На кого будет возложена основная обязанность по сбору доказательств в случае введения «института установления объективной истины» в УПК РФ?
В Государственную Думу ФС РФ 29 января 2014 г. официально внесен в порядке законодательной инициативы проект федерального закона «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации в связи с введением института установления объективной истины по уголовному делу». Этот законопроект № 440058-6 зарегистрирован и 30 января Председателем Госдумы направлен для рассмотрения в Комитет по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству.
Чья инициатива?
Согласно сведениям Автоматизированной системы обеспечения законодательной деятельности, законопроект внесен депутатом А.А. Ремезковым, являющимся заместителем председателя данного Комитета. Благодаря электронным технологиям любой желающий имеет возможность ознакомиться с текстом законопроекта. Правда, при ознакомлении с ним сразу возникает серьезное (и абсолютно обоснованное) сомнение в том, что именно депутат А.А. Ремезков готовил пакет документов, сопровождающий эту законодательную инициативу.
Дело в том, что в п. 13–15 ст. 1 законопроекта № 440058-6 предлагается внести изменения в тексты ст. 369, 379, 380.1 УПК РФ, которые утратили силу еще 1 января 2013 г. в связи с вступлением в силу соответствующих положений Федерального закона от 29 декабря 2010 г. № 433-ФЗ о новом порядке производства в судах апелляционной, кассационной и надзорных инстанций.
Сразу вспоминается, что два года назад, 13 мая 2012 г., в «Российской газете» было опубликовано интервью с председателем Следственного комитета РФ А.И. Бастрыкиным, которое как раз и было посвящено рассказу о разработанном в возглавляемом им органе законопроекте. Именно тогда о необходимости возвращения понятия «объективная истина» в российское уголовно-процессуальное законодательство заговорили не ученые в ходе научных дискуссий, а один из наиболее могущественных руководителей правоохранительных органов.
Я прекрасно помню острые обсуждения, последовавшие за тем интервью, я и сам несколько раз участвовал в некоторых круглых столах, посвященных этой теме. Самое интересное для меня – тогда дискуссия основывалась именно на тексте интервью, а не самого законопроекта. И на многочисленные вопросы, где можно непосредственно ознакомиться с документом, представители СК России говорили, что он направлен для рассмотрения Президенту РФ (ч. 3 ст. 1 Федерального закона от 28 декабря 2010 г. № 403-ФЗ: «Президент Российской Федерации осуществляет руководство деятельностью Следственного комитета»), поэтому обсуждать текст до его одобрения неправильно.
Год назад, в феврале 2013 г., в прессе была распространена информация о том, что законопроект, вводящий в уголовный процесс понятие «объективная истина», уже в марте может быть внесен в Госдуму. Однако, как нам известно, ни Правительство РФ, ни Президент РФ не посчитали правильным выступать с такой законодательной инициативой. Хочется верить, именно потому, что не считают ее обоснованной.
Зато инициативу проявил нерядовой депутат от правящей партии, причем, как видно из всего сказанного, внес, получается, не глядя, тот текст, который был разработан в недрах Следственного комитета РФ еще в 2012 г. Можно отметить, что давая 3 февраля 2014 г. интервью в связи с внесением этого законопроекта той же «Российской газете», руководитель Главного организационно-инспекторского управления СК России А.И. Коротков никак не опроверг слова журналиста о разработке проекта именно его коллегами.
Формулировки и реализация
Но, конечно, главная проблема состоит вовсе не в том, кем разработан законопроект. Главное – какую идею он продвигает. А идея изложена в пояснительной записке к документу.
Начало ее не может не вызывать одобрения. Как иначе можно относиться к словам об усилении «гарантий, обеспечивающих справедливость правосудия, отправляемого в форме уголовного судопроизводства»? Естественно, любой человек хотел бы получить гарантии, что правосудие в нашей стране будет исключительно справедливым.
И слова о том, что «справедливое наказание виновных, а также ограждение от этих неблагоприятных правовых последствий невиновных» невозможны «без выяснения обстоятельств уголовного дела такими, какими они были в действительности, то есть установления по делу объективной истины», тоже не должны, вроде бы, вызывать отторжение.
И утверждение о том, что необходимо «принять все предусмотренные настоящим Кодексом меры к всестороннему, полному и объективному выяснению обстоятельств, подлежащих доказыванию», что «прокурор, руководитель следственного органа, следователь, а также начальник подразделения дознания и дознаватель обязаны сохранять объективность и беспристрастность, не допуская обвинительного уклона в доказывании. Обстоятельства, оправдывающие обвиняемого (подозреваемого) или смягчающие его наказание, подлежат тщательному и всестороннему исследованию и оцениваются наравне с обстоятельствами, изобличающими обвиняемого (подозреваемого) или отягчающими его наказание» не только не вызывают возмущения, но и кажутся очевидными, поскольку воспроизводят, как минимум внешне, неоднократно высказанные при анализе положений УПК РФ правовые позиции Конституционного Суда РФ.
Но главные проблемы, как всегда, состоят не в формулировках общих принципов, а в реальных действиях, которые предполагается проводить для претворения этих принципов в практику судопроизводства. Хотя не могу удержаться и от комментария принципов. Согласно пояснительной записке «не способствует установлению истины и реализованная в законе модель состязательности. Она тяготеет к чуждой традиционному российскому уголовному процессу англо-американской доктрине так называемой чистой состязательности».
Крайне интересно, в каких судах авторы такого текста могли видеть примеры «чистой состязательности» и судью – «пассивного наблюдателя за процессуальным противоборством сторон». Возможно, им сказочно везло при походах в российские суды, но ни мне, ни подавляющему большинству моих коллег с таким сталкиваться не приходилось, к сожалению. И это несмотря на то, что ст. 123 Конституции РФ провозглашает: «Судопроизводство осуществляется на основе состязательности и равноправия сторон». КС РФ неоднократно разъяснял, что «этот принцип в уголовном судопроизводстве означает прежде всего строгое разграничение судебной функции разрешения дела и функции обвинения, которые, таким образом, осуществляются разными субъектами».
Этот принцип полностью соответствует и принятым Российской Федерацией обязательствам по выполнению положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод, ст. 6 которой предусматривает право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона.
Европейский суд по правам человека, толкования которого являются обязательными для нашего государства, неоднократно формулировал: «Основным принципом, лежащим в основе применения статьи 6 Конвенции, является справедливость. Принцип равноправия сторон, то есть один из элементов самой концепции справедливого судебного разбирательства, требует, чтобы всем сторонам была предоставлена разумная возможность участвовать в судебном разбирательстве по своему делу в тех условиях, которые бы не ставили сторону в существенно невыгодное положение по сравнению с ее оппонентом».
Об активности и пассивности
Авторы проекта критикуют положения действующего закона, который не разрешает, по их мнению, судье «какую-либо активность в собирании доказательств». И ссылаются на романо-германскую модель правосудия, основанную, по их убеждению, на приоритете достоверного (объективно истинного) знания о событии преступления при принятии итогового процессуального решения по делу.
При этом они, правда, забывают, что в этой модели фактически отсутствует предварительное расследование, принятое российским правом, что во Франции действуют следственные судьи, непосредственно участвующие в сборе доказательств, в Германии решения о возбуждении публичного обвинения по ходатайству потерпевшего выносит именно судья (§175 УПК ФРГ), в судебных следственных действиях (судейских осмотрах, обысках, допросах) принимают участие обвиняемый и его защитник, что в германском уголовном процессе, наконец, вместе с профессиональными судьями действуют представители граждан – шеффены, пользующиеся равными с судьями полномочиями.
Иначе говоря, авторы в очередной раз предлагают поступать по Гоголю: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…». В очередной раз хотят внедрить отдельный элемент системы, существенно отличающейся от нашей. Причем очевидно, что единственной реально преследуемой целью предлагаемых нововведений является получение возможности восполнения пробелов, допущенных на предварительном следствии.
Авторы законопроекта желают, чтобы судьи выполняли за сторону обвинения работу по собиранию тех доказательств, которые та не сумела, а чаще всего не захотела искать. Не зря же в качестве одной из причин возвращения дела прокурору авторы предлагают считать недостаточность доказательств, возникшую в результате признания части их недопустимыми. УПК РФ признает недопустимыми только доказательства, полученные с нарушением закона, следовательно, авторы предлагают предоставить обвинению вторую (а как свидетельствует практика применения института возвращения дела на дополнительное расследование – иногда и пятую, и десятую) попытку доказать свое обвинение.
Конечно, обосновывается это необходимостью защиты прав потерпевшего от преступления. Однако при этом забывается, что ст. 52 Конституции РФ говорит об охране законом «прав потерпевших от преступлений и злоупотреблений властью». А в ситуации нарушения закона при совершении процессуальных действий как раз и происходит злоупотребление властью со стороны следователя или дознавателя в отношении лица, привлекаемого к уголовной ответственности.
Конституционный Суд РФ неоднократно формулировал выводы о том, что принцип состязательности и равенства сторон в уголовном судопроизводстве означает прежде всего строгое разграничение судебной функции разрешения дела и функции обвинения. «Состязательность в уголовном судопроизводстве, во всяком случае, предполагает, что возбуждение уголовного преследования, формулирование обвинения и его поддержание перед судом обеспечиваются указанными в законе органами и должностными лицами, а также потерпевшими. Возложение же на суд обязанности в той или иной форме подменять деятельность этих органов и лиц по осуществлению функции обвинения не согласуется с конституционным принципом разделения властей и препятствует независимому и беспристрастному осуществлению правосудия судом (постановление от 20 апреля 1999 г. №7-П).
Эти правовые позиции использовал ЕСПЧ при рассмотрении обращений российских граждан (постановление от 18 мая 2010 г. по делу «Озеров против Российской Федерации», жалоба № 64962/01; от 27 января 2011 г. по делу «Карпачева и Карпачев против Российской Федерации», жалоба № 34861/04).
При этом, если бы речь шла о действиях суда по получению доказательств в связи с необходимостью содействия потерпевшему или стороне защиты, лишенной на предшествующих стадиях процесса такой возможности из-за отказа следствия в их удовлетворении, либо в связи с необходимостью проверки достоверности представленных непосредственно в судебный процесс новых доказательств, такое можно было бы воспринимать как то, что судья действует, «сохраняя при этом объективность и беспристрастность и не выступая на стороне обвинения или стороне защиты». Но таких предложений законопроект не содержит.
Авторы предполагают именно возложение на судью обязанности по сбору доказательств в случае неполноты следствия, а также признать односторонность и неполноту судебного следствия в качестве основания для отмены приговора. А это значит, что в действительности на суд предлагается возложить именно обязанности стороны обвинения, что уже оценено КС РФ как нарушение положений нашей Конституции.
Невозможно согласиться и с предложениями авторов законопроекта о новом определении презумпции невиновности.
Конечно, презумпция невиновности, как и любая другая презумпция, является правовой фикцией, признаваемым достоверным предположением. И как любая презумпция, она может быть опровергнута. Но как согласиться с утверждением, что она «может быть применена лишь в случае невозможности достижения по делу объективной истины и только после принятия исчерпывающих мер к ее отысканию»?
Такая формулировка предполагает, что презумпция невиновности применима только в том случае, если все принципиально возможные действия по сбору доказательств обвинения не принесли результатов (следствием такого подхода, естественно, должна стать возможность неограниченное число раз возвращать дела для дополнительного расследования). Но ведь если использованы все в принципе возможные способы и не получено доказательств вины, то это уже не презумпция (не предположение), а именно доказанная невиновность! Конституции РФ в ст. 49 закрепляет именно презумпцию невиновности, а не что-то принципиально иное, предлагаемое авторами проекта.
Безусловно, проблемы, возникающие в связи с внесением данного законопроекта, невозможно полностью рассмотреть в одной статье. Но анализ свидетельствует, что предлагаемые изменения закона направлены на облегчение деятельности только одной стороны уголовного процесса – стороны обвинения и не соответствуют принципам российской Конституции.
Игорь ПАСТУХОВ,
адвокат Юридической фирмы «ЮСТ», член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека
ДЛЯ СУДЬИ ИСТИНА ЕСТЬ ТО, ЧТО УСМАТРИВАЕТСЯ ИЗ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ
Отрицание приоритетности «формально-юридической» истины перед истиной объективной на практике приводит к «назначению» виновных следствием и судом
С момента принятия ныне действующего УПК РФ отдельные «гурманы» (из тех, кто особо ценит статьи УПК о принципах уголовного судопроизводства) страдали от отсутствия в нем упоминания об объективности и беспристрастности – вот в старом УПК они были прописаны (хотя дальше упоминания дело не пошло), в Европейской конвенции есть, а в УПК РФ – нет.
Судья должен знать заранее!
Появлялись отдельные предложения – не о включении этих двух принципов в УПК – об упразднении тяжкого для души патриота положения Конституции о приоритетности международных норм. Многие помнят, что был на Урале губернатор Россельс. Он вообще предлагал сбросить иго ЕСПЧ с нашего правосудия. Такую возможность и сейчас обсуждают, но Россельс предлагал учредить Евразийский суд и определить ему место нахождения в центре Евразии – вблизи уральской столицы, Екатеринбурга.
Однако на принципы не покушались. Но вдруг появился в Госдуме законопроект о введении в уголовное судопроизводство «института» (как его назвали) объективной истины. Как бальзам на душу, наконец-то! Не совсем, правда (объективность как принцип – далеко не то же самое, что объективная истина), но все-таки!
Радовались в основном следователи. Прежде всего, в силу ведомственных пристрастий: проект внесен депутатом, но за его спиной видна мощная фигура главного начальника СКР. Не какой-нибудь юридически невежественный А.А. Ремезков (который был инициатором закона об иностранных агентах, отправил своих детей обучаться в США и Англию, причем старшего сына – не куда-нибудь, а в военную академию, но военная академия – не Госдеп, в связях с которым упрекают наши НКО) – нет, не депутат придумал это «усовершенствование». Родилось оно в недрах Следственного комитета и одобрено доктором юридических наук – самим А.И. Бастрыкиным.
Однако шутки в сторону. Казалось бы, что плохого – предлагается восстановить в правах обязанность суда устанавливать объективную истину. Что плохого в том, что приговор будет отражать истинное знание о преступлении (или об отсутствии оного)? Разве мы все не заинтересованы в торжестве истины?
Дело, однако, в том, точнее, даже не в том, а в ком – кто будет истину устанавливать. У каждой из сторон (обвинения и защиты) свое представление об истине. В законопроекте во главу угла выдвигается судья – вот он, дескать, и будет устанавливать истину, а когда ему не удастся ее установить, тогда (и не ранее) он будет принимать решение в соответствии с презумпцией невиновности. Очевидно, однако, что для такой мыслительной операции судья должен заранее держать в голове свое представление об объективной истине.
Предполагается, по-видимому, что в сознании судьи уже откуда-то взялось представление о действительных событиях, отличное от того, которое выдвинули стороны, и это судейское видение нужно подтвердить доказательствами, не предоставленными сторонами. Тогда суд и займется принятием всех необходимых мер «к установлению действительных фактических обстоятельств уголовного дела». И что это, как не предложение заставить-таки суд «выступить» на стороне обвинения либо на стороне защиты?
Важно понять, откуда у судьи появится это знание о том, что случилось в действительности, ведь это знание и есть объективная истина. Не менее важно выяснить, в какой момент и откуда судья должен понять, что объективная истина осталась непознанной.
Мнения и доказательства
Очевидно, что законопроект ничего не добавляет к положениям ст. 14 УПК о том, что толковать в пользу подсудимого нужно лишь те сомнения, «которые не могут быть устранены в порядке, установленном настоящим Кодексом». Более того, предложенная в законопроекте формулировка может дезориентировать правоприменителей, породив у них мнение, что речь идет о каких-то других сомнениях, не о тех, которые имел в виду законодатель, конструируя норму о презумпции невиновности в ст. 14 УПК, о существовании истины, познаваемой за пределами исследованных доказательств.
Депутаты пояснили, что презумпция невиновности – юридическая фикция, которая может действовать только тогда, когда исчерпаны все средства поиска истины объективной. Пока все средства (а сюда печальная практика включает и пытки) не исчерпаны, презумпция невиновности действовать не начнет. Ну а кто под пыткой не сознается, на того и будет распространяться ст. 49 Конституции РФ.
Не думают же авторы законопроекта, что без их новаций суды основывают свои выводы на вполне устранимых сомнениях, «сомнениях ленивого ума», как называл их А.Ф. Кони. Увы, распространенность действий и решений, порожденных «ленивым умом», – это одна из грустных реалий нашего судопроизводства. Предложенный законопроект заведомо не способен избавить нас от этой беды. Фактически, какими бы красивыми словами ни прикрывались эти построения, речь идет о том, что приговор якобы следует основывать не на той картине мира, которая нарисована доказательствами (формально-юридическая истина, по терминологии разработчиков законопроекта), а на той, которая рисуется правильной судье.
Между тем судье должно быть безразлично, что именно произошло в действительности, если собранные доказательства не позволяют этого узнать со всей полнотой. Судья может сколько угодно думать, что подсудимый – преступник, но если этому нет доказательств, то приговор надо выносить оправдательный. Профессиональный подход в том и состоит, что для судьи истина есть то, что усматривается из доказательств.
Отрицание приоритетности «формально-юридической» истины перед истиной объективной на практике приводит к фальсификации доказательств, подтасовыванию фактов, «назначению» виновными первых попавших под руку оперработникам и следователям, применению незаконных методов ведения следствия.
Отсюда и широкое распространение в XXI в. в демократической России вполне средневековых по характеру пыток (с поправками на современность: в Средние века не было противогазов и полиэтиленовых пакетов), и откровенно незаконные решения об арестах при полном отсутствии доказательств как причастности подозреваемого к инкриминированным действиям, так и возможности помешать следствию (они же и пишут о «воспрепятствовании установлению истины по делу»!).
Юрий КОСТАНОВ,
адвокат, член Совета АП г. Москвы, член Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека
