Это о посещении СИЗО-6, по окончании которого члены ОНК услышали от помощника по правам человека начальника УФСИН Москвы, что они обурели (то есть оборзели), а также будут перечислены мои, озвученные Анастасией Николаевной, прегрешения в качестве наблюдателя. Дочитайте обязательно! И еще, это важно. О том, что в карцере МОЖНО читать. Слышите? Можно!
Побывали с коллегой Еленой Масюк (спасибо ей!) В СИЗО-6. Мне грустно. Нет запаса ручек и бумаги на карантине. Да никто и думать не хочет, что надо его иметь, чтоб исполнить норму о выдаче бумаги и ручек по просьбе ПОО для написания заявлений. И люди не могут обжаловать свой арест или приговор. Просто не могут. Они просили (они говорят так): им не давали (сотрудники: мы всегда найдем! Пусть только попросят…) Я принесла еще. Я купила вчера в «Ашане» много. Я оставила их там, на посту. Ручки, бумагу, спички, сигареты. Я попросила раздать. Но это — не решение проблемы. Я повторяю снова и снова. Ручки и бумага должны быть в необходимом количестве.
Карцер. За 3 года в журнале 4 заявления. Прописью: четыре. За 3. И жуткий, давящий разговор в карцерном помещении с девушкой. Вы согласны с наказанием? А здесь можно не согласиться? И вы расписались? А здесь можно не расписаться? Но если вы были не согласны? Пожалуйста, не задавайте мне эти вопросы. Вы звали врача? Да, я звала… Может, Елена лучше напишет об этом, она — журналист. Мне хотелось бы, чтоб написала.
А мое дело — условия содержания и права заключенных. И я спрашиваю сотрудников: где же запас книжек для карцера?
Книжек? — изумленно смотрит на меня сотрудник. — А вы знаете (вот смешная!), что в карцере читать нельзя? Ну, может только, религиозную литературу…
Нельзя? А где это написано?
Как где? в законе! Он там на стенах висит.
И впрямь… так и написано «в карцере и ШИЗО запрещено пользование книгами, журналами и иной литературой». И внизу: «ФЗ № 161 от 8.12.2003 г.
Да ну… Названия нет почему-то. Спрашиваю нашего уважаемого сопровождающего, заместителя, курирующего охрану: а что это за ФЗ?
Странно… Не знаю, говорит…
Ладно, говорю, сейчас — прямо домой и к законодательству. Узнаю.
Возникли сложности. Я нашла такой закон с таким номером и датой: «О ПРИВЕДЕНИИ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ И ДРУГИХ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ АКТОВ В СООТВЕТСТВИЕ С ФЕДЕРАЛЬНЫМ ЗАКОНОМ «О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ И ДОПОЛНЕНИЙ В УГОЛОВНЫЙ КОДЕКС РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ».
Там ничего ни о каком чтении в карцере, разумеется, нет, он вообще о другом. Не очень понятно, откуда возникла эта отсылка. Действительно странно. Может, имеется в виду другой закон, но он уже настолько устарел, что в базе отсутствует.
Зато есть у нас вот что: есть у нас ОФИЦИАЛЬНЫЙ ОТЗЫВ от 13 декабря 2006 г. N 4639п-П4 НА ПРОЕКТ ФЕДЕРАЛЬНОГО ЗАКОНА N 192650-4 «О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ В ЗАКОН РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ «ОБ УЧРЕЖДЕНИЯХ И ОРГАНАХ, ИСПОЛНЯЮЩИХ УГОЛОВНЫЕ НАКАЗАНИЯ В ВИДЕ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ» И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ АКТЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ», содержащий прямо следующее:
«Также с целью приведения законодательства о содержании под стражей в соответствие с общепризнанными нормами международного права, реализации рекомендаций Европейского комитета по предупреждению пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания законопроектом предлагается из части четвертой «статьи 40» Федерального закона от 15 июля 1995 г. N 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» исключить запрет на пользование книгами, газетами, журналами и иной литературой подозреваемым и обвиняемым, водворенным в карцер».
И на основании этого: закон О ВНЕСЕНИИ ИЗМЕНЕНИЙ В ЗАКОН РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ «ОБ УЧРЕЖДЕНИЯХ И ОРГАНАХ, ИСПОЛНЯЮЩИХ УГОЛОВНЫЕ НАКАЗАНИЯ В ВИДЕ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ» И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫЕ АКТЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, а там: «Статья 2. В части четвертой «статьи 40» Федерального закона от 15 июля 1995 года N 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» (Собрание законодательства Российской Федерации, 1995, N 29, ст. 2759; 2003, N 50, ст. 4847) слова «книгами, газетами, журналами и иной литературой,» исключить). И подписал это президент Российской Федерации. Я повторяю: 5 февраля 2007 года 10-ФЗ подписан президентом РФ В.В. Путиным.
Прошу обратиться к действующей редакции ФЗ-103. Там не запрещено чтение в карцере. Напротив, ясно указано, что иные, кроме перечисленных, ограничения, кроме прямо перечисленных в законе, запрещены. А вот, читайте, читайте… «Содержание подозреваемых и обвиняемых в карцере одиночное. В карцере подозреваемые и обвиняемые обеспечиваются индивидуальным спальным местом и постельными принадлежностями только на время сна в установленные часы. В период содержания в карцере подозреваемым и обвиняемым запрещаются переписка, свидания, кроме свиданий с защитником и проведения бесед членами общественной наблюдательной комиссии с ними, а также приобретение продуктов питания и предметов первой необходимости, получение посылок и передач, пользование настольными играми, просмотр телепередач. Посылки и передачи вручаются подозреваемым и обвиняемым после окончания срока их пребывания в карцере. Подозреваемые и обвиняемые, содержащиеся в карцере, пользуются ежедневной прогулкой продолжительностью один час.
(в ред. Федеральных законов от 08.12.2003 «N 161-ФЗ», от 05.02.2007 «N 10-ФЗ», от 01.07.2010 «N 132-ФЗ») (см. текст в предыдущей «редакции»).
Иные ограничения, не предусмотренные настоящей статьей, в отношении подозреваемых и обвиняемых, содержащихся в карцере, не допускаются.»
Так в какую игру мы играем? Прошло семь (семь?) семь лет. Шестой изолятор, я не ожидала… от вас — не ожидала. Семь лет не исполняется федеральный закон. Семь лет сотрудники не читали нормативные акты в отношении прав человека. Сколько лет на стенах карцеров висит информация, вводящая в заблуждение спецконтингент? Сколько лет не принимается во внимание важнейшая воспитательная функция чтения? Это — пустяк? Нет, это — не пустяк. Как вас проверяли? Почему не было обращено внимание на информацию на стенах карцеров? Семь лет… Права человека…
Это не пустяк, потому что на вопрос членов ОНК в карцере: «книжечку хотите?» — человек говорит: «ХОЧУ! а можно?»
Можно. Вам какую?
Да хоть какую-нибудь!
Религиозную?
НЕТ!
Ой, да принесите ей книжку…
НЕТ! (это теперь говорим мы). ВСЕМ желающим — информацию об их правах. И книжки. Разумеется, книжки. И полную информацию о правах. Нехорошо обманывать.
Члены ОНК рекомендуют создать на посту запас книг для карцеров. Члены ОНК рекомендуют провести инструктаж сотрудников и обязать их прочитать действующее законодательство, в частности — уважаемого дежурного, который так удивлялся пожеланиям членам ОНК сегодня. Члены ОНК рекомендуют довести до лиц, помещенных в карцер, и до всего спецконтингента его права полностью и в соответствии с законом. Мы считаем выявленное нарушение грубым и на наши рекомендации просим отреагировать оперативно. Удивлены и опечалены происшедшим.
Еще удивлены и опечалены количеством тараканов ГДЕ? НА ПИЩЕБЛОКЕ. Мы такого еще не видели. Я даже про еду сейчас писать не буду. Про несоблюденную ТТК-20 6 раз в неделю. Про «пюре» картофельное. ПРОСТО ВЫЗОВИТЕ СЭС! СОС! мы просим СЭС! Они ходят всюду — по полу, по стенам. Несчастная девушка из хозотряда на мой вопрос «сколько раз вы их видели?» ответила «два». На мой вопрос — «не смущает, что их тут двадцать?» — действительно смутилась. Мы не хотим никого смутить. Мы просим вызвать СЭС. В таком состоянии пищеблок функционировать не может, на взгляд, членов ОНК. Он заражен насекомыми. Странно… Шестой изолятор, у вас же действительно чисто. И в камерах, и в коридорах… Надо действительно отреагировать быстро. Пожалуйста. Что-то пошло не так.
Радио в карцерах… тапочки в карантине… журналы… Я расскажу об этом позже отдельно. Я сошлюсь на всё необходимое законодательство. Мы просим соблюдать действующее законодательство в сфере прав человека. Ой, журналы… В очередной раз разъясняю, что в последней графе по Приложению № 5 к ПВР должна ставиться не подпись сотрудника, а подпись заявителя. После результата рассмотрения, оглашенное заявителю. За такое оглашение. Нет, там всё равно сотрудник расписался, мало ли, как графа называется. Многократно, на всю страницу. Разъяснили. Но. Вот запись женщин-БС о том, что вся камера просила однажды активированный уголь. А мы их по фамилиям знаем. Подпись — сотрудника. Результат рассмотрения заявления — отсутствует.
Приходим в камеру. Зачем просили? Да, продукты несвежие съели, не местные, свои. Попросили таблеток. Но нам их так и не дали… Ну да. Заявления в журнале зарегистрировали, хорошо. А в последней графе, без результата, — расписался СОТРУДНИК. А уголь — так и не дали. А его как бы дали. Не зашли бы мы — не узнали. Вот почему нам важно корректное ведение журналов. Вы понимаете, почему?
А журналы — опять мерцают. То приносят, то не приносят. Совсем другая камера: было дело, приносили. А теперь опять часто по просьбе не приносят. А делают что-то по просьбам разве что после приходов членов ОНК.
Огромные проблемы со стоматологом. Очень нужен стоматолог.
Посуда. Большая камера. «Да о чем вы спрашиваете? Мы ж едим вчетвером из одной тарелки!» Второе? «Да и первое, и второе… вы представляете себе? Вчетвером!» Европейские конвенции, плачьте.
Ну ладно, мне всё равно писать официальный отчет о проверке теперь и направлять в СИЗО и управление, поскольку на приступочке, стоя, мы с Еленой Масюк, в журнал проверяющих писать что-либо отказались. После более четырех часов проверки, проведенных на ногах? Стоя? На одном стуле на двоих? Нет, мы напишем дома на компьютере. Нигде не написано, что над общественными наблюдателями можно издеваться и их унижать. Я повторюсь: мы не просим кофе, это — жест доброй воли встречающей стороны. Можно и не отводить нас после режимной зоны вымыть руки (да, шестой изолятор?) Можно не обсуждать с нами выявленные недостатки. Но писать ничего на приступочке мы не будем. Потому что это как бы такой намек: сейчас вы быстренько напишете, что всё отлично, и тогда пойдете домой.
Нет, у нас много замечаний. Нет, у нас много больных людей, о которых мы довели бы информацию сегодня, а теперь доведем черт знает, когда. Извините, нам нужны как минимум стулья и стол. Об этом мы сделали официальное заявление под затребованной Анастасией Николаевной видеорегистратор. Также мы заявили на него, что просим исключить из речи некорректные, либо бранные слова в адрес членов ОНК Москвы. Мы очень просим сохранить запись видеорегистраторов сегодняшней проверки.
Оттуда следует, что Анастасия Николаевна Чжу, несмотря на мою просьбу, когда она появилась в разгар проверки, вести себя корректно и соблюдать ПВР, а также обращаться ко мне «на вы», а также на мою информацию о том, что мы на ее участии в проверке ОНК не настаиваем и против такого участия возражаем, — сообщила, что если нам что-то не нравится, мы можем… уходить из изолятора. А затем в камерах вновь нарушались ПВР, к заключенным обращались «на ты», Анастасия Николаевна перебивала членов ОНК и заключенных, демонстративно смотрела на часы, указывала заключенным, что они могут не отвечать на вопросы членов ОНК, доводила до ПОО информацию, не соответствующую действительности и закону, о чем нами будет официально написано позднее. В частности, она сказала в камере, что тапочки положено выдавать только отряду хозобслуги. Нет, это не так, и члены ОНК уже писали об этом.
В одной из камер Анастасия Николаевна сказала так (приблизительно дословно), когда я пыталась понять и решить проблему, присев у кровати больной женщины (ей как раз в этот момент сокамерницы делали перевязку. Почему сокамерницы? А лечащий врач? Девушки (БС): какой лечащий врач? Да кто ее лечит? кто, кроме нас, ее перевязывает? Бинты вот дали только, спасибо. И то только после прихода членов ОНК в прошлый раз!) Итак, Анастасия Николаевна сказала так: «Больше разговоров — толку меньше…» И девушки вдруг возмутились: да что это вы говорите? какие разговоры? Ее пытаются услышать и ей помочь! Ей никто не помогает! Вы просто так тяжело никогда не болели!..»
Тут Анастасия Николаевна, надо хоть в этом отдать ей должное, сдала назад, представилась наконец, сообщила свою должность и сказала, что непременно решит проблему.
А проблема-то еще вот в чем. Входя в камеры в гражданской одежде, Анастасия Николаевна периодически не здоровается, не представляется. А мы объявляем о посещении ОНК. Нам это представляется неправильным. Если официальное лицо, у которого подразумеваются властные полномочия, ходит с ОНК, то оно не должно быть засекреченным. Потому что заключенные ошибочно полагают, что это — член ОНК. А это — не так. Вдруг потом начнется это «а я у вас телевизор унесу»? Не надо такого. Должностное лицо должно представляться и, на наш взгляд, ходить в форме. Ведь Анастасия Николаевна всё время сердито повторяет нам: «Я на работе!» Очень просим обратить на это внимание. Равно — понять, по какой причине без согласия членов ОНК товарищ (или как правильно? госпожа?) подполковник внутренней службы Чжу участвует в проверках. Она не является сотрудником изоляторов, чье участие в проверках прямо предусмотрено ФЗ-76. Чем регламентировано подобное наше сопровождение? Когда мы закончим с необходимой отчетностью, мы засядем за нормативные материалы по этому поводу и сделаем официальные запросы и рекомендации.
Итак, когда мы отказались писать стоя, либо сидя вдвоем на одном стуле, Анастасия Николаевна сообщила нам (мне на «ты», а затем нам обеим на «вы»), что мы обурели. Я спросила Елену Васильевну и Анастасию Николаевну, правильно ли я слышу «обурели». Елена сказала: «ну что… обурели». Анастасия Николаевна повторила «обурели». Я попросила пояснить мне данный фразеологизм. «Оборзели, — пояснила Анастасия Николаевна. — Вы оборзели». А, — сказали мы с Еленой. Понятно. Теперь понятно. Оборзели. Как не понять… оборзели члены ОНК с мандатами, выданными Общественной Палатой. Ясно.
А ты, — сказала мне гневно Анастасия Николаевна, — нарушаешь этикет! Ты на корточки, на коленки в камере встаешь! Ты — было такое в 1-м изоляторе?! — в мужской туалет ходила (странно, а как я иначе буду сантехнику проверять? а мы сегодня сколько видели неисправной сантехники? Пять раз? Шесть? Привет, технические осмотры камер…) В МУЖСКОЙ КАМЕРЕ! Ты ЛОЖКОЙ ИЗ МИСКИ в СИЗО-1 в камере ела! Было?!
Было. А когда я сегодня ушла в санузел, сказала мне потом Елена, кто-то спросил: «А где Каретникова?» И Анастасия Николаевна, поморщившись, ответила: а, да она там опять унитазы руками проверяет… (Вспоминается оппозиционер Гена Строганов, метко и двусмысленно прозвавший меня «специалистом по сливам»).
Да, Анастасия Николаевна. Я буду всё это делать. И вставать на колени рядом с больными, чтоб услышать слабый голос, чем мы можем их помочь — буду. И сантехнику проверять руками, и еду пробовать, и законы читать, которые ваши сотрудники семь лет не читали, и доводить до них то, что вы обязаны были проверять. И с тараканами бороться. И накрывать одеялом паралитика по вашему требованию. И я не нарушаю этим ни этику, ни этикет. Это имеет непосредственное отношение к соблюдению прав заключенных. К закону и милосердию, а для этого создана ОНК. А вот как вы понимаете права заключенных, нам становится, к сожалению, всё ясней.
И еще я думаю, что когда унижают одного общественного наблюдателя — унижают всю комиссию. Именно поэтому мы не стали сегодня ничего писать в журнале проверок ОНК. И я прошу впредь коллег ничего ни на каких полочках не писать. Мы делаем важное и ответственное дело, для него нам вручили мандаты. И мы вправе рассчитывать на уважение и конструктивное сотрудничество. Мы — уважаем тех, с кем работаем, мы не употребляем ненормативную лексику, мы не нарушаем закон, мы пытаемся мягко и вежливо искать пути разрешения любых проблем, — пусть это станет взаимным. Без «обурели» и «оборзели».
Слушайте… а моя юридическая мысль летит уже дальше… а кто сказал, что в карцере нельзя курить? Не, это — точно не воспитательная функция, факт. Но где же это написано? Это — точно не «иное ограничение»? Могу ошибаться. Подумаю.
…А завтра выйдет статья Елены Масюк в бумажном варианте в НГ о «человеке, похожем на Чжу», покупайте, читайте. И это правильно: пора похожим на кого-то человекам выходить из тени. Чтоб на их место приходили сами человеки и начинали надлежащим образом выполнять свои обязанности.
