Ирина Никифорова, отбывала наказание по ст. 159 УК РФ (“Мошенничество”) с 2012 по 2014 гг.
Когда я поступила в ИК-7 в Калуге в 2012 году, ее начальник Людмила Мелекесова сразу предложила мне хорошую характеристику на условно-досрочное освобождение. При условии, что мои родственники купят стройматериалы для ремонта в колонии. Я сказала, что у них нет таких денег. У меня мама-инвалид и несовершеннолетний ребенок. Тогда сотрудники администрации дали мне понять, что такой ответ их не устроил.
В колонии женщинам-заключенным выдается одна косынка на три года. Я работала на стройке. Работать нас заставляли исключительно в косынках. А потом в них же мы шли в столовую. Когда я приходила в столовую, мне говорили, что косынка у меня грязная и писали на меня рапорт за нарушение. Работать заставляли даже ночью. Были случаи, когда придирались, что зубная щетка не поперек полки лежит, а вдоль. За такие мелочи тоже писали рапорт.
Когда набиралось пять рапортов — сажали в ШИЗО (штрафной изолятор — прим.). После таких “намеков” я поняла, что нужно привезти стройматериалы. Когда мои родственники все купили — администрация от меня отстала. Потратили мы на это около 50 тысяч рублей. На наши деньги отремонтировали “личный марш” — место, где в колонии сидит администрация. Но на условно-досрочное меня все равно не отпустили.
Мелекесова повторяла, что колония у нас должна быть самая красивая. Когда у нее спрашивают, разве деньги государством на это не выделяются, она отвечает: “Не твоего ума дело”. В колонии как-то начали ремонтировать клуб. Из управления в Москве выделили на это 3,5 млн руб. Его ремонтировали трое заключенных, в том числе я. Когда мы расписывались в журнале за свою работу, там было указано, что нам якобы помогали пять рабочих. Но их не было: мы сами отделывали полы, потолки. Вешали шторы, которые покупали родственники заключенных.
Начальник ИК-7 Людмила Мелекесова
Однажды Мелекесова вызвала к себе завхозов колонии и объявила, что каждый отряд должен отремонтировать по две комнаты длительного свидания. Он спросил ее, на какие деньги это должно делаться. Она сказала, что родственники заключенных, которые ходят на свидания, должны выбрать среди себя одного человека, на чей личный банковский счет они будут перечислять деньги. Завхоз должен был на эти деньги закупить стройматериалы и привезти в колонию. Обязательным условием было предоставление оригиналов платежек. Их потом направляли в качестве отчетов во ФСИН — будто бы наша колония на выделенные государством средства все это закупила. Мне дали поручение составить список того, что нужно, разрешили пользоваться телефоном, чтобы отдавать команды, что покупать.
Когда подошел срок на второе условно-досрочное, Мелекесова у меня спросила, не хочу ли я еще “прощальный аккорд” сделать. Я сказала, что ничего больше делать для колонии не буду. На что она вызвала какого-то сотрудника, который начал угрожать мне новыми уголовными делами. В свою очередь Мелекесова начала убеждать меня забрать ходатайство об условно-досрочном со словами: “Я тебе сделаю поселок” (поместит а колонию-поселение — прим.). Пыталась меня убедить, что без ее помощи в этих новых уголовных делах я отправлюсь на этап. Я сказала, что буду ждать решения суда.
Многие девочки не отказывали ей — под угрозами на все соглашались, привозили еще и еще, чего бы она ни требовала. После того, как я освободилась, вместе с родственниками и еще одной бывшей заключенной мы подали заявления в Следственный комитет. Испугавшись, Мелекесова начала перекладывать всю вину на других сотрудников — заместителя начальника колонии по воспитательной работе Дарью Антонову и бывшую начальницу воспитательного отдела Наталью Кудряшову. Первая сейчас вообще в декретном отпуске. Мелекесова дает показания, что подделкой документов вымогательством занимались они. Хотя ни одна, ни вторая не имели доступа к бухгалтерии.
В колонии ничего не может происходить без согласия начальника. И самое ужасное, что это касается не только хозяйственной части. В колонии была заключенная Вера Сафронова, пенсионерка. У нее был сахарный диабет. Сидела она как раз в то время, когда началось разбирательство по нашей жалобе в СК. Приехали сотрудники ОСБ (отдел собственной безопасности УФСИН — прим.) и начали выбивать из нее показания, что замначальника колонии Антонова требовала у нее деньги за условно-досрочное освобождение. Она сказала, что ничего подписывать не будет. Мелекесова тогда подошла к медработникам и сказала: “Не давайте Сафроновой инсулина — скажите, что нет его”. Бабке просто несколько дней не давали лекарство, она позвонила дочери и сказала: “Мне вообще уже все равно, на кого доносить. Не хочу здесь сдохнуть”. И донесла.
По обращению бывших заключенных прокуратурой было возбуждено уголовное дело. По версии следствия, с 2012 по 2014 гг. неустановленные лица из администрации ИК-7 вымогали у заключенных и их родственников мебель, технику и отделочные материалы для колонии на сумму не менее 80 тыс. руб. Однако колония получала на эти цели такую же сумму из областного бюджета. Дело возбудили по факту превышения должностных полномочий (статья 286 УК) и получения взятки (статья 290 УК).
Марина Бульбенкова, отбывала наказание по ст. 105 УК РФ (“Убийство”) 2012 по 2015 гг. (ранее — в колонии в Ивановской области)
В Калужскую колонию меня перевели из колонии в Ивановской области. Когда я туда приехала, мне открытым текстом начальница колонии Людмила Мелекесова заявила, что нужно купить вещи для колонии. Был целый список: на праздник годовщины колонии закупить фейерверки и оплатить шатры для гостей за 150 тыс руб. Я сказала, что не буду ничего покупать и ко мне можно с такими предложениями не обращаться. Я срок уже досиживала, мне оставалось всего несколько лет из шестнадцати. В каком-то смысле они понимали, что давить на меня бессмысленно — я не прошу у них УДО или чего-то еще. С меня было нечего брать.
Тем не менее, меня заставили обшивать там всю колонию. Возмещала свой “вклад” не деньгами, а руками. Спать мне давали по 2–3 часа. В ИК-7 это было в порядке вещей. Любой приказ администрации, в любое время — и мы обязаны были подчиниться. Самой дикой особенностью калужской колонии было то, что каждое лето там с размахом отмечали день основания. Приезжало много гостей, и особой “фишкой” было выдать кого-то из осужденных замуж. Как-то начальница колонии спросила, не хочу ли я выйти замуж. Я сказала, что мне не за кого. Тогда мне предложили выдать моего брата за другую заключенную, Женю Землякову, которая до сих пор сидит. Мне объяснили, что нужно это, чтобы показать комиссии, что у заключенных налажены “социальные связи”. Я, конечно, от этой дикости отказалась. Но была девочка, которая согласилась — и на свои же деньги ее родственники арендовали карету и лошадь для празднования. Я отделалась тем, что шила им сердечки, чтобы было красиво.
После того, как мы начали жаловаться в прокуратуру на Мелекесову, заключенным стало жить еще хуже. Раньше это все было покрыто мраком и туманом, никто не ворошил это гнездо — и все было спокойно. Все родители, понятно, боятся за своих девочек, которые сидят. У кого-то там матери и другие родственники. Им привозят “поборы”, но не понимают, что девочки там, наоборот, еще больше из-за этого страдают. Запросы администрации увеличиваются с каждым днем. И все равно тебе не видать УДО, могут дать только какую-нибудь свиданку.
Сейчас мы просим Следственный комитет отстранить от должности начальника колонии хотя бы на время расследования. Девчонки могли бы тогда заговорить, сейчас они просто боятся. Не дай бог посадят в ШИЗО или отберут лекарства, что часто практикуется. Стоматолог приезжает в колонию — кому-то разрешают идти к нему на прием, а кому-то нет. Такая история произошла с Женей Земляковой.
Я лично разговаривала со стоматологом, который одну заключенную принял, а ее отказался, хотя мать Жени согласна была оплатить его услуги. Очень жаль, что у меня не сохранилось диктофонной записи. Сначала он мне говорил — мол, не хочу лечить ее, потому что у нее гепатит. Я ему говорю, что у нее тот вид гепатита, который не передается. Сейчас XXI век, есть оборудование. Говорила, что он нарушает клятву Гиппократа. Потом он сказал, что была беседа с начальником колонии. Сейчас этот зубной, а не дай бог завтра это будет скорая помощь.
Больше всего требовали с заключенных-москвичей. Не знаю, совпадение это или нет — в последнее время этапы из Москвы туда прекратили. Вообще таких случайностей не бывает. Именно московские родители стали жаловаться, что их без конца трясут. Я из Брянска, у меня мама получает 15 тысяч — в Москве, конечно, таких зарплат нет.
Двое работников колонии: замначальника по воспитательной работе Дарья Антонова и бывшая начальница воспитательного отдела Наталья Кудряшова — встали на сторону заключенных и рассказали, что в ИК-7 действительно существовала система поборов. По словам Антоновой, начальник колонии Людмила Мелекесова увольняла тех, кто не хотел давать показания против сотрудников, на которых она укажет. Кузнецова утверждает, что ее специально в течение нескольких часов держали в служебном кабинете с целью получить показания путем угроз.
Людмила Землякова, мама заключенной Евгении Земляковой, которая отбывает наказание по ст. 228 УК РФ (“Незаконные приобретение и хранение наркотиков”) с 2011 г.
Не могу сказать, что нас сразу заставили что-то покупать. Когда дочь только попала в колонию, это спровоцировала я сама. Я спросила у начальницы колонии, как можно улучшить условия содержания. Она сказала обратиться через пол года. Когда я обратилась снова, она попросила за улучшенные условия 100 тысяч рублей, но в итоге мы договорились на 50. Муж передал их “полицейскому”, которого прислала Мелекесова. Но на этой сумме дело не закончилось.
С нас формально ничего не требовали. Просто все делали так, чтобы нас вынудить заплатить. Постоянно писали рапорты. Мы с мужем, конечно, старались улучшить пребывание дочери в колонии, отправляли посылки, делали передачки, в добавок пришлось платить за лояльность администрации — в месяц выходило по 30 тысяч. Покупали карнизы какие-то, шторы, скидывались на ремонт. Получался круговорот — администрация присваивала себе деньги из госбюджета, которые выделяли на колонию, а мы бюджет покрывали. В какой-то момент поняли, что все это бесполезно и решили жаловаться в органы.
Прокуратура по надзору за исправительными учреждениями часто приезжала в колонию с проверками. Конечно, ничего не находили. Это просто смешно. Проблемы в ИК-7 не только в поборах. Там практикуются так называемые “рабочие марафоны” — когда заключенных заставляют работать и днем, и ночью. Неужели этого на камерах не видно? Все заключенные в колонии запуганы. Перед каждой проверкой Мелекесова выстраивает заключенных на плацу и предупреждает: “Вы мне только пикнете!”. Так что пока эта связка — Мелекесова и ее патроны — не распадется, ничего хорошего я не жду. Я уверена, что все это покрывает начальник калужского УФСИН.
Рассмотрение нашей жалобы идет по традициям российского правосудия: дело из “центра” спускают обратно в нашу колонию. Последняя жалоба в Генпрокуратуру снова отправилась в Калугу, прямиком к Мелекесовой — для ответа заявителю. Страна абсурда: начальник колонии должна ответить по жалобе заключенной, которая сейчас находится в ее полном подчинении.
Лично мне, после публичных жалоб, она не раз угрожала, что дочь мою “закопает”. Ее перевели на строгие условия. Санкции начали распространяться и на других: подружку дочери, которая прибыла из другой колонии, где отбывала наказание на льготных условиях, тоже перевели на строгие. Обоих девочек отправляли в ШИЗО за то, что у них на кровати висели “живые помощи” — ленточки, на которых написаны молитвы. Начальница колонии их сдирала. Дочке остался год, если сейчас примут поправки в закон о СИЗО, то ей могли бы оставшийся срок сократить вдвое. А на строгом режиме сокращение срока невозможно. Сейчас у дочери рецидивирующий периостит (воспаление десны — прим.), но к ней не пускают стоматолога. Мелекесова заявила приезжему врачу, что у моей дочери гепатит, что она буйная и может на него наброситься, поэтому помогать ей не нужно.
В дежурной части ИК-7 Rus2Web сообщили, что начальство колонии отказывается общаться с журналистами по телефону и готово давать комментарии только тем, кто лично приедет в Калугу.
Rus2Web удалось поговорить со стоматологом, который отказался лечить Евгению Землякову. Он попросил не называть его имени:
“Я не работаю в колонии и приехал туда по просьбе родственников совсем другой заключенной. Евгения Землякова находится в ИК-7 под усиленной охраной — она агрессивна. Меня попросили осмотреть Землякову, что я сделал. Потом попросили меня удалить ей зуб, хотя там есть свой стоматолог. У нее гепатит. Подвергаться риску заражения я не хочу. Заключенную вообще чуть ли не в наручниках ко мне привели. Поймите правильно — я не обязан этого делать, я не штатный медработник в колонии. Начальница колонии не проводила со мной никаких бесед. Более того, я думаю, если бы она была против медпомощи заключенной — Землякову ко мне бы даже не привели. Я не знаю об их конфликте. Предоставляет возможность лечения у кого-либо из медиков заключенному действительно начальник колонии. Земляковой она такую возможность дала — отказался я. Гепатит С — страшное заболевание, и я не знаю, как она себя поведет во время операции — может, она на меня набросится”.
Источник, фотографии: Rus2Web
