Духовой оркестр играл что-то незнакомое мне, но очень бравурное, и это был хороший оркестр, особенно старались литавры. Музыкантов за забором было не видно, зато чувствовалось и слышалось, что они еще и слаженно маршируют. Только это был не военный оркестр. Я стояла у зоны особого режима в Омске, был прекрасный солнечный мартовский день, снег блестел, и ничто вокруг не указывало на скорбность места. Мимо шел деловой такой майор, я спросила: «Это что, это осужденные тут у вас играют?» Майор сделал неожиданную для меня вещь — он остановился, чуть развернулся, широко отведя руку, как конферансье, представляющий колхозной публике ансамбль ложечников, и с той же интонацией торжественно произнес: «Это наши осужденные! У нас очень хороший оркестр! Они стараются. И мы стараемся!»
Надо же — улыбается, объясняется. Ладно, пойдем спросим про передачу осужденному. Не успела войти в комнату приема передач — распахнулось окно, за ним инспектор, и тоже улыбается: «Давайте посмотрим, положена ли вашему передача. Положена! Только Вы знаете, мы домашнего не берем и скоропортящегося, а остальное возьмем!» Ну дела! Потом в маркетинг зашла, попросила продукцию показать, спросила разрешение пофотографировать. К начальнику зоны зашли с адвокатом. С медиком поговорили. На свидание сходили. С родственниками поболтали. С одним, правда, осечка вышла — спрашиваю златозубого дедулю: «Вы к кому приехали?» — «К сыну». — «Давно сидит?» — «Он не сидит, он сторожит, он здесь самый главный начальник!» Оказалось, папа приехал к начальнику охраны. И вот еще два парня в канадских пуховиках — вот они тоже не из родственников, они на работу приехали устраиваться, причем один из парней… с кандидатской степенью. Родственников не очень много, оно и понятно: особый режим не предполагает частых свиданий, зато вон отдельно отгорожена будка для видеозвонков, она популярна, и над душой, я вижу, никто не стоит.
В общем, нормальная зона оказалась, и изнутри не пожаловались, хотя наш подзащитный с момента приезда из СУСа* еще не выходил. И к нашей встрече здесь никто не готовился, мы приехали тихо, как обычно и приезжаем. Нам понятно, что такое духовой оркестр осужденных, марширующий в локалке, слезу умиления тут никто не прольет, нет. И придраться тут есть к чему, да сколько угодно: вон вход в штаб колонии внезапно и совсем не по уставу охраняет бабка-вахтерша, которая просто не пускает внутрь посетителей. И зачем она здесь, и почему не дает гражданам свободно пройти по своей нужде к руководству и работникам колонии, — науке неизвестно, а также из каких источников ей платят зарплату, обосновывая рабочий функционал.
Или вон в бухгалтерии тетеньки разговаривают с прорвавшимися посетителями исключительно на обсценном языке — ну так здесь все так разговаривают, включая пинчер-бабку.
Наверняка еще много чего нам смогли бы и изнутри зоны рассказать, про всякое нехорошее, не без этого, но вот приветливый майор, внимательный и доброжелательный инспектор на передачах, которые здесь положены раз в год, милые барышни в маркетинге и обаятельные матерные бухгалтерши, без наносного, без задней мысли, без хамства и превосходства — всё это работает.
И вот еще что: расписание работы учреждения и доска почета. В расписании сказано, что обед у них с 12 до 12.48, именно так, педантично. Два дня я там пробыла, подбираясь ближе к штабу к обозначенному времени: все верно, в 12.48 они начинают, и это впечатляет.
А на доске почета два десятка портретов парней — сотрудники колонии, награжденные за участие в боевых действиях. Все до одного воевали в Чечне, половина погибла, кто-то умер уже дома, в Сибири. И вот про это всегда хочется поговорить отдельно.
Трудно себе представить, что сейчас переживают выжившие, что думают товарищи погибших, глядя на сегодняшний день. Вот мы можем с вами себе представить, что в тюрьму сажают, например, Илью Яшина за расследование деятельности Кадырова? Можем, конечно — да и был он уже там, правда, по административному аресту, но мы же все про наши суды понимаем.
Можем мы себе представить, что в тюрьму сажают сотрудников Комитета против пыток? Разумеется. Все, кого не устраивает существующее положение вещей, могут оказаться сегодня в тюрьме. Там, где работают парни, проливавшие в Чечне кровь. Которые смотрят телевизор, которым рассказывают про «пятую колонну», шпионов и вредителей и которые видят все, что происходит вокруг них на земле.
Мне кажется, что что-то очень важное, может быть, незаметное глазу, в тюрьме может измениться или уже меняется. Первый раз я подумала про это, когда мы с бывшим узником по «болотному делу», Андреем Барабановым, который вышел из тюрьмы по окончании срока (3,7 года), поехали на зону, где он исправлялся. Это рязанская ИК‑6, мы с его защитником Сергеем Шаровым-Делоне бывали там часто. Я увидела, как к нему и к его приезду отнеслись сотрудники колонии. Никто, конечно, красной дорожки не стелил и хлеб-соль не подносил, но сотрудники были искренне рады и с интересом общались.
Изменилась ли зона за те годы, что мы ее знаем? Мне кажется, да. Ну то есть по-прежнему много всякой смешной показухи, очень много коммерции, в том числе криминальной, в том числе коррупционной, но вот что-то начинает подрагивать в воздухе. Что-то человеческое и разумное, чего мы давно не видели в тюрьме…
Источник: Новая газета
