Как осуществляется надзор за громкими уголовными делами? В основном — никак. В том числе и об этом «Новой газете» рассказала сотрудник Генпрокуратуры, которая оказалась в «списке Магнитского»
Она — фигурант расширенного «списка Магнитского». Эффектная. Кажется, присутствует «синдром отличницы». Очень пунктуальна. Въедлива. Минимум эмоций. Четкость аргументов. Последовательна. Старший прокурор управления по надзору за расследованием особо важных дел Генпрокуратуры Галина Тарасова. Бывший прокурор. Потому как, попав в апреле 2013-го в этот самый список, почти тут же — вот злая ирония судьбы! — была уволена за «нарушение прокурорской присяги».
В трудовой биографии — надзор за делами о смерти Магнитского, пожаре в «Хромой лошади», убийстве Руслана Ямадаева, громкое дело Владимира Барсукова (Кумарина). Говорит, что ей просто отомстили — за то, что принялась выносить сор из избы и препятствовала вмешательству в законный надзор за делами. Свои рапорты, ставшие, по мнению Галины, причиной увольнения, она принесла в редакцию, как и документальные доказательства нарушений, допущенных ее коллегами. Коллег этих она, кстати, называет «группировкой».
Увольняться «по собственному» Тарасова не пожелала и пошла в суд, обратилась и в СМИ, чтобы рассказать о том, что творится внутри главного надзорного ведомства. Да, публично выступать начала только после, но раньше — объясняет — не могла: была связана законом «о госслужбе», который на самом деле больше напоминает закон омерты.
Как показалось, она искренна. Но никто ее откровений не замечает, хотя все рассказанное заставляет шевелиться волосы на голове. Очевидно, тем, кто знаком с истинным устройством нашей правоохранительной системы, все это на общем фоне кажется мелочью. Мы решили предоставить ей слово, хотя с некоторыми ее оценками и не согласны.
«Группировка» и громкие дела
С «мелочи» и начну. Претензии Тарасовой к членам «группировки»: эти прокуроры либо получали в надзор уголовные дела с уже выполненной другими работой, либо просто брали информацию у следователя и компоновали ее, как удобно, не читая дел. Результат: дела суды возвращали на доследование или иногда все заканчивалось оправдательными приговорами. (Ремарка: в разговоре как-то не упоминалось о том, что и по «кривым» делам объявлялись реальные сроки заключения, в том числе и невиновным.) Но никого не наказывали, а показатели работы «привилегированных прокуроров», рассказывает Тарасова, рисовались путем приписок в отчетности. Ну а кроме того, члены «группировки» могли не появляться неделями, устраивали шопинги, плавали в бассейне, ездили за границу и занимались прочими личным делами. Зарплату при этом получали, а их работа перекладывалась на оставшихся сотрудников — таких как Тарасова.
— Пресечь это было проще простого, — говорит она мне. — Достаточно снять сведения о проходе людей через электронный турникет, запросить данные об их выездах железнодорожным транспортом, о перелетах и телефонных соединениях. И можно было подтвердить, что они не находились на рабочих местах в течение длительного времени без уважительных причин. Это часть 3 статьи 159 — «Мошенничество с использованием служебного положения». Предусматривает до 6 лет лишения свободы. Прецеденты уже были: сотрудников местных администраций привлекали к уголовной ответственности за подобное. Но, к сожалению, приходилось обращаться с рапортами к тем руководителям, которые все это и покрывали.
— И кто именно?
— Мясников Игорь Александрович, начальник управления по надзору за расследованием особо важных дел. Теперь уже бывший. Сейчас он помощник по особым поручениям генерального прокурора. И два его заместителя — Магомедрасул Магомедрасулов и Давид Куталия (сейчас не работает, уволился).
— В Генеральной прокуратуре, — объясняет Тарасова, — много так называемых «понаехавших», «лимиты» и «гастарбайтеров». Они работают с 8 утра и до 9–10 вечера. Зачастую и за «привилегированных», и за себя. Я, собственно, из них. Это люди, которые влезают в пожизненную ипотеку, покупают квартиры «на котловане», потому что в Генпрокуратуре они написали расписки: «На жилье претендовать не будем». «Чернорабочих» в управлении человек 40, «привилегированных» — около 10.
Последних Тарасова перечисляет, и фамилии эти известны редакции. Что же они такого сделали?
В качестве примера Тарасова приводит дело подмосковных прокуроров, благодаря которому, по ее словам, «группировка» повысила свой статус. Тимур Борисов в течение полугода прошел путь от обычного прокурора до помощника зам генпрокурора Виктора Гриня. Олег Радченко, выступавший против содержания под стражей подмосковных коллег, стал прокурором «золотого» Одинцовского района Московской области, где ему, правда, по информации Тарасовой, вскоре объявили неполное служебное соответствие. И заместитель руководителя управления Магомедрасулов получил повышение — должность начальника управления по надзору за следственными изоляторами.
Когда Тарасова изучала дело о пожаре в клубе «Хромая лошадь», столкнулась с тем, что руководство пыталось не пустить ее в Пермь, в итоге она все же поехала, но срок командировки сократили до минимума. Говорит, не исключено, что только ради того, чтобы в интересах кого-то из фигурантов остались неустраненными нарушения или просчеты следствия по делу с большим количеством пострадавших и погибших и суд вернул дело следствию, а сроки стражи истекли.
Еще одно громкое дело — убийство спецназовца и его семьи в Ростовской области. «Новая» писала об этом много раз: арестовали невиновного, не хотели никого искать, в итоге по чистой случайности задержали банду, на счету которой с десяток убийств. Надзирала за следствием прокурор Адиля Бисерова. Как она это делала, одному богу известно, хотя и выезжала в Ростов, — позже обнаружились массовые нарушения, которые не заметить, по словам Галины, было невозможно. А обвиняемый сидел в СИЗО два года, и даже мать убитого офицера говорила: в тюрьме не тот… В итоге дело отправили на доследование. Прокурор Бисерова отделалась депремированием за один квартал, а затем перешла в другое подразделение на должность с более высоким окладом.
И в «болотном деле», по мнению Тарасовой, именно «привилегированные» допустили такую ситуацию, когда показания и видеозаписи свидетельствуют в пользу невиновности подозреваемого/обвиняемого, а он все равно под стражей.
— Прокурор просто обязан указать на недоказанность вины и преследование человека нужно прекращать, — уверяет Тарасова и подводит итог: — Это лишь несколько примеров. Сейчас ориентированность на палочную систему доведена до абсурда. Даже законно прекращенные уголовные дела отменяются (то есть возбуждаются вновь — отменяется постановление о прекращении дела. — В.Ч.) по надуманным основаниям. И прокурор формально ставил себе палочку в отчет. Еще используется такая процессуальная уловка: у прокурора есть 24 часа на проверку законности возбуждения дела с момента получения материалов. Что делает прокурор? Он запрашивает дополнительные материалы, которые могут идти сколько угодно. А 24 часа позволяет себе исчислять с момента, когда они представлены. Извините, а за это время дело уже может быть расследовано, люди могут сидеть под стражей месяцами.
«Дело государственной важности»
«Верхом наглости», по оценке Тарасовой, стала история с фигурантом официально принятого «списка Магнитского» — экс-следователем МВД Павлом Карповым.
— В Генпрокуратуру поступило обращение от некой российской юридической фирмы, которая просила помочь в сборе доказательств для представления интересов Карпова в Лондоне по иску к Браудеру и Файерстоуну (руководители компаний Hermitage и Firestone, где работал Магнитский, «Новая» подробно рассказывала об этом удивительном процессе. — В.Ч.). Они просили помочь истребовать документы из судов и уголовных дел. Это обращение мне переписал и.о. начальника отдела Сергей Бочкарев (надзиравший за уголовным делом по обвинению Магнитского и Браудера), попытавшись таким образом переложить на меня свою работу. Я долго смеялась. В любом юридическом вузе есть такая дисциплина, как «правоохранительные органы»: студенты изучают, чем занимается та или иная правоохранительная структура. Что, эта юрфирма не знала, чем занимается прокуратура?! То, что она не оказывает частным лицам содействие в сборе доказательств по гражданским искам? То ли этот вопрос был заранее обговорен с кем-то, то ли юрфирма проявила некомпетентность… Когда я возвращала документы Бочкареву и сказала, что запрос выходит за рамки компетенции Генпрокуратуры, он мне ответил: «Ну, это дело государственной важности». Шутка это была с его стороны, или он говорил на полном серьезе — трудно понять. Что было дальше с этой просьбой, я не отслеживала.
Вещдоки в кабинете, или Лопнуло терпение
— Господин Демидов, который надзирал за делом Навального, был моим соседом по кабинету. Его отсадили, когда в отношении меня начались служебные проверки. Так вот, Демидов пересел в другой кабинет, часть своих вещей оставил, но ключ от кабинета мне не отдал. Учитывая, что он в суде меня оболгал, у меня возникли подозрения, что сейчас все что угодно в кабинете может появиться или пропасть. Я потребовала сдать ключи, забрать вещи — ноль эмоций. Тогда я решила лично его вещи собрать. Открыла шкаф и обнаружила там коробки с вещдоками из уголовного дела, находившегося в производстве СК, папку с какими-то финансово-хозяйственными документами, сберкнижки (оборот порядка 6 миллионов) и чистые листы бумаги с подписями под ними гражданина Ш. (фамилия известна редакции — В.Ч.) Не надо быть юристом, любой грамотный человек понимает, что под чистым листом расписываться нельзя. Естественно, я оставила все на своих местах, на случай, если будет проверка. Но проверок не проводилось, хотя я в тот же день поехала в Следственный комитет и написала заявление о преступлении. У меня есть фото этих объектов («Новая» их публикует на сайте. — В.Ч.). Вдруг господин Маркин (официальный представитель СК России. — В.Ч.) сможет ответить, что с уголовным делом, по которому проходят эти вещдоки? Следователи не знают, что у них вещдоки пропали, или их уже тихонько вернули?
— И это было не первое ваше заявление, как вообще велась эта борьба, какова была реакция на ваши рапорты?
— Я подала заявления о преступлениях прокурорских работников в Следственный комитет. СК пересылал бумаги в прокуратуру, чтобы она дала разрешение — можно ли их преследовать. Я обжаловала факт пересылки вышестоящему руководству СК — заместителю руководителя ГСУ СК Алышеву — который курирует «дело ЮКОСа» и «дело экспертов». Он ответил: это — трудовые отношения прокурорских работников. Приплыли, какой-то правовой эксклюзив: клевета, мошенничество, злоупотребления служебным положением — это трудовые отношения. Я эти ответы обжаловала в Басманном суде как укрывательство сообщений о преступлениях. Но суд снисходительно отнесся к порочной правовой практике, создаваемой СК, на решение суда подана апелляционная жалоба.
Ранее, после подачи серии рапортов своему руководству, в которых я заявила, что в управлении требуется оргинспекторская проверка по факту злоупотребления служебными полномочиями и массовых прогулов, на меня подали встречные рапорты как раз те лица, к которым я и предъявляла претензии. Началась первая служебная проверка в отношении меня, одобренная заместителем Генпрокурора Гринем. Семь месяцев я судилась со своей конторой в качестве действующего сотрудника Генпрокуратуры. И уже столько же сужусь в качестве уволенного.
Мундирное правосудие
— А вас в чем обвиняли?
— Я долго сама понять не могла, потому что материалы служебных проверок от меня скрывали. Только перед судом удалось ознакомиться — все было сфабриковано «от» и «до». Три сотрудницы, входившие в прокурорскую «группировку», писали: «Она оскорбляла нас в присутствии нас». То есть у них не было свидетелей. У меня имелась детализация моих телефонных соединений, относившаяся ко времени якобы нанесенных оскорблений и двое коллег-очевидцев того, что в это время я была на своем рабочем месте. А из подписанного зам генпрокурора Гринем рапорта о проведении служебной проверки в отношении меня картина получалась такая: два генерала, занимавших руководящие должности, и кучка их подружек были преследуемы мною много лет, по углам прятались и плакали, не зная, как защититься от рядового сотрудника. И Тверской суд в итоге, даже не истребовав материалы этой проверки, отказал мне в иске об отмене дисциплинарного замечания. Самое интересное было в Мосгорсуде, судьи которого написали, что «дело было рассмотрено с истребованием материалов». Сейчас у меня на руках два документа: первым Тверской суд отказывает мне в истребовании материалов, вторым Мосгорсуд пишет: «материалы Тверским судом были истребованы и исследованы». Это — внесение в судебное решение ложных сведений.
Конечно, проблемно было ходить на работу каждый день с осознанием того, что тебя в любой момент могут уволить. Уволили, и я тут же подала в суд о восстановлении на работе. Семь месяцев прошло, а суд даже еще не начал слушать стороны. Представитель Генпрокуратуры то на заседание не явилась, то уклонилась от требования суда представить материалы служебной проверки.
— Вас многие будут обвинять в том, что пока вы были в системе, о нарушениях не говорили, а когда система вас выкинула — открылись.
— Я понимаю, что такое будет. Но я не могла обратиться в прессу, поскольку руки были связаны законом «о госслужбе», согласно которому публичная критика руководства госслужащим запрещена. Вот я и обращалась с рапортами непосредственно к руководству. И я могу их предъявить прессе, чтобы доказать, что не молчала, подавая их с 2011 года, и будучи действующим сотрудником судилась со своей конторой.
— А вы не боитесь повторения истории Дмитрия Довгия, который возмущался нарушениями в СК, обжаловал свое увольнение, а потом оказался в колонии?
— Когда я уже уволилась, мне коллеги передали слова членов «группировки»: пусть спасибо скажет, что уголовное дело не сфабриковали, пусть заберет иски, попросит исправить формулировку увольнения, и тема будет закрыта. Но я не собираюсь забирать иски. Я хочу, чтобы об этой ситуации знали, я хочу, чтобы люди, которые вопиющим образом нарушают закон, либо понесли ответственность, либо, если закон на них не распространяется, были хотя бы публично опозорены. Да, моя борьба из разряда войны с ветряными мельницами. Но каждый сам определяет, как поступать. А какой у меня выход был? Либо идти служить коррупционерам, поставлять частным лицам информацию по делам, не мешать получению взяток, либо противодействовать этому, ну или уйти в другую сферу и лишиться профессии, которой ты учился, которая тебе интересна… Уйти и спрятаться — не мой выход. Что я за юрист тогда?
Понимаете, в прокуратуре есть значительная прослойка профессионалов, которые пришли работать по призванию. И заложниками ситуации оказались именно они. С одной стороны, их ненавидят члены коррупционных группировок, потому что те не хотят на них работать. Их юродивыми считают из-за того, что они не зарабатывают на своей должности, им хватает зарплаты. А для граждан люди из прокуратуры все на одно лицо — ворье и взяточники. Но из-за того же скандала с подмосковными прокурорами стыдно-то как раз рядовым сотрудникам.
«Да — я в «списке Магнитского»
— Я получила дело о смерти Магнитского в надзор в августе 2011 года. До меня работали два прокурора, но никаких актов прокурорского реагирования там не было, обвиняемых тоже не было, проводились просто экспертные исследования. В общем, все ни шатко ни валко, но на фоне международного скандала. Понятно, что не расследоваться дело так не должно было, не надзор за ним так осуществляться не должен был… Была проведена серия оперативных совещаний, на которых ставился вопрос: так все-таки кто-то виноват или не виноват из работников СИЗО в том, что человеку не оказали надлежащую медицинскую помощь. После этого в деле появились двое обвиняемых — Кратов и Литвинова (первый был обвинен в халатности, повлекшей смерть Магнитского, вторая — в причинении смерти по неосторожности. — В.Ч.).
В связи с надзором за этим делом я тут же столкнулась с интригами и закулисной возней: кто-то из должностных лиц постоянно бегал с какими-то докладами к руководству, кто-то пытался получить информацию по делу. Почему так происходило? То ли они представляли интересы разных сторон по этому вопросу, то ли это личная борьба за влияние — меня, рядового сотрудника, естественно, никто в известность не ставил. Когда я вступила в надзор за делом, изучив материалы, сразу подготовила требование об устранении нарушений (были недостатки в обвинении по Кратову), а затем еще одно — об устранении волокиты по делу. Даже СК согласился, что расследование по делу было заволокичено. Может, эта активность с моей стороны и была не в том направлении, в каком кому-то хотелось.
Но я считала, что надо было более тщательно собирать доказательства для того, чтобы следствие убедительно смогло ответить на вопрос: виновен Кратов или нет, а не направлять дело в суд не пойми в каком состоянии. Думаю, если бы с самого начала надзор был нормальный, то и результат был бы другой. Может быть, еще обвиняемые появились.
Сейчас дело по факту смерти Магнитского прекращено. Кратов оправдан. Но у меня вопрос, почему дело Кратова вообще было направлено в Тверской суд, а не в Преображенский (смерть произошла на территории Преображенского района в СИЗО «Матросская тишина»)? Здесь было нарушение подсудности, что могло стать основанием для отмены решения. То ли это было вмешательство заинтересованных лиц с заделом на то, что если им не понравится решение, его потом можно будет отменить, то ли это опять же процессуальная безграмотность.
— Вы вошли в расширенную часть «списка Магнитского» наряду с еще 280 людьми. Вы участвовали в рассмотрении жалобы мамы Магнитского на следователя Ломоносову, которая отказывалась удовлетворять ходатайство о предоставлении родственникам биологических образцов для проведения независимой экспертизы. Как вы сейчас оцениваете это дело?
— Я как прокурор участвовала в заседании по этой жалобе и высказала свою позицию, от которой не отказываюсь. Закон не предусматривает передачу образцов и вещдоков потерпевшим или обвиняемым для того, чтобы они проводили независимую экспертизу. Если кого-то не устраивает такое положение, значит, надо обращаться к законодателям и оспаривать закон в Конституционном суде. Странно предъявлять претензии к исполнителям закона, которые не вправе выходить за его рамки.
— Еще в декабре 2007 года юристы Hermitage подготовили с участием Сергея Магнитского и подали в Генпрокуратуру заявление о хищении трех компаний фонда с участием сотрудников МВД, что потом позволило похитить из бюджета 5,4 млрд рублей. То есть заявление было еще до факта хищения, но Генпрокуратура направила все документы в ГСУ ГУВД Москвы — тем сотрудникам МВД, на участие в преступлении которых указывалось в жалобах. И в итоге преступление предотвращено не было. Вам не кажется это странным?
— За этим конкретным делом я не надзирала и предметно говорить не могу. В принципе, такая порочная практика есть: когда прокуроры уклоняются от исполнения своих служебных обязанностей и пересылают документы в поднадзорный следственный орган, хотя по идее они должны принимать меры именно в плане прокурорского надзора. Более того, есть такая порочная практика, когда дается месяц на рассмотрение обращения, и прокуроры стараются максимально дотянуть до последних дней этого месяца. «А что вы сразу отвечаете на жалобы? Давайте они полежат. В конце месяца ответим», — говорили мне наши исполняющие обязанности начальников. Я отвечала: «А почему я должна держать эту жалобу месяц, если я могу сейчас разъяснить что-то человеку?» «Ну вот, чтобы следующая жалоба не пришла».
— Ваше мнение: почему ни один чиновник налогового ведомства не был привлечен к уголовной ответственности? Получается, никто не понес никакого наказания.
— Как никто не понес? Если называть вещи своими именами, понесли-то наказания собственно Браудер (в его отношении вынесен заочный приговор. — В.Ч.) и признанный виновным умерший Магнитский. Состоялось решение суда Насколько это решение законно — мне неизвестно, поскольку я не знакома с материалами дела. А как у человека и как у юриста у меня есть сомнения по ряду позиций. Но я не считаю, что в этой ситуации вообще есть белые и пушистые. Исходя из тех материалов, которые фигурировали в деле по факту смерти Магнитского, я полагаю, что там могла быть определенная причастность к схемам уклонения от уплаты налогов, но на эту ли сумму и в этих ли обстоятельствах, я утверждать не могу. С другой стороны, я согласна с главными аргументами сторонников «списка»: мягко говоря, странно, когда у людей явное несоответствие между доходами и расходами. Считаю, что они должны доказать легальность своих доходов и расходов.
Лично у меня после включения в «список» проблем с выездом не возникло. Какие могут быть вопросы к человеку, который живет в малогабаритной квартире в Московской области и у которого явно нет никакого расхождения между доходами и расходами? Наряду со мной в «список» попали еще несколько прокуроров, которые, участвуя в рассмотрении той или иной жалобы, не поддержали позицию родственников или их адвокатов. Но, извините, это расхождение процессуальных позиций. Прокурор поддерживает одну позицию, представитель родных Магнитского — другую. Это не значит, что люди, которые постфактум вступили в дело о смерти Магнитского, хотели этой смерти и пытались скрыть факты, с ней связанные. Кто-то из прокуроров, попавших в «список», просто замещал коллег на время отпуска. Я не считаю, что кто-то из них должен оправдываться. И я абсолютно не напрягаюсь по поводу наличия себя в этом «списке». Если же ко мне официально какие-то вопросы возникнут, я в состоянии на них так же официально ответить с предъявлением документов.
Все это — политика: одни всех подряд записали в свой «список», другие антидетский закон приняли.
P.S. «Новая газета» готова предоставить слово всем лицам, затронутым в этой публикации.
В связи с озвученными Галиной Тарасовой фактами, указывающим на признаки коррупции, злоупотребления служебным положением и нарушений закона, редакция также обращается с соответствующим запросом к Генпрокурору РФ, к Председателю СК РФ, к Председателю Верховного Суда, а также к начальнику Управлении Президента РФ по вопросам противодействия коррупции Плохому О.
