Есть такой странный праздник «Старый новый год» не понятно старый — новый. Вот так и в мою жизнь с этим праздником пришёл полный хаос. Моя семья — это муж и четверо замечательных детей. Для меня это мой маленький мир, и мне не передать никакими словами, какая адская душевная боль мучает, когда всё это рушится в один день — все планы на будущее, надежды, мечты. Остаются тёплые воспоминания, полная растерянность, пустота в душе и страх перед будущим. И вот тебе странно, что уже не ты решаешь свою судьбу, а человек в погонах. Обычный такой человек, ничем не примечательный, даже посредственный, но теперь он диктует правила твоей жизни — когда можно увидеть мужа, когда можно его покормить домашней едой, когда встретиться детям с отцом. Это трудно принять.
Зимний вечер, канун «старого нового года», всё как обычно: муж Алексей уехал по делам, я с детьми у родителей. Мы его ждём, он должен нас забрать, дома ждёт семейный праздничный ужин. Телефонный звонок: «Родная, я через 20 минут буду». Дальше ожидание, телефон не отвечал, позже — «не абонент». Внезапно охватившая паника, которую я не могла себе объяснить, отчего становилось ещё страшнее, заставила быстро одеть детей и побежать домой, дома его не было. Я металась из комнаты в комнату, не могла успокоиться, чувство сильной тревоги не отпускало. Периодически просыпался маленький сынишка — видимо, чувствуя мою тревогу.
Утро. День. Телефон мужа по-прежнему отключен. Идём на прогулку с детьми, звонок с неизвестного номера, отвечаю, слышу родной голос: «Привет. Меня задержали (долгая пауза) прости.» Как говорила моя бабушка, у меня ум расшарашился, первая мысль — штрафы! Муж неоднократно шутил по этому поводу, у него скопилось приличное количество штрафов в ГИБДД, он смеялся: «Будешь мне сухари носить!» Снова звонок, опять незнакомый номер: «Малыш, можешь привезти свидетельства о рождении детей и (переспрашивает у кого-то) и да, свидетельство о браке, это срочно» дальше диктует мне адрес, но я его даже не слушаю, т.к знаю что отделение полиции у нас в городке одно.
Оставляю детей у родителей, хватаю документы, на такси мчусь, в отделение про моего мужа никто ничего не знает, перезваниваю на номер,ответили и разъяснили , что в полицию не нужно, назвали непонятную аббревиатуру ФСКН, здание — старый детсад. В здании тишина, я не вижу сотрудников в форме. Меня проводили в большой кабинет, завели мужа. Мы сели на диван рядом, меня било мелкой дрожью, я не понимала что происходит, поэтому не знала, что мне говорить. Смотрю на мужа, он как будто не в себе, я вижу что ему физически больно, у него рассечена бровь, лицо помято, одежда грязная. Высокий человек в штатском протягивает мне бумаги, текст не помню, в глаза бросилось «наркотические вещества» статья 228.1. Мне выдали документы на машину, ключи, попросили за это расписаться. Я снова подошла к мужу, он крепко обнял меня, заплакали оба. Он достал из кармана тысячу рублей и положил мне в карман. Именно такую сумму муж брал в качестве оплаты за поездку до «города» когда возил пассажиров минуя диспетчера, чтоб не платить процент, он подрабатывал в такси. Мне сообщили, что завтра состоится суд по избранию меры пресечения. Высокий, худой опер — позже выяснилось, начальник ФСКН, — уверенно, спокойно говорил: «Всё будет нормально, документы же привезли, завтра домой отпустят, на подписку». Мужа увели. Я спустилась к машине, припаркованной возле здания ФСКН, меня уже ждали родители мужа, на кузове авто были следы крови, в салоне всё оторвано и перевёрнуто, кровь на ковриках. Снова бессонная ночь.
Я первый раз была в суде. В зал заседания меня не пустил конвой. Я плакала и пыталась разобрать слова через закрытую дверь. Судья, возвращаясь в зал после перерыва, задержался у своего секретаря, я слышала их диалог.
Судья:
— Ну что делать? У него же четверо детей, чет-ве-ро.
Секретарь:
— Вот ты его сейчас отпустишь , а вдруг он снова начнёт! Пусть посидит, потом выйдет по УДО или по амнистии там, не знаю.
Мужа вывели в наручниках, у него была уже гематома на пол лица. Следом вышел странный старый человек. Он был именно старый, со смешной старческой походкой, плохо одет. Оказалось, это адвокат мужа. Говорил он неразборчиво: «Я когда уже пришёл к нему, потом там задержался, посмотрел, он там такое понаписал! Он там понаписал , что возил их неоднократно, всё знал, я удивился. Он у вас как вообще? Нормальный? А то он как-то не в себе мне показалось. В общем надо разбивать группу лиц иначе плохо будет. Ну вот, всё удачи вам!» Старый адвокат ушёл, подошла следователь: «Дело, конечно, ваше, но, учитывая ваше положение, я вам не советую нанимать адвокатов — будет у него хоть три адвоката, хоть из Москвы привезти, суд разберётся и будет так, как решить суд, а вам сколько сейчас денег на передачи ещё надо будет. На условное не надейтесь, срок будет реальный, но зато отсидит год, два, три и жить нормально будете». Я не могла им отвечать, я, конечно, что-то мычала в ответ, в голове звенело, мне казалось, что я наблюдаю всё это со стороны, это не может быть со мной!
Я боялась возвращается домой, дом стал чужим, там больше не было моего маленького мирка. Мне казалось, больше вообще ничего нет, пустота внутри. Я двигалась на автомате, в реальность меня возвращали только голоса детей. Я приняла решение не сообщать детям о случившемся. Я не знала, как это все им объяснить, потому что я не знала, как это объяснить себе! Так наш папа уехал в «длительную командировку, в закрытый город на севере, где нет связи».
И началась совсем другая жизнь, нет, вернее, выживание. Я ничего не знала про 228, в помощь был старый добрый интернет. Юридические сайты, группы в соцсетях. Я была шокирована историями, которые описывали люди. Оказалось, статья очень популярная, её даже окрестили «народной». С каждой прочтённой историей, с каждым высказанным мнением становилось всё страшнее. Звучали страшные цифры, 10, 12, 15 лет. Я не верила, с нами так быть не может, «суд же разберётся», вот и адвокат говорит «всё нормально, на нас ничего нет». Я ходила на все продлёнки и каждый раз с надеждой, что вернёмся домой вместе. Я всё ждала, когда же уже суд начнёт разбираться. Хотя сама не понимала, в чём же тут разбираться, мне было непонятно, за что держат моего мужа в тюрьме. Человек выполнял свою работу, а в чём заключается работа таксиста? Отвезти пассажира по указанному адресу, не задавая лишних вопросов, ведь если таксист будет думать о благопорядочности и законопослушности каждого пассажира, он останется без заработка! Но нет, следователь решил иначе, по материалам дела, это было ни что иное, как группа лиц по предварительному сговору, сбывавшая наркотические вещества. То, что нет ни одного доказательства того, что муж занимался сбытом наркотиков, никого не смущало. Ведь, как говорил старый адвокат, мой муж «не совсем в себе» и «рассказал» следователю то, что написал опер ФСКН. А если муж отказывался рассказывать, следователь звала на помощь, оперов, и они помогали вспомнить. Его били, прыгали на спине, применяли электрошокер. Травмы были зафиксированы в журнале ИВС, потом фельдшер в СИЗО, не приняв мужа, написал заключение о подозрении о черепно-мозговой травмы. Но участковый допросил мужа и выяснил, что Алексей, возвращаясь от друзей в вечернее время, шёл и падал. Правда, по материалам дела, именно в это вечернее время его принимали сотрудники ФСКН, но это же мелочи, кто на это обратит внимание, как и на слова подсудимых о том, что они никакого участкового в глаза не видели и подписи свои не ставили.
Шли суды. Долго. Я была на каждом, наблюдая это лицедейство, каждый раз приходила в ужас. Свидетели — наркозависимые люди, готовые дать любые показания, лишь бы их не трогали, — штатные понятые и ничего не помнящие за давностью событий менты. Адвокаты пели в унисон дежурные реплики. Всё разыгрывалось, как по нотам. Порой мне хотелось закричать: «Очнитесь! Вы же играете с людскими судьбами!» Безразличие в глазах судьи и прокурора поражало, им было скучно. Но мы верили, верили до самого приговора «суд разберётся». Не разобрался. 9,6 лет строгого режима без дополнительных наказаний. Что я чувствовала, услышав приговор, если честно, не помню, это было похоже на помешательство, я орала, уже не могла сдерживать, контролировать себя, я лезла на стены, повторяя один вопрос «За что?!»
И снова «старый новый год» уже третий, без папы. К тому времени уже, конечно, была подана апелляционная жалоба, но надежды, что семья скоро воссоединится, таяли, как снег в мае. Старшие дети всё чаще задавали вопросы о папе, они очень ждали его, скучали, и дня не проходило, чтобы мы о нём не говорили. Младшая дочка на удивление помнит всё, куда с папой ходили, что он ей покупал, как им было весело и хорошо вместе. Когда его арестовали, ей было четыре. Самый маленький, конечно, папу совсем не помнил, ему было восемь месяцев, он только учился ходить, когда в последний раз виделся с папой, но слово папа, как только научился говорить не сходило с уст, чаще всего спрашивал: «А где мой папа?» У меня от этого вопроса наворачивались слёзы. Он замечательный отец, мне трудно без него, ведь мы с мужем были взаимозаменяемы. Он мог лечь с ребёнком в больницу, и я знала, что всё будет хорошо, он проконтролирует и лечение пройдёт должным образом. С дочкой сходит на тренировку, поговорят, даст ей совет, т к сам занимался этим видом спорта. Алексей очень любит детей, и они к нему очень привязаны. Поэтому правда о папе тяжело ранила их. Вот знаете, говорят, детей не обманешь, они очень тонко чувствуют людей и отношение к себе. Наши дети ни на секунду не засомневались в отце, они точно знают, что папа не сделал то, в чём обвиняют. И теперь они тоже верят, что «суд разберётся».
Людмила Янина
