Первое, что сразу всплывает – это обыск на фирме. Когда к нам пришли опера в «картье» (cartier — одна из самых дорогих марок часов), и в обуви из крокодильей кожи.
Второе, это когда они заходят в офис, — моментально сгребаются все документы — без описи, и таможенные декларации и бухгалтерия – не опечатывается, не подписывается понятыми, всё сметается и на вынос. Вот это, конечно, поражает сразу. Мы тогда еще не врубались, а у бухгалтера волосы дыбом стояли. Такой обыск был дважды в офисе: один в августе, другой в марте, – и это парализовало работу компании полностью. Как появилось уголовное дело? Начиналось все издалека: тут проверочку провели на таможне, там машинку остановили для осмотра, и возбуждается дело по статье 188 (контрабанда). Об уголовном деле мы узнали, когда пришли уже с обыском. У меня муж полтора года находился в качестве свидетеля, пока они не заявились домой и не надели наручники. То есть полтора года ходил, ездил на работу, никто нас никуда не вызывал, а потом пришли и взяли – сейчас мы знаем, что это стандартная схема.
Арестовали его утром, в 5.30 утра, — это всегда происходит либо утром, либо поздно ночью. Пришли домой якобы с обыском. Я не хочу это вспоминать — настолько больно, что каждый раз, когда наступает 1 октября, я все это переживаю. Ведь он убрался дома перед арестом, убрался капитально, а утром его забрали. При этом дома были дети: одному год и месяц, второй два года и старшей дочери семь лет. Стоим мы у двери, и, вот, ему эти наручники зацепили и увели. Volvo XI90, и Toyota Land Crouser новенькие – это опера подъехали на таких машинах, что убило окончательно, — а у нас в гараже подержанная, сами из Америки гнали.
Я надеялась. Первые полтора года до приговора я ждала, что это все закончится. То есть каждую продленку, каждые два месяца (продление срока содержания под стражей) я ждала, что его выпустят. Конечно, я ездила, с кем-то встречалась, но все это было впустую — сейчас, как в тумане.
С кем встречалась? На первом этапе всегда решальщики: друзья, знакомые, сватья-братья. Все начинают активизироваться. И по ту сторону тоже, потому что они (следственные органы) четко знают – родственники будут искать «контакта».
И начинается реально вымогательство бабла. Суммы? Сто тысяч, двести, миллион рублей… Вот, говорят: его поместили в ВАО (изолятор временного содержания в восточном округе Москвы) и ты можешь освободить его, давай сейчас заплатишь 50 тысяч. Отдаю: а его, оказывается, уже перевели на Матроску (СИЗО «Матросская тишина») – «это уже не наше ведомство, мы тут ни при чем». В том состоянии, в каком я была, конечно же, я платила, но это не долго продолжалось. В последний раз у меня вымогали два миллиона рублей, когда он уже сидел на Матроске. Я продала машину (ту самую подержанную), какие-то погрузчики, оставшиеся от фирмы, но я же и подстраховалась, поставила условие: заводим сейфовую ячейку, мой муж выходит – открываем ячейку, забираете деньги. Конечно, «сделка» сорвалась, ведь все это чистый развод. Потом эти деньги ушли на адвокатов, тюрьму, передачи, но если бы меня тогда киданули – всё.
Вот, еще случай: когда судья ушла на приговор, вышел на меня один опер. Назначил встречу на Курском вокзале в Атриуме, попросил 10 тыс. долларов, чтобы приговор смягчили: 22 года у нас прокуроры на суде запросили, а он (тот опер) сказал: «если 10 тыс. заплатишь, дадут 10 лет». Я ответила, что не могу своего мужа посадить на десять лет, заплатив при этом деньги, рука не поднимется.
Свидания? Свиданий у меня, как таковых, за первые два с половиной года не было вообще. Шли следственные действия, ничего не раскрывалось, никаких следственных действий по сути и не было, а просто тупо не давали увидеться с мужем, постоянно этим манипулировали: «подпишите то-то и то-то, тогда дадим свидание». Вот полтора года я его вообще и не видела. Сейчас у меня дочь спрашивает: мам, в школе требуют указать, где родители работают. Отвечаю: «пиши, что папа на гособеспечении».
Юлия Рощина (муж – Олег Рощин, статья 188, ч.4, восемь лет лишения свободы)
беседовала Мария Клочкова
