«Когда я вырасту и стану взрослым, я хочу работать тюремщиком. Потому что тюремщик — это сложная, опасная, но очень нужная людям и стране работа». Молодец, Вася, это пять.
«Я в тюремщики пойду, пусть меня научат! Я хочу работать в тюрьме, как моя мама и моя бабушка. Я хочу приносить людям добро и передачи». Маша, отлично.
Знаете, сколько детей в нашей богоспасаемой стране мечтают стать тюремщиками? Их много, я их часто встречаю. И детей, и родителей, и бабушек, и дедушек, которые идут по жизни с гордо поднятой головой, высоко неся знамя славного тюремного полка. То есть армии.
Вот вам картиночка:
Думаете, взрослые решают за детей? Детям из многодетных семей трудно поступить и устроится где-то еще, кроме вузов системы ФСИН, куда берут всех? Ан нет. Вот студентка второго курса психфака интересуется:
Может, и сбудется ее мечта. Я недавно в Омске в ИК-7 (особый режим, не хухры-мухры) видела деву дивной красоты и грации — тюремный психолог, епишкин огнемет! А знаете, кто сидит на особом режиме? Ой, лучше вам не знать, дорогие граждане. Уверена, что дева — очень востребованный и эффективный психолог, разгрузит от многих проблем в самом хорошем смысле этого слова. И ровно там же я разговорилась с двумя молодыми ребятами, которые вместе со мной дожидались очереди на прием к руководству. Ребята лет по 25, очень хорошо одетые: канадские пуховики, на ногах кроссовки NB на голую ногу — все, как у людей. Вышли с ними покурить, неформально так про погоду, потом спрашиваю по обычаю: мол, к кому приехали, страдальцы? Говорят — на работу устраиваться. Не успела я глубже копнуть, как подходит к ним мужик в богатой зеленой кепке из норки и строго одному пальчиком грозит: «Не забудь сказать, что ты кандидат юридических наук!» Сорвала мне норковая кепка глубинный опрос, увела парней. Ну да я к ним еще съезжу, озадачили они меня.
Между прочим, во Франции вот примерно так же несколько лет назад начали тюремную реформу, через таких парней. Там ведь как? Имеется в провинциальном городке тюрьма, тюремщик — пожилой парень из местных, попивает себе винцо на солнышке в компании своих постаревших одноклассников, половина из которых прошла через его добрые руки по месту службы, а их детки еще пройдут. Сплошное кумовство. И французское руководство стало предлагать молодым амбициозным выпускникам всяких там философских, исторических и прочих социологических факультетов быструю карьеру: не отираешь пороги в Париже, а едешь домой в свою провинцию, но сразу начальником тюрьмы. Ну не совсем сразу. Годик надо будет пройти путь от ключника (продольного по-нашему) до зама по оперативной работе, и все будут знать, что ты будущий начальник, помогать и страшно уважать, зато через год — готовый начальник, хозяин. Пиши себе диссертацию, спасай и переделывай мир сколько влезет.
Что-то мне подсказывает, что у нас не совсем так. Вот послушайте прекрасных молодых людей, которые уже стали тюремщиками — что для них главное в профессии? А главных качеств два: слушаться начальство и засунуть свои мысли куда поглубже:
Кто нас этому учит? А учат нас этому славные ветераны системы ГУЛАГ, регулярно встречающиеся со школьниками и возведенные в нынешней системе ФСИН в абсолютный культ:
Система, как бы она ни называлась (между ГУЛАГом и ФСИНом разница только в буквах), все время воспроизводит саму себя. Для этого ей всегда нужны свежие дровишки — детки. Конечно, в основном это дети сотрудников, процентов на 99. Семейные связи в системе вообще поощряются: там работают целые разветвленные династии. Чужому человеку там трудно прижиться: да взять хоть лично директора ФСИН Геннадия Корниенко — он выходец из ФСБ, систему не любит и не понимает, и она платит ему взаимностью, а рулят совсем другие люди.
Если вдруг будете рядом с какой-нибудь зоной, обратите внимание: рядом с заборами и вышками непременно найдете голубые качельки, а там детки. Это — дети сотрудников. Пока маленькие — такие же, как наши. А если рядом задумчиво курит парень, покурите вместе с ним. И обязательно услышите философское: «Вам-то хорошо, ваш отсидит, и вы уедете. А мы здесь навсегда».
Это мантра. Это замкнутый круг, из которого им не выбраться. Их дети мечтают о том же, потому что надо же о чем-то мечтать. Ведь нет ни космоса, ни Большого театра, ни большого мира, ни больших идей. Есть только то, что они видят всегда, остальное — мираж, о котором лучше не думать, потому что может быть больно. Он не примет, он будет насмехаться, а ты не знаешь, как сесть, что сказать и куда бежать.
У меня есть любимый многодетный начальник одной из далеких зон на Урале, подполковник. Там рядом Соликамск, зона «Белый лебедь», для пожизненных. Знаете, как он ездит в отпуск? Он сажает семью в автомобиль, и они едут в Оренбургскую область, в Соль-Илецк, на озеро Развал. Знаете, почему именно туда? Потому что там — зона. «Черный дельфин», для пожизненных. Это отпуск по обмену.
Жалко их. Пока они маленькие. Знаете, почему им не жаль нас? Потому что в этой системе координат нас не существует.
Источник: Мел
