Не так давно подполковник Геннадий Василькин из Ивановского УФСИНа возьми да и скажи мне: «Вот вы всё нас ругаете, а в других-то тюрьмах бывали? Знаете, что в Германии все еще хуже? Бараки на сто человек, и нужник с дыркой один на всех». Я бывала в других тюрьмах и спросила у Василькина: «А вы давно в Германии были?» Нет, не бывал товарищ подполковник нигде, и Карузо не слышал, но ему Рабинович напел. Выполняя заявку товарища Василькина, поехали мы в самую большую и строгую тюрьму Германии, Тегель. Мы — это мы с мужем, он в недавнем прошлом был подопечным товарища подполковника.
Бюджет тюремного ведомства Германии на душу тюремного населения вполне сравним с бюджетом ФСИН России. Голые цифры сравнивать нельзя — у нас разное количество заключенных. К тому же ФСИН России сильно старается, чтобы цифры нельзя было сопоставить: разбивает публикуемую часть своих расходов не по регионам, а по составу затрат… В общем, не буду грузить вас подробностями расчетов, которые делали не только мы с мужем: порядок сумм, которые тратят государства на содержание одного зэка в России и Германии, вполне себе сопоставим.
Тюрьма Тегель построена в 1898 году, и по архитектуре своей похожа и на питерские Кресты, и на Бутырку, и на Владимирский централ: все старые тюрьмы похожи друг на друга. А уж контингент во всех странах одинаковый, разве что в России людей образованных и интеллигентных куда как больше. Меня в свое время сильно поразили скандинавские тюрьмы — это вообще другая планета. Во Франции сам подход к осужденным другой, наши тюрьмы трудно сравнивать: что-то сильно лучше, что-то сильно хуже, но принципы иные, поэтому нельзя однозначно сопоставлять. А вот Германия к нам во многих отношениях близка. Там даже дух тюремный, знаете ли, вот прямо знакомый до боли и родной — в смысле тюремный воздух пахнет тюрьмой, а не розами, как в Дании. Но вот на этом все сходства и заканчиваются: деньги, архитектура, дух.
…Вышел лучезарный замначальника одного из отделов по имени Рафаэль Галеев и вручил нам бумаги на русском языке с подробным описанием тюрьмы. Для того чтобы нас туда пропустили, достаточно было ему написать на «мыло». Нас встречало большое начальство: сенатор (он же глава УФСИНа по Берлину), начальник тюрьмы и его заместитель, все в гражданском, улыбаются, готовы все показать. А где, спрашиваем мы на входе, окошко для передач? Улыбаются: «А зачем передачи? В передачах осужденному могут быть переданы запрещенные предметы, а здесь у нас хорошая кухня и магазин, где каждый может купить себе все необходимое, ограничение одно: не больше чем на 120 евро в месяц. Плюс многие уходят в увольнительные…» «Куда-куда?!» — «Да в увольнительные, домой на выходные, но при хорошем поведении, разумеется». Идем дальше. Откуда-то неторопливо вышел парень с очень хорошей стрижкой, в кремовом махровом халате и замшевых шлепанцах, на плече у него белое махровое полотенце, а в руках что-то мыльно-рыльное. Два часа дня, а он в душ идет, как в отеле. «Это он с учебы вернулся, с курсов», — объясняют нам. «Ну показывайте камеры. А сфотографировать можно?» — «А почему вы у нас спрашивайте? Надо у осужденных спрашивать. Нет, мы не можем сказать, за что сидит — это запрещено. Видите три таблички на двери камеры? Это место работы, медицинские особенности и диета, а имени нет, осужденный имеет право не сообщать. А вот здесь у нас редакция журнала «Луч света», в редакции работают осужденные, цензуры нет. Хотите поговорить с редакторами? Хотите переписываться? Вот возьмите адрес. Да, осужденные в Германии имеют права избирать и быть избранными — их ведь лишают свободы, а не прав. Почему мы без оружия и без дубинок? Запрещено. Но мы и так справляемся. На пенсию мы уходим в 67 лет, это кто по контракту, а другие работники тюрьмы — в 62 года». На минуточку: у нас ФСИН уходит на пенсию в 45. «А зачем вы работаете в тюрьме?» — «Это госслужба, здесь очень большой конкурс на каждое место, объявляется по всей Германии. Хотя служба наша напоминает сизифов труд…»
«Вот у вас тут распорядок дня висит: окончание работ в 14.48. А что потом?» — «Потом разные игры, группы по управлению гневом, или человек может полежать с книгой…» Как это — полежать? У нас за это УДО лишают… Немцы, кажется, так и не поняли — а в чем проблема-то? Да вот в этом и проблема. Здесь главная задача — сделать так, чтобы человек не озверел и не оскотинился, им за это деньги платят и по конкурсу берут. И вы бы видели того одноглазого черного кота, который живет в будке в японском садике тюрьмы. «Не подходите к нему, он может быть опасен», — сказали нам. И это было единственное в тюрьме живое существо, которое могло быть опасно. Хороший кот, строгий — размером с небольшого кабанчика.
Я исписала мелким почерком 14 страниц большого блокнота, а на следующий день мы с мужем читали это М.Б. Ходорковскому, тоже большому знатоку тюрем. А вот про кота рассказать забыли. Увлеклись — давненько мы не встречали таких внимательных слушателей.
