
Сергей Насонов: Суд присяжных в этом плане становится мерилом доказанности и обоснованности. Тут еще многое зависит и от умения поддерживать обвинение, и от умения защищать. Когда перед обычными людьми, не юристами, выступают два профессионала, и каждый оценивает, приводит доказательства, тот обычный набор фраз, который нередко формализовано произносится в суде, не поможет. Здесь необходимо действительно убеждать. Это порождает именно само судоговорение.
Кстати, не думаю, что процент оправданий суммарно останется таким высоким на всем протяжении времени. Если посмотреть в целом на страны, где есть этот суд, то 15% – это средняя цифра. Например, в России до 1917 года примерно столько же и было оправдательных приговоров. Сейчас просто первый этап введения. К этому в какой-то степени еще не готовы и обвинители, и судьи.
Марьяна Торочешникова: Тем не менее, они находят какие-то новые удивительные способы. Недавно у себя в социальных сетях вы делились изощренным способом отмены вердикта присяжных.
Сергей Насонов: Рассматривается дело, и пристав якобы из-за двери слышит, что присяжные еще до окончания судебного следствия кричат, что подсудимый невиновен. Он пишет рапорт на имя судьи. Судья вызывает этих присяжных, они все отрицают, что говорили это. Видите, какой слух у пристава – он через закрытую дверь сумел услышать слова и даже по звуку голоса назвать номера присяжных заседателей! Естественно, их отводят. В коллегии возникает недостаток. Заменить их некем. И коллегия распускается. Дело начинает рассматриваться заново.
Марьяна Торочешникова: И никто не требует никаких доказательств, приставу просто верят. Вот как по административным делам верят полицейскому, так и тут верят приставу, а не присяжным.
Сергей Насонов: Это очень опасная тенденция: таким образом можно просто обессмыслить работу этого суда. И каждый раз, когда, например, обвинению кажется, что оно не достигает своей цели, очень чувствительный к звуковым волнам пристав будет подходить к залу и слышать, что говорят в совещательной комнате. В моем понимании подслушивание присяжных – это глубоко незаконное действие, и если мы будем допускать такие способы собирания информации, то мы очень далеко зайдем.
Марьяна Торочешникова: Для чего в России нужно сохранять и развивать суд присяжных? Или достаточно того, что есть?
Сергей Насонов: Нужно сохранять и развивать. Это единственная надежда на сохранение состязательной формы уголовного судопроизводства.
Марьяна Торочешникова: А для кого-то это и единственная надежда на правосудие.
Сергей Насонов: Конечно.
НЕДОПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
В студии Радио Свобода – юрист фонда «Русь сидящая» Ольга Подоплелова.
Верховный суд России на днях внес в Государственную Думу законопроект о введении понятия «уголовный проступок». Если совсем упрощать, это нечто среднее между правонарушением и преступлением. Несколько лет назад Верховный суд уже выступал с подобной инициативой, но тогда законопроект не поддержало правительство. Теперь проект немного подправили.
Ольга, объясните, пожалуйста, что это за «уголовный проступок». Я несколько раз перечитала сам законопроект и пояснительную записку к нему, но так и не поняла, что это. Верховный суд говорит: не хочется, чтобы у людей была судимость. А кто же тогда будет решать? Без суда будут решать, что это проступок? И главное, как будут наказывать?
Ольга Подоплелова: Действительно, уголовный проступок, как следует из концепции представленного законопроекта, это некая прослойка, промежуточное звено между административным правонарушением и преступлением.
Марьяна Торочешникова: Уже не нарушитель, но еще не преступник.
Ольга Подоплелова: Судя по тексту законопроекта, эта инициатива касается значительного числа преступлений, которые предполагается перевести в разряд уголовных проступков. Но в данном случае инициатива должна будет исходить от обвинения. У стороны защиты, насколько я поняла из законопроекта, не будет права инициировать процедуру квалификации преступления в качестве уголовного проступка. В данном случае все, по сути дела, сводится к дискреции обвинения и суда (дискреция – это «по усмотрению»).
Марьяна Торочешникова: Предположим, хотят мелкие хищения до пяти тысяч рублей, если они были сделаны одним человеком, без, что называется, квалифицирующих признаков, называть уголовными проступками. Положим, поймали кого-то в магазине на краже бутылки дорогого алкоголя – и что? Его поведут в суд, в участок?
Ольга Подоплелова: Процедура в данном случае будет фактически та же самая – уголовное преследование. Но в определенный момент будет решаться вопрос о квалификации данного деяния в качестве уголовного проступка. Соответственно, суд может освободить человека от уголовной ответственности и назначить ему меры уголовно-правового характера в виде, например, общественных работ и так далее.
Марьяна Торочешникова: Того же воришку и сейчас, без всяких уголовных проступков, суд вполне может наказать штрафом, наложить на него какое-то незначительное взыскание.
Ольга Подоплелова: Марьяна, я понимаю ваше удивление, поскольку этот законопроект, конечно, является недоработанным. Появление уголовного проступка теоретики и практики в сфере уголовного права и процесса могут поддерживать, но в целом это не решение сегодняшней проблемы с уголовным правом в России. Я солидарна с Павлом Чиковым в том, что у нас существует гораздо больше важных вопросов, которые должны быть решены в сфере уголовно-правовой политики: это и наркопреступления, и существование в Уголовном кодексе массы деяний, которые не должны являться преступлениями, но используются для подавления инакомыслия, позиции протестующих. Проблема с нашим УК в первую очередь в его чрезмерно репрессивном характере: существует непропорциональное наказание деяний, которые должны, по идее, квалифицироваться в качестве, например, административных правонарушений, а квалифицируются как преступления. И наоборот, мы видим, что многие из составов административных правонарушений, которые сегодня существуют в рамках КоАП, наказываются гораздо более строго, чем некоторые преступления: та же, скажем, «митинговая» статья 20.2.
Марьяна Торочешникова: То есть дисбаланс.
Ольга Подоплелова: Да, разбалансировка уголовно-правовой политики в целом.
Марьяна Торочешникова: Они хотят, чтобы у человека не было судимости. А кто должен принимать окончательное решение?
Ольга Подоплелова: В любом случае суд.
Марьяна Торочешникова: То есть не следователь. Возможность квалификации деяния именно как уголовного проступка возможна в том случае, если человек возместил ущерб и на это согласен потерпевший.
Марьяна Торочешникова: Почему в XXI веке могут посадить буквально за колосок? Ева Меркачева периодически рассказывает о том, что видит в следственных изоляторах женщин, укравших пару туфель в магазине. Откуда такая жестокость? Ведь есть же у статей низшие санкции.
Ольга Подоплелова: Россия, к сожалению, остается лидером в Европе и по числу осужденных на определенное количество населения, и по числу осужденных, отбывающих лишение свободы. И, к сожалению, этот тренд особо не меняется. Это в определенной мере политика судов. Государственная репрессивная машина очень инертна, она не может адаптироваться к новым реалиям и условиям.
Марьяна Торочешникова: К некоторым новым реалиям они очень быстро адаптируются.
Ольга Подоплелова: К репрессивным реалиям.
Марьяна Торочешникова: Да. Но я просто по-человечески не понимаю, зачем сотнями, десятками, тысячами отправлять в колонии людей, которые в это время могли бы работать, приносить стране какую-то экономическую пользу, а не сидеть в колониях нахлебниками на шеях налогоплательщиков и не превращаться там в еще больших преступников.
Ольга Подоплелова: Официальная статистика тоже подтверждает, что в России самый высокий по Европе уровень рецидивов – более 60%. Действительно, российская уголовно-правовая, уголовно-исполнительная система людей не реабилитирует, не возвращает их в общество. Очень высок шанс, что, однажды попав в эту систему, человек в ней и останется. И в этом плане идея либерализации уголовного законодательства, снижения числа составов, которые могут привести к осуждению и попаданию человека в колонию, конечно, заслуживает определенного уважения. Но то, каким образом в целом эта система предлагается к реализации, вызывает определенные вопросы и у меня, и у многих экспертов в сфере уголовного права. Она не проработана. И требуется, на мой взгляд, не тушение пожара, связанного с тем, что у нас очень много людей подвергаются уголовному преследованию, а потом клеймо судимости мешает им жить. Проблема в первую очередь в репрессивном характере уголовного законодательства, в том, что у нас несоразмерные санкции за ряд деяний.
Марьяна Торочешникова: Особенно по наркостатьям.
Ольга Подоплелова: Совершенно верно. И если бы что-то хотели декриминализировать, это означало бы, что этот состав преступления перешел бы в категорию административных правонарушений, и человек, которого преследуют в административном порядке, лишался бы очень большого числа гарантий, которые предусмотрены для преследования в уголовном порядке.
Марьяна Торочешникова: Но до этого они никак не могут дозреть.
Ольга Подоплелова: Для этого нужно принять новый Уголовный кодекс и Кодекс об административных правонарушениях.
Марьяна Торочешникова: А если судьи просто начали бы выносить решения, руководствуясь принципами законности, разумности и справедливости?
Ольга Подоплелова: Закон также должен в первую очередь соответствовать принципам справедливости и пропорциональности.
Марьяна Торочешникова: То есть проще переделать закон, чем судей?
Ольга Подоплелова: Это отдельный вопрос, что происходит с российскими судьями, почему у нас в уголовном правосудии идет очень серьезный обвинительный уклон.
Марьяна Торочешникова: Вы уже сказали, что это, скорее всего, инерция.
Ольга Подоплелова: Да. И бэкграунд судей, то, откуда они приходят. И как отбираются судьи в России, почему у них в головах существует вот такой обвинительный уклон, почему они его реализуют – это отдельный вопрос для большой дискуссии.
Марьяна Торочешникова: А у следователей-то откуда обвинительный уклон? Ведь задача следствия – собрать доказательства.
Ольга Подоплелова: У следователей совершенно другая мотивация. Есть статистика по раскрываемости определенного рода составов преступлений, «палочная система», которая стимулирует следователей, в том числе, к тому, чтобы преследовать там, где преследовать не нужно.
Марьяна Торочешникова: Сегодня опубликовано расследование журналистов Meduza, и это было второе издание, которое подсчитало дела и выяснило, что одни и те же понятые кочуют из одного дела в другое, как бы случайные люди оказываются там не случайно. А людей сажают на большие сроки по наркотическим делам. По опыту работы в фонде «Русь сидящая», часто ли удается добиться отмены приговора, пересмотра приговора по тому основанию, что там были, например, какие-то не такие понятые, что следователь подделал доказательства?
Ольга Подоплелова: Мы не ведем такой статистики. Но, судя по тому, что такие случаи попадают в публичное пространство, их крайне мало.
Марьяна Торочешникова: То есть система не готова быстро сдаваться, сдавать «своих»?
Ольга Подоплелова: Нет, конечно.
Марьяна Торочешникова: Вернемся к разговору об уголовном проступке. Там есть ряд дел, которые сейчас не наказываются серьезными сроками лишения свободы, но тем не менее не попадают в категорию «уголовный проступок». Меня больше всего поразило, что в эту категорию не попадает, например, уклонение от службы в армии. Я не представляю, какую общественную опасность несет «уклонист» и почему его уклонение нельзя признавать уголовным проступком. С вашей точки зрения, о чем может свидетельствовать логика, по которой выбирали статьи?
Ольга Подоплелова: Я не анализировала эту логику. На мой взгляд, не стоит в целом всерьез воспринимать этот законопроект, особенно с учетом весьма обоснованной критики правительства, которая прозвучала в 2017 году. И сейчас они тоже представили свои замечания к этому законопроекту, и там тоже весьма серьезно прошлись как раз по составам, которые Верховный суд предложил зафиксировать в качестве уголовных проступков. И я бы в данном случае не акцентировала внимание на том, что они предлагают внести в качестве уголовных проступков, потому что в моем понимании принципиальным вопросом все-таки является коренное реформирование уголовного законодательства, в данном случае реформирование процессуальных возможностей в рамках КоАП. И здесь прослойка уголовных проступков явно выбивается из общей концепции.
Марьяна Торочешникова: Она получается лишней. То есть со стороны это выглядит, что хотят-то как лучше, но не понимают, как это сделать без глобальной реформы.
Ольга Подоплелова: Совершенно верно. Несмотря на то, что концепция введения уголовного проступка, в моем понимании, является серьезной процессуальной реформой, которая требует серьезных поправок в УК и в УПК, этого недостаточно для того, чтобы в целом переломить ситуацию и сделать нашу уголовно-правовую систему более разумной.
Марьяна Торочешникова: И более лояльной к гражданам, чтобы они исправлялись. То есть на ближайшую перспективу это никак не распространится и на правоприменительную практику в России не повлияет?
Ольга Подоплелова: Я не исключаю того, что законопроект может быть принят с учетом комментариев правительства. И в таком случае у нас в Уголовном кодексе все-таки появится «уголовный проступок», и нам всем с этим придется жить и работать. Пока еще преждевременно загадывать на будущее и определять перспективы применения этого института. Но нужно следить за тем, насколько в целом законодатель будет готов услышать экспертное сообщество, которому есть что сказать по поводу уголовного проступка.
Марьяна Торочешникова: А в других странах есть что-то подобное?
Ольга Подоплелова: Везде есть своя стройная классификация преступлений, правонарушений, деяний, которые запрещены законом. Но та система, которую сейчас предлагает Верховный суд, не структурирована и выбивается из общей системы российского права.
Марьяна Торочешникова: Нежизнеспособна в этом виде.
