Мы продолжаем следить за ходом «анапского дела», которое вопреки УПК по решению Верховного суда вместо Краснодара рассматривается в Ростове. Поводов возвращаться к нему пока хватает. В прошлый раз мы высказали надежду, что уж в Северо-Кавказском окружном военном суде права подсудимых на защиту, в отличие от стадии предварительного следствия, будут соблюдаться. Через три дня, в среду, судья О. В. Волков пошел на беспрецедентный шаг, удалив из зала адвоката Анну Ставицкую, защитника «организатора банды» Сергея Зиринова. Нет худа без добра: теперь мы можем расспросить саму Анну, потерявшую статус участника процесса, об обстоятельствах этого ЧП.
(Подробнее о деталях самого «анапского дела» — см. «Новую», № 42 от 22 апреля.)
— Анна, это первый подобный случай в современной судебной практике?
— Нет, меня опередили. Сейчас в фейсбуке набирает популярность ролик, который датирован декабрем прошлого года, — там судебные приставы выволакивают за руки и за ноги из зала Чудовского районного суда некоего адвоката Вяткина. Это очень показательный случай, это тенденция. Адвокаты (и то, увы, не все) мешают судьям, не заморачиваясь, копировать в приговоры тексты обвинительных заключений. Совет по развитию гражданского общества и правам человека весной специально обсуждал тему ущемления прав адвокатов, так вот, я вас информирую: это никак не сказалось на практике. Мне на процессе судья сначала просто затыкал рот, а потом вынес постановление об удалении из зала. Правда, меня за руки и за ноги не тащили, и есть еще одно важное отличие: «дело банды Зиринова» слушается с присяжными, и судья специально акцентировал их внимание на моем удалении. Не знаю, какое это на них произвело впечатление, — пожалуй, здесь нарушение прав подсудимого даже слишком «зримо».
— Это ведь далеко не первое ваше дело с присяжными? Можете вспомнить другие? В какую сторону менялся суд присяжных за эти годы?
— Это дело седьмое, если считать два процесса, в которых я выступала на стороне обвинения как представитель семьи Анны Политковской. О деле Игоря Поддубного, который обвинялся в создании преступного сообщества и контрабанде и после роспуска первой коллегии был еще дважды оправдан присяжными, вы сами много написали. Есть практика манипуляций коллегиями присяжных, она не нова, мы с ней впервые столкнулись еще в 2004 году в деле по обвинению в государственной измене и шпионаже ученого Игоря Сутягина. После искусственного роспуска первой коллегии, которая собиралась вынести оправдательный вердикт (об этом позже рассказали сами бывшие присяжные), во второй коллегии, которая все же вынесла обвинительной вердикт, как-то оказался бывший резидент советской разведки — мы о нем позже даже узнали из мемуаров, что он пытался вербовать премьер-министра Польши. Вердикт, кстати, не был отменен, хотя при отборе в коллегию присяжный эту информацию о себе скрыл.
— Есть какие-то признаки манипулирования или искусственного формирования коллегии в «анапском деле»?
— У меня претензии к судье Волкову, а не к коллегии присяжных, на которую я продолжаю надеяться: ведь я остаюсь адвокатом Зиринова даже и вне зала суда. Вообще, как показывает практика многих оправдательных вердиктов, давление на присяжных часто приводит к обратному результату. Сейчас судьи выработали иную тактику, и она, видимо, распространяется между ними как «передовой опыт»: от присяжных скрываются важнейшие детали предварительного следствия. В законе указано два рода обстоятельств, о которых защита не может говорить в присутствии присяжных: недопустимость отдельных доказательств (вопрос об их допустимости должен быть решен до начала процесса) и сведения личного характера, которые могут создать предубеждение против свидетеля или другого участника процесса. Однако судьи, незаконно используя свои распорядительные полномочия в процессе, вообще запрещают защите обращать внимание присяжных на любые изъяны в доказательственной базе. Это у них называется «порочить доказательства»: «А зачем тогда защита, если не для того, чтобы ставить доказательства обвинения под обоснованные и разумные сомнения?»
— Может быть, вы в этом военном суде вели себя как-то неразумно? Расскажите, за что вас выгнали. Можно по пунктам?
— Теперь можно, хотя я не теряю надежду вернуться в процесс. В самом его начале кошевой атаман Анапского казачества Николай Нестеренко давал показания об обстоятельствах покушения на него (в результате которого погиб его водитель) 22 февраля 2013 года. В суде он рассказал, что сразу же заподозрил в организации этого покушения Зиринова. Но в первых показаниях, которые Нестеренко дал 25 февраля, он говорил, что у него никаких подозрений нет. Я ходатайствовала перед судом об оглашении этих показаний, но нам отказали, а за вопрос к Нестеренко я получила замечание. В постановлении об удалении меня из зала судья Волков написал, что я подвергала сомнению «допустимость и достоверность» показаний атамана. Допустимость — нет, не подвергала. Достоверность — да, это моя работа.
— Этим вопросом вы его порочили, уличали во лжи.
— Я могла бы рассказать присяжным известные мне сведения о его личности, они есть и в газетах, но я же этого не делала. А показания, на основании которых другие люди могут быть осуждены за убийство, надо проверять — или суд считает иначе?
Следующее замечание мне было сделано в связи с исследованием компьютера, изъятого у моего подзащитного. Там якобы обнаружены файлы с информацией о покушении на Нестеренко и об еще одном инциденте накануне, который, по версии следствия, и подвиг моего подзащитного к организации покушения. Якобы файлы указывают на повышенный интерес Зиринова к этой истории. Но он первый раз открыл эти файлы 16 марта, почти через месяц после покушения. Когда в суде исследовался компьютер, я всего лишь попросила присяжных обратить на это внимание — дата есть в электронной истории блока.
— А в этом случае, что вы нарушили?
— Вы меня спрашиваете?
— Может быть, вам следовало промолчать, а потом сказать об этом в прениях?
— Я получила бы слово в прениях (если бы меня вовсе не вывели из процесса), может быть, еще через полгода. Присяжным трудно следить за такими на первый взгляд мелочами. Я не делала перед ними никаких заявлений об этом системном блоке, просто попросила отметить и запомнить дату открытия файлов.
Еще одно замечание я получила за автомат «Вал», из которого якобы был убит водитель кошевого атамана. Дело в том, что по протоколу опознания свидетелем Сапожниковым (убийцей — назовем его так, раз он признал свою вину в упрощенном порядке судопроизводства) конкретного орудия убийства среди трех одинаковых автоматов он выбрал не тот.
— Ну, это неудивительно, он же не по номерам их сличал.
— Именно на это я и обратила внимание присяжных, не более того.
Далее, несколько замечаний мне было объявлено по ходу оглашения показаний свидетеля Мирошникова. Это второй ключевой свидетель. Он, как и Сапожников, на предварительном следствии признал вину и был осужден в особом порядке, а в суде отказался отвечать на наши вопросы, ссылаясь на статью 51 Конституции о праве не давать показания против самого себя.
— Я видел постановление судьи Волкова, которое вы выложили в фейсбук. Он там прямо ставит вам в вину то, что вы обратили внимание присяжных на сам факт «сделки с правосудием» со стороны Мирошникова.
— Да, я считаю, что это важно для присяжных, они должны понимать цену этим показаниям. Опять же я ставила под сомнение их достоверность, а не допустимость. Я также обратила внимание присяжных на то, что показания Мирошникова, которые оглашались, в одной части от раза к разу механически копируют друг друга, зато в другой — последовательно меняются и противоречат друг другу. В «приговоре» судьи в отношении меня это выглядит как «незаконное воздействие на присяжных».
— Я консультировался с рядом известных ученых-процессуалистов относительно самой возможности применения в этом случае статьи 51 Конституции. Они считают, что такое право свидетеля (ведь подсудимым он был на своем процессе, а тут он свидетель) не давать показания против себя вступает в противоречие с правами подсудимых, для которых эти показания могут иметь решающее значение. Многие юристы склоняются к тому, что такие зачитанные прокурором, но не проверенные в суде показания просто перестают быть доказательствами.
— Тем более что в статью 90 УПК РФ (кстати, по инициативе Совета по развитию гражданского общества и правам человека) только что внесено изменение, и теперь там прямо указано, что приговор, вынесенный в упрощенном порядке, не создает преюдиции для последующих судебных процессов. Тут вообще бред: эти два свидетеля уже осуждены и получили большие сроки. В чем теперь их свидетельства могут быть обращены против них самих?
— Это ведь еще не все противоречия, которые вы нашли в доказательствах, когда знакомились с материалами предварительного следствия?
— Это только малая их часть, но, оставаясь адвокатом Зиринова, я не хотела бы об этом говорить, пока соответствующие доказательства не будут представлены в суде.
— А кто теперь будет об этом говорить, после того как вас выгнали? В дело войдет какой-то другой адвокат из коллегии «Ставицкая и партнеры»?
— Мы сейчас обсуждаем это с моим подзащитным. Конечно, мы могли бы ввести в дело другого адвоката, но ему еще надо изучать дело, и мне не хочется делать суду такой подарок: в этом случае они станут утверждать, что-де права подсудимого как бы и не нарушались. Пусть уж суд сам назначает защитника.
— Но адвокаты из Ростова могут и отказаться участвовать по назначению в этом деле при таких удивительных обстоятельствах.
— Я бы на их месте, безусловно, отказалась, но штрейкбрехеры всегда найдутся. Мы же помним, что творили защитники по назначению из Краснодарской палаты в первые полгода следствия по «делу банды Зиринова», когда к задержанным вообще не подпускали защитников по соглашению. Есть целый штат лжезащитников, как правило, из числа бывших сотрудников правоохранительных органов, — наверняка не один, так другой согласится, но Зиринов от их услуг, я думаю, будет отказываться. Он умный, он и сам себя сможет защитить, хотя без адвоката, конечно, трудно.
— Но это какой-то тупик.
— Ну, это вопрос не ко мне.
— Вы будете обжаловать это постановление судьи Волкова?
— Разумеется — в Военной коллегии Верховного суда РФ. Но я почти уверена, что мне ответят формально: вот будет вердикт и приговор, тогда все вместе и будете обжаловать. А мы, мол, будем разбираться — когда исправить будет уже нельзя.
— Я ведь тоже не первый год пишу о суде присяжных, написал о них целый роман, и еще несколько лет назад, когда можно было привлекать зарубежные гранты (а в России на это вряд ли кто даст) вел программу «Клуб присяжных» с десятками бывших присяжных из различных регионов страны и судей. И с учетом этого опыта само решение ростовского судьи Волкова кажется мне каким-то «не судейским». У него есть власть и масса возможностей дирижировать в процессе — что за истерика? Не правы ли те, кто объясняет это (в прессе) знакомством Зиринова с председателями ряда судов, которые отдыхали у него в Анапе?
— Вы же знаете, что по-хорошему свидетеля можно допросить только о том, что он видел сам. Я сама этих председателей там не видела. Насколько я знаю позицию моего подзащитного, он тоже не будет обсуждать этот вопрос в этом процессе. Мне не кажется, что кто-то из якобы его друзей из судебной верхушки ему сейчас помогает. Его просто топят, лишая даже законных возможностей выплыть. А я остаюсь при своем убеждении в его невиновности.
Источник: Новая газета
