ФСИН ежегодно отчитывается о снижении смертности в исправительных учреждениях. По словам замдиректора ФСИН Валерия Максименко, уровень смертности российских заключенных от заболеваний за последние пять лет сократился на 33%. По официальным данным, на программу развития здравоохранения ФСИН на 2019 год из бюджета выделили 141 млн. рублей.Тем не менее родственники заключенных заявляют о том, что медицинская помощь оказывается далеко не всем и далеко не везде, а самих осужденных обвиняют в симуляции. Родственники осужденных, бывшие заключенные и правозащитники рассказали Радио Свобода, как умирают люди в ИК-2 Рязанской области.
Николай Колюбакин жил в Ряжске, его растила старшая сестра Марина – мать умерла, когда ему было 5 лет. В первый раз в тюрьму Николай попал в 2006 году, ему тогда было 16 лет: уличная драка, суд, приговор 5 лет условно. Николай остался жить дома, но должен был соблюдать ограничения, установленные судом, одно из них – быть дома с 22:00 до 6:00. Три раза подряд участковый приезжал ночью с проверкой, и все три раза Николая не оказалось дома. Снова суд, условный срок заменили на реальный.
В колонии Николай начал употреблять наркотики. Освободившись, остался жить в Ряжске с сестрой и ее детьми. Дети Марины воспринимали его, как родного брата, соседи тоже его любили – тихий, неконфликтный. Марина пыталась его лечить: ставила на учет, возила по больницам.
Вскоре Николай снова сел – на этот раз за хранение наркотиков: у него нашли дезоморфин. Марина продолжала поддерживать связь с братом, приезжала на свидания, делала передачи, возила лекарства. Николай освободился, но прекратить употреблять наркотики так и не смог.
Осенью 2018 года он снова сел – за хранение конопли его приговорили к 3,5 годам колонии. Марина рассказывает, что судья развел руками: меньший срок дать не мог, так как рецидив. Николая этапировали в ИК-2 Рязанской области.
В апреле 2019 года состояние здоровья Николая ухудшилось, он сильно терял в весе, начались боли в кишечнике, но сестре он признался в этом только спустя месяц. Марина настаивала на том, чтобы он обратился к врачу.
– Коля мне говорил: «Ты знаешь, тут всем все равно, тут трупы выносят каждый день». В первых числах июня он сказал, что совсем плохо себя чувствует, не может вставать. Тогда же, в начале июня, он пошел к врачу – к Марине Тарасиковой (начальник медсанчасти ИК-2 – РС). Потом мне позвонил и сказал, что ему дали омепразол, и все. Потом я уже сама позвонила Тарасиковой, говорю, Коля плохо себя чувствует. А она мне сказала, что он меня обманывает. А он третий раз сидит, и срок у него не 20 лет, и он никогда из-за здоровья не обманывал. И Коля мне прислал фотографию, я по ней видела, что он сильно похудел, – рассказывает Марина. – В итоге я собралась ехать к нему в колонию, заодно и поговорить с Мариной Ивановной. А его как раз в этот момент посадили в ШИЗО – потому что, как он сказал, я в медчасть звонила и просила там помочь Коле. А официально вроде он в ШИЗО оказался якобы за то, что своевольно пошел в медсанчасть.
Спустя три дня Марина снова позвонила Тарасиковой, та ответила, что Николай «прекрасно себя чувствует» и предложила Марине приехать и поговорить. 21 июня Николай вышел из ШИЗО, тогда же, по словам Марины, Тарасикова сказала ему: «К тебе сестра приедет, ты ей не жалуйся, ты же мужик».
– Я не понимаю, ему надо было лечь там под скамеечку и потихоньку умереть? Он и так никогда никому не жаловался. Тарасикова все говорила, что с ним все хорошо, что он меня обманывает. Я ей говорю: «Но он же худеет». А она мне отвечает: «Ну и что? Это же тюрьма», – рассказывает Марина. – Я плакала, просила: «Помогите ему, я знаю, что ему плохо, он мне жалится». А Коля мне все это время говорил: «Марин, они тут все равно лечить не будут». На все его просьбы о помощи ему давали омепразол. А когда Коля перестал вставать, к нему пришел тюремный врач-терапевт, пощупал и сказал: «В туалет сходишь, и всё пройдет».
Вставать Николай перестал после сразу выхода из ШИЗО, но его не отправили в больницу – он пробыл в отряде еще день, после чего его уже на носилках отнесли в медсанчасть. Марина рассказывает, что звонила брату накануне, и он уже практически не мог разговаривать.
24 июня Марина приехала в колонию, Николай еще был в медсанчасти. Женщина не смогла с ним увидеться и снова позвонила Тарасиковой, но та разговаривать с ней не стала. На следующий день Николая отвезли в тюремную больницу ФКЛПУ Б-2. На этот раз в учреждение поехала дочь Марины, чтобы поговорить с заведующей отделения Викторией Кузькиной. Марина рассказывает, что Кузькина в свою очередь также сказала, что Николай врет.
25 июня родственники Николая написали заявление о неоказании медицинской помощи Николаю в Рязанскую прокуратуру по надзору. 26 июня, после звонка из прокуратуры в тюремную больницу Б-2, Николая отправили в городскую больницу в отделение гнойной хирургии. Когда туда приехали родственники Николая, им сообщили, что у него лопнул аппендицит.
– Я опять позвонила Кузькиной, и она мне тоже сказала, что у него лопнул аппендицит. Я говорю: «А на 40 килограмм от аппендицита можно похудеть? А в туалет он по неделям не ходит, это тоже из-за аппендицита?» А она мне сказала: «Я не могу ответить на наш вопрос», – говорит Марина.
В городской больнице Николая прооперировали, на следующий день он уже был в тюремной больнице. Оттуда он позвонил сестре и сообщил, что ему сделали две операции, потому что у него не только разорвался аппендицит, но и, как сказали врачи, был заворот кишок, что «из него торчат трубки», что ему колют трамадол.
28 июня Николай умер. Ему было 32 года. Отчего он умер, Марина не знает, в свидетельстве о смерти, выданном тюремной больницей, указано, что причина не установлена.
1 июля Марина приехала в больницу за телом Николая, но врач сказал, что тело не отдадут – «приезжайте завтра».
– Я говорю: «Как завтра? Сегодня уже четыре дня как он умер. Что это за глумление над телом?». Тогда мы приехали в морг, а главврач морга вышел и сказал: «Из тюрьмы позвонили и сказали не отдавать, мол, он наша собственность, он принадлежит нам», – рассказывает Марина. – Потом мы узнали, что следователь железнодорожного СК (Железнодорожный межрайонный следственный отдел г. Рязани) Егоров руководит проверкой по факту смерти Коли. Мы дозвонились до него, приехали к нему. Он позвонил в морг, узнал, что все, что надо уже сделали, что тело уже там не нужно. Потом позвонил в Б-2, и какая-то там Светлана ему сказала: «Нет, не отдавайте. Он принадлежит тюрьме». А следователь ей говорит: «Он уже умер, он уже вам никак не принадлежит».
После этого тело Николая родственникам отдали – спустя пять часов переговоров.
– Было такое чувство, как после войны. Еле отвоевала его там. Они (сотрудники колонии – РС) сказали так: «Не надо было писать в прокуратуру. Не писали бы, ничего этого сейчас не было бы». И вот они сидят там и считают, что они люди, а вокруг них – не люди. И я плакала, говорила: «Ради бога, отдайте тело», а мне говорят: «Он лежал в морге и еще полежит, он у вас не ангел был». А откуда они знают, каким он был? Он никого не убил, никому не навредил. Он просто наркоман, он убивал сам себя. – говорит Марина. — Если бы мы на месяц раньше написали в прокуратуру, может быть, его спасли бы, хоть что-то бы сделали. Он у них умирал, а они ждали.
Актриса Театра.doc и бывшая заключенная Марина Клещева рассказала Радио Свобода, что также знала о тяжелом состоянии Николая Колюбакина – об этом ей сообщил ее муж, который отбывает наказание в колонии Рязанской области.
– Заключенные же тоже там переживают друг за друга. Муж говорит, Коля весь почернел, похудел, его рвет. А потом через какое-то время Колю посадили в ШИЗО. Тогда я позвонила на дежурную линию ФСИН, представилась тетей Николая, сказала, что мой племянник в плохом состоянии, – рассказывает Марина Клещева. – Разговаривала я не с человеком, а с автоответчиком, и это, конечно, ужасно. Потом мне рассказали, что в ШИЗО приходил прокурор. Я до сих пор не знаю, по моему звонку или нет, но спрашивал он у заключенных чисто формально, за что они сидят в изоляторе. Но кто ж ему расскажет? Никто не хочет быть наказанным. А «ты просто симулируешь» было во всех колониях всегда. У нас в Орле девочка в 2002 году умирала. Все «симулировала», а потом умерла, потому что печень развалилась. К сожалению, в этой системе такие случаи часты. Ну и в зонах действительно нет лекарств. Некоторым присылают родственники, а некоторые ребята не хотят говорить родственникам про лекарства, потому что родственники и так выкладываются. Аппаратуры в зонах тоже нет, а если человека вывозить в больницу, то нужно на это тратить бензин, людей с ним отправлять, а тюрьмах и колониях это всегда было проблемой – мол, денег нет. И как раз для Коли пыталась узнать, как человеку в зоне можно подтвердить свой диагноз, и мне сказали, что надо, чтобы сначала зафиксировали диагноз. А кто вообще этот диагноз поставит в зоне? Человека надо везти на диагностику, а никто никого не везет до последнего, всех вывозят уже умирающими. Мне рассказывали, что через день буквально после смерти Коли из зоны еще одного почерневшего заключенного вынесли. Осужденных даже не подпустили посмотреть, что с ним. Оберегают они свои косяки, пытаются любыми способами прикрыть. В результате – смерти.
Делом Николая Колюбакина занимается Благотворительный фонд помощи осужденным и их семьям «Русь Сидящая». Юристы фонда обратились в прокуратуру с просьбой провести проверку по факту смерти Николая.
– Есть подозрение, что здесь целый ряд преступлений. Неоказание помощи со стороны начальника медчасти Тарасиковой – поскольку она, несмотря на его жалобы, не провела вообще никакого обследования. Она врач, и не имеет значения, в колонии она находится или нет, человек обращается с серьезным недомоганием, есть визуальные признаки того, что человеку становится хуже – он резко потерял 40 килограмм веса. Николая должны были хотя бы обследовать. И здесь нельзя говорить, что это ошибка, явно речь идет о том, что Тарасикова намеренно по какой-то причине отказывала ему в помощи. И повлияло на ситуацию только обращение в прокуратуру. Если бы родственники не обратились в прокуратуру, он бы, наверное, умер бы еще там (в колонии – РС) вообще без оказания какой-либо помощи, — говорит юрист «Руси Сидящей» Леонид Абгаджава. – Когда Николая перевели в тюремную больницу, там ему опять не оказали помощь. Хотя он уже не ел неделю и не справлял нужду. В итоге после обращения в прокуратуру, его все-таки перевели в городскую больницу, сделали операцию и в тот же день перевели в тюремную больницу обратно. И тут тоже может быть несколько причин: они не хотели в гражданской больнице портить статистику и в тюремной больнице легче прятать какие-либо факты. Помимо этого есть помещение его в ШИЗО. Мы точно не знаем, за что он оказался в изоляторе, но по информации некоторых источников – за то, что он кого-то из сотрудников медсанчасти оскорбил. Но чтобы отправить человека в ШИЗО, нужно чтобы этот человек прошел комиссию, где учитывается помимо прочего и состояние здоровья заключенного. Сотрудники колонии смотрят на Николая, видят больного человека, и назначают ему семь суток ШИЗО. ШИЗО для здорового человека – испытание, а они отправляют туда больного. И это еще одно преступление, оставление в опасности. У «Руси Сидящей» есть еще одно сообщение о неоказании помощи из рязанской ИК-2. Так что в этой колонии это постоянно происходит, там вообще не лечат.
О проблемах с получением медицинской помощи в ИК-2 Рязанской области Радио Свобода рассказал и бывший заключенный Иван Канев (имя изменено, так как он опасается давления со стороны сотрудников ФСИН – РС), который был в колонии с 2016 по 2018 год.
– В июне 2016 года у меня заболело ухо. Я пошел в медсанчасть, в санчасти из врачей были только психиатр и фтизиатр. Меня осмотрел психиатр, выписал антибиотики на неделю, но они в тот же день. Ухо не проходило несколько недель, из него уже текла жидкость. Я постоянно обращался за помощью в медсанчасть и к и.о. начальника колонии Александру Тарасикову (по словам осужденных, это муж той самой Марины Тарасиковой, обвинявшей Колюбакина в симуляции – РС). Он мне не отказал, но развел руками: «Что я могу сделать? У нас таких специалистов нет». Ухо у меня уже стало свистеть, оттуда стал выходить воздух, – рассказывает Иван. – В итоге я написал заявление со ссылкой на закон с просьбой выдать мне копию моей медицинской карточки и отнес в санчасть. Начальник медчасти 30 минут со мной беседовала и отказывалась выдавать карту и мне, и моему адвокату. В итоге лекарства нашлись, на пятый день лечения ухо прошло. Добивался я этого три недели. Работа медсанчасти там ужасная: психиатр в колонии – и хирург, и терапевт. Психиатр мне поставил диагноз отит, а оказалось, что отита не было, а были фурункулы в ухе. И из-за бездействия врачей я мог потерять слух. В этой же колонии у меня сидел хороший знакомый, Юрий Корешков. В 2018 году его возили в тюремную больницу – у него открылась астма. Он пролежал там неделю, потом его выписали, он пошел в отряд и у него начался приступ астмы. Сотрудники колонии не знали, что делать, вызвали скорую, но он умер до того, как приехали врачи. Они приехали и сказали: «Если бы вы нас вызвали пораньше, его можно было бы спасти».
Также сообщение о том, что в рязанской ИК-2 не оказывают заключенным необходимую медицинскую помощь было опубликовано на портале Про город. Портал опубликовал обращение родственников заключенных к председателю Комитета Государственной Думы ФС РФ по труду, социальной политике и делам ветеранов, в котором говорится о бездействии врачей медчасти колонии.
Редакция Радио Свобода отправила официальные запросы руководству ИК-2 по Рязанской области, а также председателю Общественной наблюдательной комиссии Рязанской области, но оперативного ответа получить не удалось.
По официальным данным, в 2018 году в российских исправительных учреждениях умерло 2729 человек. Эта цифра не учитывает количество заключенных, добившихся «актировки», то есть освобожденных из исправительных учреждений по болезни или инвалидности. К «актировке» сотрудники ФСИН нередко прибегают для того, чтобы смертельно больной заключенный вышел из колонии еще живым и не портил статистику.
Источник: Радио Свобода
