К сентябрю «московское дело» перестали называть «вторым болотным». Это правильно, потому что аналогия была ошибочной. Это новый этап. Мы с вами сейчас наблюдаем прямой перенос массовых нарушений при административном судопроизводстве по митинговым (политическим) делам на практику уголовного правоприменения
После выборов, подсчета голосов и старта второй серии судов (первая окончилась 5 сентября приговором активисту Константину Котову, 4 года общего режима) стало понятно, что если у кого-то и была слабая надежда, что после выборов суды будут больше оглядываться на букву и дух закона, то она не оправдалась.
Первый же приговор, вынесенный после выборов – актеру Павлу Устинову, три с половиной года общего режима – дает повод говорить о новых системных трендах в работе российского репрессивного аппарата.
Однако происходящее сейчас в России настолько многогранно, процессы настолько глубоки и стремительны, что говорить только об одной этой – очевидной – тенденции не приходится. Серьезные изменения происходят и в адвокатуре вообще, и в подходе к защите в политических процессах. И, возможно, мы наблюдаем интересный сдвиг в общественных настроениях по этому поводу.
Подходы к осуждению
Общие тренды на сегодняшний день таковы.
Власти совсем отказались от проверки (не говоря уже об отказе в возбуждении уголовных дел) заявлений о неправомерном применении силы к задержанным. Здесь и история юноши, которому во время задержания сломали ногу; и история девушки, которую били по печени в момент задержания (видео этого происшествия обошло все соцсети); и вот здесь перечислены еще десять случаев, когда после явно избыточного насилия никто ответственность не понес, не было даже проверки.
Во всех этих случаях можно уповать только на одно – если защитники и сами потерпевшие (таковыми в России не признанные) найдут в себе силы дойти до Европейского суда по правам человека. В случае положительного решения по их кейсам Российская Федерация в лице Минфина выплатит потерпевшим компенсацию (на что уйдут годы). Однако необходимо напомнить, что одной из основных задач ЕСПЧ является изменение законодательства и системы правоприменения в стране-нарушителе, чего ЕСПЧ добиться от России не может. Россия предпочитает ежегодно увеличивать суммы, заложенные бюджетом на выплату таких компенсаций, не изменяя, по сути, ничего.
Мне возразят, что это не новый тренд, и будут совершенно правы. И до сего дня было трудно добиться и проверок, и рассмотрения заявлений по существу, не говоря уже о возбуждении уголовного дела в отношении разного сорта правоохранителей. Однако кое-что всерьез изменилось: если до сих пор такие отказы (действительно массовые) были в рамках защиты своих своими же, то теперь это, похоже, государственная политика. Раньше за такие отказы могли и поругать – при настойчивости и грамотной правовой позиции потерпевшей стороны. Теперь, если речь идет «о политических», руки развязаны.
Второй тренд – категорический отказ судей приобщать (и даже просматривать) доказательства, подтверждающие, по уверению защиты, алиби обвиняемых. Обычно это видео доказательства, в том числе полученные по официальным запросам, то есть запись с городских камер наблюдения. В результате эти записи широко разошлись по соцсетям, и любой желающий теперь может убедиться в наличии алиби как у Константина Котова, так и у Павла Устинова.
И в том и в другом случае мы видим – и для этого не надо обладать никакой квалификацией, – что обвиняемые, а теперь уже и осужденные на годы лишения свободы, не предпринимали никаких попыток ни буянить, ни сопротивляться.
Заложили ли эти тренды судья Минин, осудивший Котова, или судья Криворучко, осудивший Устинова? Очень похоже, что речь идет о некоей команде сверху, а о подчиненности и несамостоятельности российских судей (и причинах того) здесь говорилось уже не раз.
То есть серьезно меняется правоприменительная практика в целом.
Еще одна важная перемена – перенос массовых нарушений при административном судопроизводстве по митинговым (политическим) делам на практику уголовного правоприменения. Мы привыкли, что судьи, массово рассматривающие административки после митингов, вообще никак не реагируют на доводы защиты, опираясь на крайне сомнительные с точки зрения права рапорты задержаний. Да, привыкли, потому что судебные решения, которые выносились по таким делам на протяжении последних семи лет, обычно стоили фигурантам несколько тысяч или десятков тысяч рублей или суток ареста. А теперь речь идет о годах лишения свободы в колониях.
Причем имеется в виду именно прямой перенос годами наработанной практики. После первой протестной акции новой волны (когда появилось слово «школота») в марте 2017 года директор Школы общественного защитника «Руси сидящей» Сергей Шаров-Делоне участвовал в защите одного из задержанных. Сергею 60 лет, он выглядит как сильно схуднувший Дед Мороз с седой всклокоченной бородой. Защищал он молодого парня, студента, без бороды и вообще мало на него похожего. Сергей добился, чтобы в суде в качестве свидетелей присутствовали двое правоохранителей, которые непосредственно задерживали студента.
Замечу, что административный суд в отличие от уголовного не предусматривает наличия на обвиняемом наручников, а также клеток и прочих атрибутов уголовного суда. Сергей настаивал на опознании задержанного. Когда в зал ввели двоих свидетелей, судья попросил опознать задержанного. И оба они уверенно указали на Сергея Делоне, защитника. Судья с нажимом повторил просьбу, и опознание в точности повторилось. Они так и не опознали задержанного.
Думаете, судья Тверского суда Москвы (где был вынесен приговор Павлу Устинову) смутился? Нисколько. Студент был признан виновным и оштрафован. Решение судьи в апелляции устояло.
То же самое происходит и сейчас, с той только разницей, что подобные свидетельские показания к делу не приобщаются вовсе, а задержанным это стоит уже не 20 тысяч рублей, а четыре года колонии.
Добавлю про сроки. Разные люди, задержанные при разных обстоятельствах, никак между собой не связанные, по-разному реагирующие на обвинение (признание или непризнание вины), получают от двух до четырех лет лишения свободы. Явно продиктованная кем-то вилка, ибо при справедливом судебном разбирательстве такого быть не может. И пять лет никому не известному блогеру Синице за идиотский твит о детях силовиков.
Конечно, письмо неких сотрудников Росгвардии в ответ на этот твит, в котором содержались куда как более конкретные угрозы и оскорбления, никакого впечатления на правоохранителей не произвело, не было никакого расследования.
Подходы к защите
Диана, жена Данила Беглеца, одного из первых осужденных по делу о московских протестах, сказала в интервью МБХ Медиа: «У нас же три адвоката было: Ильнур, Яна и Станислав – были баталии. Ильнур говорил, что нельзя признавать то, чего нет, а Станислав с Яной говорили, что нужно признавать».
Это так важно, что стоит воспроизвести цитату полностью:
« – Данил жалеет, что признал вину?
– Вот последнее письмо: «Я не понимаю, за что меня посадили. Мне адвокаты сказали сознаться в том бреде, которое следствие предъявило. Я сейчас сижу за то, что хотел помочь парню, которого избивали полицейские, я ему ничего плохого не делал. И оказывается, у меня УДО не будет, это можешь передать адвокату. Так что два года я просижу просто так. Это абсурд, почему я согласился на этот бред, сам не пойму. Ладно бы реально сделал что-то плохое, а это просто так согласился на их бред»».
Он принял российское гражданство два года назад, он наших законов не знает, это я могу точно сказать. Он не знает, что такое особый порядок, он не знает статьи, он доверяет своему адвокату, с которым, я так понимаю, у него были отношения по бизнесу. Станислав сказал, что, когда были следственные действия, до 3 сентября, у адвокатов «были баталии». Ильнур говорил, что нельзя признавать то, чего нет, а Станислав с Яной говорили, что нужно признавать. И Данил послушал тех адвокатов, которых он знает. А сейчас жалеет.
Поясню. Ильнур – Ильнур Шарапов, адвокат из правозащитной «Агоры». Адвокат Станислав Рыбчинский (почитайте его послужной список) и Яна (его помощница или младший партнер) оказались в деле почти случайно: Данил Беглец и Станислав Рыбчинский были знакомы по бизнесу. То есть перед нами столкновение двух концепций: адвокатуры, которая хорошо знает особенности политических дел, и адвокатуры, которая привыкла договариваться. А что такое договориться в суде? (Конечно, речь не идет о взятках, боже упаси.) Это размен: признание вины в обмен на снижение срока.
И что мы видим? Да, судья мог бы дать Беглецу и больше тех двух лет, которые он в итоге получил – года три мог бы дать. Да, невиновному человеку, но как и всем остальным. Он дал меньше за признание вины. Что из этого следует? Из этого следует, что Данил утратил возможность бороться дальше. Не будет ни апелляции, ни кассации (и черт бы с ними), но не будет и обращения в ЕСПЧ. Все, это окно тоже закрыто. Да, обманули.
То же самое и с другими осужденными по делу о московских протестах. Они закрыли себе все окна возможностей, а они были.
Вывод: не надо так делать, если вы вольно (а тогда шансы больше, потому что вы выражали свое мнение) или невольно (как Беглец) стали политическими заключенными. Впрочем, это не только к политическим относится: если вы невиновны, не надо подписывать явку с повинной, соглашаться на досудебные соглашения и сотрудничать со следствием. Вы закрываете себе все возможности для дальнейшей борьбы. Тем более не делайте этого, если вы политический. А уж если вы политический, не надо говорить, что вы просто вышли погулять. Это ослабляет ваши позиции в ЕСПЧ. Гулять так гулять.
Еще один вывод: если уж вы политический, берите себе политических защитников, которые всё это знают. Специалисты по спорам хозяйствующих субъектов и бракоразводным процессам вам здесь не пригодятся.
А теперь давайте посмотрим на защитников и адвокатов, которые всё это знают. В минувший понедельник почти два десятка прекрасных, очень известных российских адвокатов, в том числе Мария Эйсмонт, Алхас Абгаджава, Анна Ставицкая, Юрий Костанов, Михаил Бирюков и другие, объединились, чтобы защищать Константина Котова, активиста «Яблока», получившего 4 года колонии по «дадинской» ст 212.1 УК.
И каждый заключил соглашение с Константином на сумму 212 руб. 10 коп. (отсылка к 212-й статье УК, на самом деле это защита pro bono, разумеется). И это первый случай в российской адвокатской практике столь массовой, корпоративной, цеховой защиты. И это защита не только Котова. Это защита профессиональной чести, хотя и это не так важно. Адвокаты объединились, защищая закон.
Они сформулировали это так: «Этот приговор должен быть отменен. Потому что этим приговором отменено слишком многое: уголовный и уголовно-процессуальный закон, уважение к Конституционному суду, состязательность в процессе даже в том убогом виде, в котором она существует сегодня. Если этот приговор устоит, завтра никто никогда не будет слушать ваших свидетелей, даже если они сидят у зала суда и имеют в руках нотариально заверенное алиби. Завтра никто не приобщит заключение специалиста, не просмотрит ваше видео, на котором видно, что не вы кого-то побили, а, наоборот, вас».
Общественное настроение
Юрий Дудь, Кирилл Серебренников, Антон Долин выступают на премии GQ по поводу московских протестов и требуют свободы политзаключенным.
Но туда же и Тина Канделаки, например: называет судей «бесчувственными машинами», комментируя приговор Константину Котову, а она чует модные тенденции за версту. Даже самые прокремлевские телеграм-каналы не решились одобрить приговор Павлу Устинову, хотя на Константина Котова, что называется, прыгали.
Актеры московских театров выступили сразу после приговора в поддержку коллеги Павла Устинова. Вообще после первой серии приговоров и с началом серии второй люди, «далекие от политики», равно как и к политике близкие, но с кремлевской стороны, постепенно начинают что-то такое говорить, что еще вчера казалось крамольным, а сегодня дурной тон – не поддержать.
На этом фоне кажется странным и стилистически погрешным решение Алексея Навального уехать в США провожать взрослую дочь на учебу в Стэнфорд, а Любови Соболь – показать счастливое отпускное видео в день вынесения приговора Устинову. Это не говоря уже об известной вечеринке оппозиции в день вынесения приговора Константину Котову.
Однако московский протест лета 2019 года явно имел нелидерский характер. Сам по себе протест начался с ареста Ивана Голунова, и массовые акции против фальсификации уголовных дел и полицейского произвола не имели ярко выраженной политической оппозиционной повестки. Алексея Навального невозможно привязать к началу протестных выступлений минувшего лета.
Дальше выборная повестка и акции протеста конца июля – начала августа не были, как кажется, особенно важны для протестующих. Речь скорее о протесте против подхода власти к выражению собственного мнения, и роль признанных лидеров оппозиции здесь тоже была невелика хотя бы потому, что они половину лета провели в спецприемниках как раз по обвинению в призывах к участию в несогласованных акциях. Люди вышли на улицы без лидеров, они им оказались не очень нужны.
Собственно, сами по себе действия силовиков во многом способствовали переменам в общественном мнении, равно как и теперь на консолидацию общественного мнения влияют судебные приговоры «участникам протестных акций», включая со всей очевидностью случайных прохожих.
Хорошо, конечно, что всегда есть комментарии Кремля по поводу приговоров. «Мы по-прежнему не намерены комментировать судебные решения, не будем делать это на этот раз. Единственное, что в очередной, наверное, раз скажу, что не следует делать каких-то обобщающих выводов. Но, впрочем, еще раз: решение суда не комментируем. Одно конкретное дело вряд ли может сказаться на доверии россиян к Росгвардии», – сообщил пресс-секретарь президента Дмитрий Песков.
То есть речь все-таки идет «о доверии россиян Росгвардии».
Можно, конечно, предположить, что россияне каким-то образом задумываются над их собственным доверием или недоверием к Росгвардии, но это вряд ли. Речь, скорее всего, идет о доверии Росгвардии со стороны отдельно взятых россиян.
Во-первых, у силовиков есть свой показатель маскулинности, своя негласная шкала и правила, и они предполагают, что «служака», а тем более боец не должны жаловаться на тяготы службы, в число которых входят страдания от брошенного бумажного стаканчика, от попытки поднять забрало или от «потянутой вниз» руки. А уж тем более не должен жаловаться на это публично, выступая в суде.
Когда ты приходишь на службу пожарным, ты предполагаешь, что можешь пострадать от огня. Когда ты приходишь на службу в армию, ты предполагаешь, что тебя могут бросить в бой под пули. Когда ты приходишь на службу в Росгвардию, предполагается, что ты в состоянии пережить зрелище летящего в твою сторону бумажного стаканчика. Но нет. К тому же, как выясняется, и угроз не было. Взять хотя бы два приговора – Котову и Устинову – и посмотреть видео, там даже стаканчиков не было. Не было вообще ничего. Зато есть видео с девушкой Дарьей Сосновской, которой бьют по печени просто так, и это, по идее Кремля, тоже не должно сказываться на имидже Росгвардии.
Во-вторых, и в-главных, Кремль словами Пескова подтвердил, что доверяет начальнику Росгвардии Виктору Золотову. И это теперь их общие проблемы.
Кто еще
К сентябрю «московское дело» перестали называть «вторым болотным». Это правильно, потому что полная аналогия была ошибочной. Это новый этап.
Чем характеризовался старый этап? Не трогать лидеров, сажать рядовых – в том числе для дискредитации лидеров. С лидерами потом поодиночке разберутся. Всех остальных причастных стимулировать разными способами к отъезду из страны.
В судах по «болотному делу» судьи все же не позволяли себе столь откровенно демонстрировать ненадобность в доказательствах, суды длились месяцами, доказательства всех сторон были предъявлены, а потерпевшие семь лет назад еще не испытывали боли от брошенного бумажного стаканчика.
На новом этапе лидеров также тщательно оберегают от посадок всерьез и надолго, предпочитая упаковывать их понемногу и почасту. Зато в сидельцы берут совсем уж случайных людей – на сегодняшний день это все, за исключением разве что политического активиста Константина Котова.
К отличиям я бы добавила отсутствие серьезного интереса к новым московским протестам со стороны прогрессивной мировой общественности. Это, видимо, с разными факторами связано: и с одинаковой усталостью от Путина и анти-Путина, и с действительно несерьезным масштабом протестов по сравнению с Гонконгом.
Тем не менее российские власти с удивительным упорством работают над консолидацией общественного мнения по поводу состояния репрессивного аппарата и судебной системы как части репрессивного аппарата.
На сегодняшний день за участие в протестах:
– осужден Данил Беглец (ст. 318 УК «Применение насилия в отношении представителя власти», два года колонии), попытался передать одному из задержанных на акции выпавшие наушники, вину признал;
– Иван Подкопаев (ст. 318 УК), три года колонии, распылил на акции газовый баллончик, вину признал;
– Владислав Синица (ст. 282 УК «Разжигание ненависти либо вражды»), пять лет колонии за твит (под чужим именем), в котором содержались угрозы детям нацгвардейцев; на следующий день было опубликовано ответное анонимное письмо неких нацгвардейцев, в котором содержались угрозы детям и женам оппозиционеров, расследования не было;
– Кирилл Жуков (ст. 318 УК), три года колонии, попытался поднять забрало шлема нацгвардейца;
– Евгений Коваленко (ст. 318 УК), три с половиной года колонии, бросил в сторону омоновца урну;
– Константин Котов, программист, активист партии «Яблоко», получил четыре года общего режима; судья отказался приобщить к делу и даже рассмотреть видеозапись задержания Котова (она была показана телеканалом «Дождь»), из которой следует, что у Котова есть алиби;
– Павел Устинов, 24 года, актер, проходил срочную службу в Росгвардии, получил три с половиной года колонии общего режима по обвинению в том, что «потянул за руку» одного из девяти задерживавших его росгвардейцев, судья отказался приобщить к делу видеозапись, исходя из которой следует, что Устинов не совершал никаких противоправных действий;
– ожидают окончания следствия в СИЗО Айдар Губайдулин (ст. 318 УК), Самариддин Раджабов (ст. 318 и 212 УК, участие в массовых беспорядках), Никита Чирцов, Эдуард Малышевский, Алексей Миняйло (ст. 212 УК);
– студенту и видеоблогеру Егору Жукову, переведенному под домашний арест, переквалифицировали обвинение: теперь это не массовые беспорядки, а призывы к экстремизму (ст. 280 УК), это статья попадает под исключительную подследственность ФСБ;
– Сергей Фомин также переведен под домашний арест, его обвиняют по ст. 212 УК – следствие утверждает, что он вышел за оцепление, прикрываясь ребенком, но отец ребенка говорит, что сам передал его, поскольку Фомин его родственник;
– обвиняемые в участии в массовых беспорядках Сергей Абаничев (бросил бумажный стаканчик в сторону полицейского), Владислав Барабанов, Даниил Конон и Валерий Костенок свободны, обвинения с них сняты.
Некоторое внезапное смягчение и ослабление хватки перед выборами, когда по нескольким делам обвинения были переквалифицированы и подследственным была изменена мера пресечения с заключения под стражу на домашний арест, а несколько дел вообще закрыто, свидетельствует прежде всего о том, что в административной части репрессивного аппарата нет единого мнения по поводу подходов к снижению протестной активности и настроений. Поскольку, как мы видим, о справедливом следствии и судебном разбирательстве речи не идет. Об этом свидетельствуют и некоторые видеозаписи задержаний, которые не могли быть сделаны случайными свидетелями: это больше похоже на оперативную съемку, которая попала к адвокатам и в общий доступ.
Однако сейчас можно констатировать, что партия жестких репрессий взяла верх. Что отразится не столько на протестных настроениях, сколько на состоянии самой российской судебной системы, и без того плачевном. А судебная система – это странообразующий фактор. И, конечно, палка о двух концах, больше похожая на бумеранг.
Источник: Московский центр Карнеги
