Владимир Путин обещал Совету по правам человека специальный закон против пыток. Но нынешние законы уже четко наказывают за пытки. Фото с сайта kremlin.ru
На прошлой неделе Совет по правам человека при президенте России всколыхнул тему пыток. Для наблюдающего за этой темой многие годы ничего необычного. Был мощный информационный повод – публикация видео из Саратовской туберкулезной больницы ФСИН, намеки о новых гигабайтах разоблачающих архивов в будущем, множество материалов в прессе и семь уголовных дел — по пяти эпизодам насильственных действий сексуального характера и по двум эпизодам превышения полномочий с применением насилия. Уволены пятеро сотрудников ФСИН, в том числе глава УФСИН по Саратовской области Алексей Федотов и начальник туберкулезной больницы Павел Гаценко.
Тема поднята прямым обращением члена СПЧ Евы Меркачевой к президенту на встрече совета с ним. Госпожа Меркачева высказала мнение о необходимости внесения в Уголовный кодекс статьи «Пытки», предложила передавать все уголовные дела о пытках в российских колониях в центральный аппарат Следственного комитета России. Говорила она о прокурорском и общественном надзоре, просила о закупке аппарата КТ для единственной тюремной больницы в Москве, о том, что обвиняемых по ненасильственным преступлениям продолжают отправлять в сизо.
Привожу поднятые Евой Меркачевой темы максимально полно лишь для того, чтобы отметить, что большую часть из них президент оставил без комментариев, сказав лишь, что системные меры нужны, и Совет Федерации уже начал работать по внесению в законодательство изменений, закрепляющих понятие состава преступления «Пытки».
Законопроект, действительно, лежит, со слов сенатора Людмилы Нарусовой, под сукном с 2019 года. Тогда его появление катализировали пытки, а точнее видео пыток из Ярославского УФСИН. Потом подобного информативного и качественного видео долго не было. Хотя пытки продолжались.
Популизм. Если кратко, именно так я оцениваю законопроект Совета федерации. Сторонникам законопроекта сложно удается отыскивать аргументы, сколь-либо убедительные для практикующего специалиста.
Говорят, что это будет отдельная статься в уголовном кодексе и это хорошо. Говорят, что наказание будет предусмотрено до 10 лет лишения свободы. Но и сейчас в кодексе есть пункт «а» части 3 статьи 286 УК – превышение должностных полномочий с применением насилия. Санкция этой нормы включает в себя наказание до 10 лет лишения свободы. Есть и отдельная норма – пункт «д» части 2 статьи 117 УК: истязание с применением пытки, до 7 лет лишения свободы. И то, и другое преступления относятся к категории тяжких, то есть наказание за них не превышает 10 лет лишения свободы. К этой же категории, как планируется, будет относиться и новая статья.
Так что же поменяется практически? Совершенно ничего, если не будет изменен подход к рассмотрению сообщений об этих преступлениях.
В 2019 году РБК опубликовал материал, в котором приведены сведения СКР о рассмотрении сообщений о пытках в системе ФСИН. Согласно этим данным, с 2015 по 2018 год в России было возбуждено 148 уголовных дел об избыточном применении силы сотрудниками колоний и СИЗО. Речь шла о делах, возбужденных по ч. 3 ст. 286 УК. Интересно, что само количество таких дел в 43,7 раза меньше числа жалоб на насилие в тюрьмах, которые были зарегистрированы в СКР, — их за четыре года поступило почти 6,5 тысяч, при этом разрыв между количеством сообщений о преступлениях и числом уголовных дел именно по этому составу УК и конкретно в отношении служащих ФСИН гораздо больше, чем разрыв между общим количеством всех сообщений о преступлениях, полученных СКР, и возбужденных по ним уголовных дел. В целом примерно каждое пятое сообщение о преступлении, подследственном СКР, приводит к возбуждению уголовного дела (по состоянию на 2018 год).
Я комментировал тогда эти данные, отмечая, что в статистике СКР отражена лишь небольшая часть жалоб заключенных на избиения и пытки. Дело в том, что далеко не все обращения о пытках СКР регистрирует как сообщения о преступлении и проверяет. Часто заявители получают стандартную отписку, что следственный орган не усматривает оснований для проверки. Подчеркну: не для возбуждения уголовного дела, но даже для обычной проверки. Такие обращения в категорию сообщений о преступлениях не попадают и в статистике их проверок не отражаются.
Чтобы расследовать дела и наказывать садистов в погонах, достаточно имеющихся инструментов. Вопрос в их применении. В книге «Невиновные под следствием: Инструкция по защите своих прав» я привожу пример из практики., яркий уже тем, что он из той же Ярославской колонии, где пытали Евгения Макарова, где родилось летом 2018 года дело в отношении сотрудников ФСИН.
Осужденный Толибоходжи Курбонов 15 ноября 2016 года в ходе проверки колонии заместителем прокурора Ярославской области Алексеем Кукиным лично сообщил о том, что сотрудники исправительной колонии необоснованно применяют к осужденным физическую силу – избивают, в качестве примера указал два события применения лично к нему и другим осужденным физического насилия: 27 сентября 2013 года (во время водворения Курбанова в штрафной изолятор) и 2 сентября 2014 года (во время проведения обысков в штрафном изоляторе).
Прокурор организовал проверку, рядовой помощник прокурора получил объяснение от Курбонова по событиям избиения и направил материал проверки в следственный отдел по Заволжскому району г. Ярославль следственного управления следственного комитета России по Ярославской области.
Материалом проверки занялся следователь Радион Свирский, к слову тот самый, который много раз отказывал в возбуждении уголовного дела по фактам избиения Евгения Макарова, так как сомнений в показаниях сотрудников колонии не усматривал.
Следователь не сомневался в этом случае тоже и возбудил в отношении Курбонова уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного частью 2 статьи 306 УК (заведомо ложный донос в совершении тяжкого преступления). Дело было направлено в суд. Доказательства стандартные: показания сотрудников колонии, сотрудников медицинской части, осмотр медицинской карты Курбонова (телесных повреждений, конечно, не зафиксировано) и журнала учета применения физической силы и специальных средств (не применялось).
Такие дела вообще из тех, что называют сверхзадачами для защиты. Все документы тщательно укрыты в режимном учреждении, доступа ни к ним, ни к осужденным нет, сотрудники колонии уверенно дают заученные показания. Но в этот раз пошло иначе, выявлено было слишком много нестыковок, система была поставлена в положение, когда нет иного выхода, кроме оправдательного приговора. И он состоялся 19 июля 2018 года. Судья Заволжского районного суда Мария Селезнева не усмотрела состава преступления в действиях Толибходжи Курбонова.
Для системы это был сбой, флуктуация, избыточное совпадение критических факторов. Системных изменений не произошло, оправдательные приговоры стали еще реже, осужденным легче не стало. Причина в одном – не поменялся подход к рассмотрению сообщений о пытках.
Есть у сторонников законопроекта еще один довод. Они всерьез полагают, что осуждение за пытки станет некой стигмой, иметь которую в анамнезе будет постыдно, гораздо болезненней, чем судимость за безликое превышение должностных полномочий.
25 лет я вижу эту систему. Сам расследовал пытки, направлял в суд дела и тогда уже удивлялся, почему работяга, сломавший руку другом такому же в пьяной драке, получает, к примеру 4 года реального срока, а дежурный отдела милиции, сломавший позвоночник задержанному – 3 условно. Сломавший без нужды, просто перетянул «ласточку». Перестарался, так сказал он мне на допросе. Перестарался, так это и воспринимают все, от уборщицы в отделе до судьи. И это в МВД, где пытки воспринимаются далеко не столь обыденно, как в тюрьмах.
В колониях для бывших сотрудников правоохранительных органов (БС) немало отбывающих сроки именно за пытки. Они не стыдятся их, не скрывают обстоятельств приговоров, да это и невозможно в колонии. Надо понимать, что, вопреки распространенному мнению, колония для БС – вовсе не анклав сбитых следователей, оперов и прокуроров. Основная масса сидельцев там – обычные работяги, так называемые «ровные» мужики, которые сидят за наркотики, кражи, грабежи, разбои и прочие общеуголовные преступления. Их причастность к сословию БС обусловлена исключительно тем, что они проходили срочную службу во внутренних или пограничных войсках. Многие не просто без образования, но вовсе безграмотны, потому в колониях есть не только ПТУ, но и школы. Да, школы. И взрослые люди оканчивают их в колониях.
Так вот эти мужики, которые никакого отношения к органам не имеют, искренне презирают «ментов» и при этом абсолютно спокойно относятся к тем, кто сидит за их, мужиков, истязания в отделах полиции и тюрьмах. Вместе работают, обедают, пьют чай на ночь. Я видел бывшего заместителя начальника колонии, подполковника, который отбывал срок за то, что пытал сидельца и отрезал ему тестикулу скальпелем. У него спрашивали, зачем лично ему, «куму» в колонии, это было нужно делать самому, да и, вообще, зачем раздевать мужика и резать ему мошонку? Он улыбался. Не рассчитал, говорил, да и что такого, у того зэка же еще одно осталось, яйцо-то, сам виноват, дергаться ему не надо было. Наливал себе чаю. Мужики за столом смеялись. И правда, не надо дергаться, когда к мошонке подносят скальпель. Ушел тот подполковник условно-досрочно без проблем, с первого раза. Никаких сомнений у суда не возникло.
Пытки, как любое право сильного, большинство под сомнение ставить не будет. Точно не сейчас. И стигмой судимость за пытки не станет, не нужно тешить себя несбыточным.
Намного вероятнее стигматизация борцов с пытками. Иностранные агенты не дадут соврать.
Алексей Федяров
