И Алексей Федяров, и Сергей Ерёмин — бывшие сотрудники правоохранительных органов, долго проработавших в этой системе. Оба эту систему знают изнутри и оба не понаслышке знают о системе судебной и исправительной — и тот, и другой побывали за решёткой. Они не хотят говорить о своих делах, разделивших жизнь на «до» и «после»: кому надо, считают они, тот найдёт необходимые сведения в интернете. Мы ничего не скрываем. Оба после освобождения сотрудничают с «Русью сидящей», консультируя людей, попавших в жернова закона, членов их семей, помогая своим опытом и знаниями найти справедливость.
— Можно сказать, что вы сейчас по другую сторону баррикад?
Федяров: Если для вас следователь, который расследует убийства и изнасилования, находится с другой стороны баррикад… Я всю свою жизнь работал в системе следствия, расследовал особо тяжкие преступления против личности — убийства, изнасилования. Часто потерпевшими были абсолютно беззащитные люди: малолетние дети, например.
Я не считаю, что эта работа по ту сторону баррикад. Если вы имеете в виду, что я работал против общества.
Да, действительно, масса решений, которые принимают люди при погонах, имеющие отношение к надзорным органам, не лезут ни в какие рамки. Когда есть возможность, я об этом говорю и пишу. Я не скрываю свою позицию и никогда не скрывал. Даже когда работал, я озвучивал это на коллегиях. И ушёл я из прокуратуры в 2007 году добровольно, по своей инициативе, когда только создавался Следственный комитет.
Я не захотел работать в новых условиях: следствие насильно вывели из прокуратуры и создали абсолютно надуманную и бесполезную структуру, полезную в бюрократическом смысле, но абсолютно не нужную и не эффективную.
С тем, что сейчас происходит в этой сфере, я себя ассоциировать не хочу.
Я тогда ушёл в бизнес. И уверяю, что ушло много хороших, добротных следователей. Что страшно: пришло поколение, у которых отцы и матери работают в судах, в прокуратурах, в ФСБ. Они продолжают династию. Мне кажется, это не правильно. Такого не было ни при СССР, ни при Ельцине, как бы к нему не относились.
Я вижу, как сейчас расследуют дела, которые в принципе расследовать не нужно. Я вижу, что творится со статьёй 319 — оскорбление представителя власти. Я вижу, что творится с 212-й статьёй — массовые беспорядки. 282 — экстремизм. Это всё надуманные статьи. Ну как так? Десять лет назад не было экстремизма, а сейчас появился, причём массово? Объяснение одно — статистика. Как любая бюрократическая организация, Следственный комитет оправдывает своё существование. Оправдывать его можно только одним — направлением дел в суд. Но убийств больше не стало и, наверное, не будет. Примерно на одном уровне, и уровень этот уже и так достаточно высок.
А где тогда новые дела брать? Посмотрите приговоры по 318-й статье — насилие в отношении представителей власти: они все, как под копирку:
16-летние дети избивают наряды милиции. Это бред.
— Почему вы стали работать с фондом «Русь сидящая»?
Федяров: Я всегда, по сути, старался заниматься правозащитой — помогал людям. Сейчас я занимаюсь консультированием в области корпоративного права, а кроме этого работаю с фондом «Русь сидящая». Понимаете, правозащитников масса, но это не правозащитники на самом деле: они делят людей. Для них есть политзаключённые — уголовники, интеллектуалы — быдло, белые воротнички — челядь. Для меня есть одна градация — за своё человек сидит или не за своё; причастен он или не причастен; виновен он или не виновен.
И даже если он виновен, я буду ему помогать, если его государство необоснованно прессует.
Даже виновного нельзя убивать в изоляторе.
Нельзя создавать такие условия, какие сейчас для этапированных: ты выходишь в туалет три раза в сутки.
— Вы сказали, что в СССР такого не было. Я тоже видел, как работает советское судопроизводство, и оно было далеко не идеальным.
Федяров: В советском судопроизводстве было одно замечательное положение закона — непрерывность судебного следствия. Если судья начинал рассматривать дело, он обязан был рассмотреть его до конца. При советском судопроизводстве суд слушал свидетеля. Сегодня система работает по-другому. Это можно понять только работая в системе или испытав работу системы на себе.
— Какую помощь вы можете оказать людям?
Федяров: Люди обычно приходят с вопросами по уголовным делам, но у некоторых это просто крик души: да, он виноват, он не отрицает этого, но почему ему дали так много?! Начинаешь разбираться, и тоже не понимаешь. Есть в нынешнем законодательстве такое понятие как досудебное соглашение. Очень хорошая процедура по большому счёту — действительно повёрнутая лицом к человеку. Она предусматривает, что при заключении досудебного соглашения подсудимому не может быть назначено больше половины от максимального размера предусмотренного законом наказания. Но когда начинаешь смотреть реально, какое наказание человеку по этому досудебному соглашению назначили, оказывается, что всего на два-три месяца меньше, чем другим участникам процесса. В лучшем случае на год меньше, чем участникам процесса, которые вообще не признали вину.
И встает вопрос: если в законе сказано, что наказание назначается исходя из принципов справедливости, то где она, эта справедливость?
Человек пошёл на досудебное соглашение, рисковал, вскрыл организованную группу — он со своей стороны выполнил условие этого соглашения. Формально система его тоже выполнила. Есть случаи, когда заключившему соглашение дали 13 лет, два его подельника не признавали вину вообще, а им дали по 12 лет.
— Что можно сделать в таком случае?
Федяров: Формально закон соблюдён: приговор вынесен в открытом судебном заседании, права сторон в предоставлении доказательств были соблюдены. Но остаётся вопрос, почему человек, которому законом предусмотрено снисхождение, оказался наказан более сурово, чем человек, который по формальным основаниям эту процедуру снисхождения себе не заработал? Так подрывается сам принцип справедливости и доверия к судебной системе. Зачем я буду заключать соглашение, если по большому счёту оно большой роли не играет?
Большинство из тех, кто обращается за помощью, за консультацией, не говорят, что они невиновны. Многие говорят: «Да, я сижу за своё, признаю, виноват, но я считаю, что мне много дали». У одного — 33 квартирных кражи, ему дают три года лишения свободы. У другого — одно единственное преступление, он получает те же самые три года.
Задача одна — если человеку можно помочь, нужно это сделать.
И мы не разделяем — хорошему человеку, плохому. Он — человек, которому нужна помощь.
И если в наших силах облегчить его судьбу, нужно этим заняться. У нас это не обязанность, а внутренние убеждения. Бывает так, что я сам не буду браться за это дело по разным причинам, но могу посоветовать, к кому обратиться. Если человек получит не помощь, то качественную консультацию.
Люди, к сожалению, в большинстве своём хотят слышать только то, что они хотят услышать. Бывает, ты человеку говоришь не то, что он хотел услышать. Но мы же не договаривались, что наши мнения совпадут. Возможно, мое мнение вам не понравится. Я не уверен даже, что оно всегда правильное! Но есть одно правило: если услышали слова «Я вам гарантирую», вставайте и уходите. Не может ни один юрист по уголовным делам гарантировать решение, которое принимает суд.
— Были случаи, когда удавалось людям помочь?
Федяров: Евгения Чудновец. Распространила в интернете трёхсекундное видео с предполагаемым издевательством над мальчиком в детском лагере. Оправдана. Но осталось «материнское» дело в отношении вожатых, в частности Данилы Безбородого, — мальчишка сидит абсолютно ни за что. Уникальная ситуация, когда, по данным предварительного следствия, всё дело, всё обвинение построено на одних показаниях девятилетнего мальчика. В суд его не вызывали. Ни одного доказательства больше вообще нет. Протокол допроса — свободный рассказ. А по факту за 45 минут следователь задал девятилетнему мальчишке 327 вопросов. Ни одного ответа длиннее предложения нет. Просто — «Да», «Нет».
Представляете, как выглядит стенограмма? 327 вопросов и односложные ответы.
Из этих ответов следователь скомпилировал допрос. Больше ни одного доказательства нет.
— Можно добиться от этой системы справедливости?
Федяров: Можно. Только её нужно менять.
Нужно убирать из неё эту страшную ориентированность на статистику.
Ерёмин: Не обязательно же только по резонансным делам вышестоящие суды меняют решения нижестоящих судов. У меня в практике было дело, когда человеку дали 3,5 года. После апелляции ему снизили три месяца и отправили отбывать наказание в колонию общего режима. Я писал ему кассационную жалобу, и суд кассационной инстанции, рассмотрев его доводы, сравнив с материалами дела, принял решение снизить ему наказание до одного года семи месяцев. То есть человек просто досидел спокойно свои две недели и радостный ушёл домой. В приговоре была ошибка: он не обратил внимания, а мне бросилась в глаза. Обычный парень. При этом он никогда не говорил, что не виноват, но и не гордился тем, что сделал.
У меня были случаи, когда за незаконный сбыт наркотиков люди приговаривались к условному сроку осуждения. Судьи принимали решения исходя из материалов дела. И люди оставались на свободе. И никто потом этих приговоров не отменял.
Большинство людей не отрицают, что они виноваты. И нужно просто минимизировать потери для них. Чтобы справедливость восторжествовала, но с наименьшими потерями. Если человека приговорили к лишению свободы в первый раз, страдает не столько он сам, сколько его семья. Они страдают больше, чем тот, кого посадили. С другой стороны, и потерпевшая сторона на этот период времени лишена возможности получить с него материальную компенсацию, которую он мог бы ей возместить, если бы остался работать.
Задача же системы, по крайней мере она так декларируется, — исправление человека, а не просто наказание.
Федяров: Российская судебная система не призвана исправлять.
Она с XVI века направлена на освоение территории с минимальными потерями для государства. При минимальной стоимости использования рабочей силы.
Начинается освоение Урала — появляется судебная исполнительная система. До этого законы были ориентированы на возвращение потерпевшего в общество. А с XVI века в судебной системе появляется государство как заинтересованная сторона, преступление считается общественно опасным. Человек становится обязанным не только потерпевшему, но ещё и государству. Сто-двести лет назад это было более-менее оправдано: так была освоена вся Сибирь, благодаря Сибирскому тракту, по которому гнали кандальников. Но пришло новое время, и сейчас труд заключённых используется лишь в малой степени, а система осталась. Людей гонят по тракту, загоняют в колонии, а дальше что делать — не знают. Им там нечем заняться. Заключённые бегают с лопатой и ловят снег, потому что асфальт должен быть чёрным.
Исторически сложилось: зэк в России должен быть занят. Это каторга. Слово убрали, а суть осталась.
Только сейчас она не приносит дохода государству.
А вообще про нашу систему лучше всех написал Достоевский. «Записки из мёртвого дома» прочтите — и отбросьте только розги. Всё остальное так и осталось. И кормить стали хуже.
Источник: Сиб.фм
