Известия. Правозащитники и ФСИН ищут способы, как уменьшить смертность за решеткой.
36-летняя Светлана Абрамова, обвиняемая в мошенничестве, в ожидании приговора провела в московском СИЗО-6 почти девять месяцев. За это время у нее не диагностированная опухоль в подреберье с двух сантиметров выросла размером с кулак. После неудачного падения в СИЗО и не оказанной вовремя медицинской помощи Светлана передвигается теперь только на костылях, а коленный сустав подлежит замене на искусственный.
Качество оказания медицинской помощи в следственных изоляторах и местах лишения свободы не выдерживает никакой критики, говорят правозащитники, а сама тюремная медицина не подчиняется стандартам Минздрава. Евросуд, регулярно рассматривающий жалобы на отсутствие лечения за решеткой, не раз приравнивал это к пыткам, а Совет Европы рекомендовал России передать оказание врачебной помощи подозреваемым и осужденным гражданским специалистам. Однако против этого регулярно возражали то ФСИН, то Минздрав. Промежуточный вариант — когда медицина остается в ведении самих тюремщиков, но врачи при этом не носят погон и контролируются гражданскими структурами — успешно работает в Голландии. Высокопоставленный источник в Минюсте говорит, что такая переходная модель устраивает все ведомства и, вероятно, в итоге ее примут и в России. Правозащитник Валерий Борщев из ОНК Москвы подтверждает: эта тема обсуждалась на последнем совете СПЧ и нашла одобрение у представителей ФСИН, Минюста и Минздрава.
— Нынешнее положение просто катастрофическое, ничего не меняется даже в судьбе тех, за кого мы бьемся и чьи дела держим на контроле, — людей не лечат, — говорит Борщев. — О тяжелом состоянии осужденного за мошенничество 48-летнего Николая Козлова мы писали еще в феврале, требовали, чтобы его обследовали и назначили лечение. Но всё бесполезно, ничего не делали. Из «Матросской Тишины» (СИЗО-1) его отпустили домой 16 мая, на следующий день он умер.
Светлана Абрамова, обвиняемая в мошенничестве, рассказала «Известиям», как ее, после многочисленных жалоб, обследовали на онкологию в СИЗО-6.
— Пришел тюремный врач, взглянул на меня через «кормушку» и сказал, что всё это ерунда, — вспоминает Светлана. — У меня родители жили на Севере и участвовали в ядерных испытаниях, папа умер от рака, у мамы рак. Я не знаю, что со мной, шишка растет, ходить не могу и без обезболивания уже тоже не могу.
По официальной статистике, в прошлом году в московских СИЗО умерли 40 человек, больше 4 тыс. умирают ежегодно уже непосредственно на зоне. Между тем врачей в СИЗО и на зонах катастрофически не хватает, говорит высокопоставленный собеседник во ФСИН. Некомплект даже в московских изоляторах, объявления о пустующих вакансиях есть на сайтах «Матроски» и «Бутырки» — профильных специалистов заманивают на службу окладами в 20 тыс. рублей.
— Престиж службы настолько упал, что не идет никто, — констатирует он.
— Ситуация с медициной за решеткой патовая, — согласна правозащитница Мария Каннабих. — Врачей нет, лекарств нет.
— Совершенно ненормально, что тюремные начальники решают, кого лечить и как лечить, — добавляет Борщев. — Врача Литвинову, которая лечила покойного Сергея Магнитского (юриста британской компании Firestone Duncan, которая оказывала услуги фонду Hermitage Capital. — «Известия»), на гражданке к нему даже близко не подпустили бы, потому что квалификация не та. Врачи полностью зависимы от тюремного начальства и думают не о клятве Гиппократа, а как потом получше отписаться.
У большинства подозреваемых, содержащихся в СИЗО, на руках есть полисы ОМС, но получить по ним помощь практически невозможно, хотя эти люди еще не осуждены, констатируют правозащитники. Во ФСИН об этом хорошо известно. Еще в августе 2010-го там начали проект по реформированию медслужбы и подчинению врачей не региональному ФСИН и конкретному тюремному начальнику, а центральному аппарату.
— Эксперименты проходили в Санкт-Петербурге, Ленинградской и Тверской областях, там создали медико-санитарные части (МСЧ), непосредственно подчиненные ФСИН России, — рассказывает официальный представитель тюремного ведомства Кристина Белоусова. — МСЧ — самостоятельные лечебно-профилактические учреждения, что дает им возможность работать в системе ОМС и позволяет исключить фактор снижения качества ведомственной медпомощи за счет системы внешнего контроля.
Новая структура приближена к общественному здравоохранению, врачи несут ответственность за больных и независимы в принятии врачебных решений, считают во ФСИН, и она наиболее близка к голландской модели. Эксперимент уже признан успешным и будет продолжен в других регионах.
Руководитель «Гулагу.нет» Владимир Осечкин считает, что переподчинение врачей из регионального УФСИНа в центральный — что мертвому припарка, поскольку «на врачей оказывают колоссальное давление оперативные службы, которые фактически сами решают, кого нужно подлечить, а кого, наоборот, подгноить».
— Решение о вызове «скорой» принимают опять же не врачи, а опера, которые дают на это добро, — объясняет Осечкин. — Даже если в каждый СИЗО, в каждую зону поставить светил вроде Лео Бокерии и Леонида Рошаля, ничего не изменится — загибаются там не только от неоказания медпомощи, а от скотских условий, плохой вентиляции и т.п.
Правозащитники уверены, что пока тюремная медицина не будет полностью гражданской, а ее финансирование не увеличат хотя бы в 3–4 раза, тяжелобольные должны быть под пристальным контролем ОНК, Минюста и ФСИН, а сами врачи — в случае оказания на них давления — могли бы пожаловаться в конфликтную комиссию. Для предотвращения смертности в следственных изоляторах Мосгорсуд тоже предлагает создать спецкомиссию из уважаемых медицинских специалистов для проведения независимого освидетельствования состояния здоровья подозреваемых.
Пока же во ФСИН идет 15-процентное сокращение, оставляют первым делом охранников и оперативников, под сокращение подпадают тыловики и гражданский персонал, к которому относятся и врачи. В Можайской женской колонии (ФБУ ИК-5), рассказывает правозащитница Инна Жоголева, два месяца не было гинеколога, и одну из осужденных, мать пятерых детей Юлию Кричук, просто запустили — у нее развился быстротечный рак шейки матки, сейчас уже 3-я стадия.
— У Юлии четыре месяца назад началось кровотечение, болел живот, и длилось это несколько недель, но никакой помощи не было, — рассказывает ее сестра Яна. — Неужели ее нельзя было в гражданскую больницу отвезти, прооперировать, назначить лечение — да мы бы все лекарства ей привезли! Но вместо этого ее лишь поставили в столовой на усиленное питание.
Юлия Кричук (на фото обведена красным). Фото: ИЗВЕСТИЯ/Анна Исакова Родственники и правозащитники написали кучу жалоб, и Кричук в итоге отвезли в Балашиху, в областной онкоцентр, где диагноз подтвердился.
— Случай с Кричук, у которой маленькие дети, а муж погиб, у нас на контроле, мы сделали что могли, но по закону актировать (отпустить на свободу. — «Известия») можно лишь с 4-й стадией рака, то есть умирать. И сколько бы ни говорили о том, что закон этот надо переделать, чтобы у людей хотя бы был шанс на жизнь, ничего не происходит, — говорит председатель ОНК Московской области Евгения Морозова. — В августе Юлия Кричук может подать на УДО, поскольку к тому моменту она отбудет две трети срока, но отпустят ее или нет, будет решать суд.
Правозащитники отмечают, что судьи нередко отказывают в УДО по надуманным основаниям, а количество жалоб на незаконные отказы неуклонно растет. Количество освобожденных по болезни — в терминальной стадии — в открытом доступе нет, в Москве в 2012 году отпустили лишь трех человек.
http://izvestia.ru/news/553082#ixzz2Y98x315a
Читайте далее: http://izvestia.ru/news/553082#ixzz2Y98looLa
