Устройство тюрьмы — такое же важное дело, как устройство больницы или школы
Реформа тюремной системы, о которой долго говорили и недолго делали, пока не отменена — хотя было очень похоже. Минюст даже выпустил в начале недели специальный комментарий, в котором подтвердил намерение отказаться от «коллективной формы содержания заключенных».
С деньгами в стране напряженка, а нужно на это дело найти 1,8 трлн рублей. Предполагается, что зоны все-таки будут переоборудованы в тюрьмы европейского образца (а также построены новые там, где переделать уже ничего невозможно) и наведен порядок в колониях-поселениях.
Откровенно говоря, не думаю, что заминка только из-за денег. ФСИН в этом смысле уникальное ведомство: обладая фактически дармовой рабочей силой, оно способно и к самообеспечению, достаточно посмотреть на колонии, где рачительными и совестливыми хозяевами налажены и быт, и производство. Конечно, самостоятельно никто не может построить тюрьму европейского образца, здесь все-таки нужна государственная программа — но вовсе не обязательны строго бюджетные деньги. Были же десятки предложений о переносе из центра Москвы Бутырки, например, причем с привлечением денег частных инвесторов, желающие едва ли не стояли в очереди. Однако очевидно и изменение политической ситуации и воли: во-первых, любая «европейскость» сейчас не в тренде, а во-вторых, у инвесторов пропало желание (а также возможность) вкладывать деньги всерьез и надолго, в-третьих, забыты и едва ли не считаются вредными призывы к гуманизации существующей пенитенциарной системы. С последним дело обстоит совсем печально: судя по периодически публикуемым законодательным инициативам, не ровен час, будут узаконены пытки, то есть применение физического воздействия (и подручных средств) в случае «крайней необходимости», а она у нас всегда крайняя.
Ведь каков изначальный смысл лишения свободы? Не только наказание, но и исправление. Ибо преступность — это не проблема тюрьмы, а проблема общества. Помните такое старомодное выражение — «отбросы общества»? Вот в этом и суть. Преступник — это брак. Недосмотр родителей, школы, соседей, наставников, полиции. Поэтому общество несет издержки по исправлению собственного брака — содержит систему исполнения наказаний и исправления преступного поведения. Если брак признан окончательным и гражданин потерянным, а скорее вредным и опасным для общества, его изолируют надолго, а то и навсегда. Если брак можно исправить — его исправляют: по идее, а не по тому, что у нас получается, когда 70% осуждённых снова возвращаются в тюрьмы. То есть ФСИН не работает или работает из рук вон плохо, если снова и снова выпускает к нам, в общество, преступников. Которые снова совершают преступления против общества, против нас. ФСИН должен возвращать в семьи, в производство общественно здоровых граждан. А лечить жестокостью, поборами и обманом уже жестоких людей, уже обманувших — дело бесполезное.
Поэтому устройство тюрьмы — такое же важное дело, как устройство больницы или школы. Чем плохи существующие в России зоны? А тем, что там невозможно исправиться. По мнению обывателя, в колонии у человека значительно больше свободы, чем в тюрьме, — он передвигается, вокруг птички, травка, коллектив. Это все ерунда. В колонии он гораздо менее свободен, у него нет главного — права на спокойный сон. То есть отрезок времени, в который человек не может контролировать ситуацию вокруг себя, становится ключевым и для исправления, и вообще для жизни. Если ты ведешь себя вразрез с установками смотрящего, днем ты еще можешь постоять за себя, а ночью тебя очень легко достать шилом в бок. И ты вынужден подчиняться негласному укладу жизни. Который вовсе не соответствует нормам закона.
В тюрьме европейского типа осужденные содержатся в камерах по одному. Это означает, что камера на ночь запирается, а все остальное время ты можешь перемещаться по общественному пространству тюрьмы, включая двор, цеха, душ, классы и спортивные площадки. Ты более свободен, ибо индивидуален. На тебя сложнее повлиять в нежелательном для общества русле. А в желательном — легче.
В России, стране коммунальной и общинной, не очень-то принято уважать индивидуальность, а в тюрьме особенно. Да, в нас живет общинный менталитет, страсть к коллективу. В этом были и ростки социализма, и ровно в этом же — фундамент воровского хода. Воровский ход — коллективистский: ты один ничего не можешь сделать. Это всегда выгодно администрации, так надежней управлять такой массой народа: выбираешь глав-шпана, даешь ему поблажки, и он своими кулаками сам установит порядок в зоне. Результат этой простой схемы — вовлечение в криминальные круги первоходов, которые до этого и не думали вовлекаться. Хочешь жить — живи по правилам коллектива, а какой в тюрьме коллектив, рассказывать не надо.
Дешево и сердито с тюрьмой не получится. Сегодня тюрьма — это место, откуда продолжается криминализация общества и без того не очень здорового. Тюремные «университеты» каждый год штампуют и выпускают на улицы людей, которые сели оступившимися, а вышли убежденными преступниками. То, что человека посадили лет на пять за кражу курицы, — это большая проблема суда и прокуратуры. А то, что он вышел вором и какой вред он еще нанесет нам с вами — причем за наши с вами налоги — это прямое следствие нынешнего устройства российской тюрьмы.
