Не думала, что когда-нибудь встречу его — идеального тюремщика. Скандинавы (как тюремщики) слишком толерантны, французы довольно беспечны, американцы очень похожи на наших. Но герр Эдельман, главный инспектор тюрьмы Нюрнберга, — то, что надо. Главный инспектор тюрьмы — это вроде нашего зама по безопасности и оперработе, то есть ключевой человек в заведении. И в каком заведении! Это действующая тюрьма (территория 8 га, сидит чуть больше 1000 человек), которая расположена сразу за нюрнбергским судом — то есть трибуналом. Тем самым. Суд и сейчас действует, ровно в том самом зале, где проходил трибунал, сегодня идут судебные заседания. Старое здание тюрьмы отчасти сохранено и используется как подсобка, осужденные и подследственные сидят в новых корпусах. Еще в старом корпусе есть очень креативная выставка, посвященная нюрнбергским процессам. Все подсудимые сидели здесь же. Герр Эдельман знает об этом если не все, то почти все: история тюрьмы — это его хобби.
Да, сейчас в этой тюрьме сидят и подследственные, и осужденные мужчины (срок до 2-х лет), а еще здесь «молодежная тюрьма» здесь сидят до достижения 24-х лет); женская тюрьма (кроме беременных — их отправляют в другую тюрьму со специализированным больничным отделением, по достижении 3-х лет ребенка не сдают в детдом, а подбирают опекунскую семью); тюрьма для юных арестантов (кто получил срок за мелкие правонарушения до 4-х недель — попугать, здесь работают педагоги, социальные тренеры, врачи). Есть больничка, плюс отделение для нуждающихся в психологической помощи (в основном для тех, кто получил большие сроки), и большая красивая промка, в центре которой висит календарь с голыми девочками. «А в российских тюрьмах такое запрещено», — говорю я герру Эдельману. «У нас тоже запрещено порно, но ведь это не порно», — отвечает главный инспектор. Он вообще старается не комментировать мои пассажи про российскую тюремную систему — это явно профессиональная солидарность. Не сдерживается он один раз (зато уж и не успокаивается), когда я спрашиваю его, может ли он ударить заключенного.
Сначала он и Саша Рат — и.о. директора тюрьмы — просто не понимают моего вопроса. Потом, кажется, всерьез огорчаются, и между нами возникает на минуту что-то вроде серьезного недоверия: эта русская или врет, или намекает нам на гестапо, а это оскорбление. Совместными усилиями — мой муж Алексей, Ирина Алехнович из посольства Германии в Москве, выступавшая в качестве переводчика, — объясняем, что в российской тюрьме применение физической силы считается нормальным. Рассказываем про тюремный спецназ, подавление бунтов, про принятый в первом чтении «закон садистов». Герр Эдельман и Саша Рат справляются с потрясением и подробно объясняют. Инспектор Эдельман — он вовсе не добрый тюремщик, он эффективный, а эффективность достигается путем установления хороших отношений и взаимопонимания с заключенными: «Если я буду на них орать, я не достигну своих целей, к тому же хорошие человеческие отношения — это залог безопасности». Саша Рат — молодой человек в хорошем костюме, в очках с тонкой оправой, я такой типаж часто встречаю в европейских тюрьмах, в российских не видела ни разу — рассказывает откровенно про случаи массовых неповиновений и тюремных бунтов в Баварии. «Один раз пришлось вызвать спецкоманду из полиции, а вожаки восстания были вывезены в разные тюрьмы. В прошлом году в другой тюрьме было неподчинение, заключенные отказались заходить в камеры. Пришли специалисты, в том числе психологи, уговаривали. Кто-то зашел в камеру, а кто не подчинился, тех развезли по другим тюрьмам. Нет, конечно, наказания никому за это не увеличили». Ну да, ведь не факт, что это недоработка тюрьмы. «Почему у нас нет вышек, автоматчиков и собак? Потому что это неэффективно». Безопасность вообще зиждется здесь на трех китах: здание, техническая безопасность и планы и социальная безопасность, то есть хорошие отношения и умение разговаривать с контингентом. Мы его видели — в общем, ничем от российской преступности не отличается, кроме разве что одного момента: там не сидят хорошо образованные, высококультурные граждане, это редкость. Но это уже не к тюрьме.
Тюрьма в Нюрнберге вообще довольно строгая, баварский аналог УИК отличается от тюремных правил других земель именно жесткостью. Например, здесь нет телефонов, вообще никаких. «А зачем? Письмо идет в течение двух часов, пусть развивают навыки письма». И то верно. «А почему вы нам так откровенно все рассказываете — и про проблемы, и про бунты, и про побеги, и мы можем поговорить с осужденными?» — «Это не специально для вас, мы вообще открыты для общественности». А вот вам еще на память фото нашей тюрьмы с высоты птичьего полета. О боже, в нашей тюрьме это приравняли бы к плану побега. Улыбаются. «Мне вообще нравится в тюрьме работать, здесь поспокойней, чем на воле», – говорит нам мастер на промке. Мимо проходят два здоровенных татуированных неформала с косичками до пояса, в тюремной робе (серая толстовка и черные полуспортивные штаны, менять на чистое можно хоть несколько раз в день), улыбаются, машут нам руками — «Привет!». Ну, привет. За такую манеру приветствия у нас бы 15 суток в ШИЗО получил бы, не говоря уже о косах. Хотя что такого-то? Как коса и расслабленный «привет!» влияют на исправление? А я вам скажу — как. В Баварии процент рецидива — 15. У нас, я напомню, — 70.
Источник: Новая газета
Фото: Ольга Романова
