Элю вернули в Москву из ЛИУ, куда ее этапировали. Помните, я писала об Эле, и уже очень много кто писал об Эле, ей нужна операция на сердце. Очень надеюсь, что операция пройдет успешно и всё будет не зря. Эля: меня вернули в мой любимый первый изолятор! А там, где я была, я сказала: меня вернут в Москву. А мне ответили: что ты бредишь? Отсюда не возвращают в Москву на лечение. Ни одного человека еще не возвращали. Иди.
Но она продолжала надеяться, что ее вернут и сделают операцию. Вот, вернулась. Я выражаю громадную благодарность всем своим коллегам, кто принял участие в судьбе Эльвиры. Я передаю эту благодарность от нее. Потому что в данном случае участие действительно было очень активным. Эля: а как вы это сделали? Я не понимаю.
Ну, как-то так: сто человек «эй, кто-нибудь звонили кому-нибудь» беспрерывно, писали запросы, писали в газеты, упрашивали, ругались, швыряли на стол диагнозы, собирались на встречи и инициировали совещания. Имя Эльвиры Караевой стало не менее известным, чем имя Владимира Топехина. Тоже символ такой — спасти рядовую Караеву. Это стало важной задачей.
Хотела тут сказать спасибо врачу и ответственным лицам тоже, а потом пришла в голову такая мысль: спасибо, конечно, но хотелось бы понять, а чье это сопротивление мы таким вот способом преодолевали? Кто отправил Элю на консультацию в ГКБ, где НЕТ кардиолога? Кто отправил ее в таком состоянии на этап? Кто на наши вопросы о судьбе Караевой трижды зачитывал статистику о том, что в больнице Матроски всё хорошо и проводится большая работа? Кто вот это делал всё? Система? Ну да. Не понимаю, правда, зачем системе заморить Эльвиру. Видимо, по привычке. Или от безразличия. Но тут мы знаем и помним каждые конкретные имя с фамилией. И кто спасал. И кто помогал. И кто мешал.
Эля — не политзаключенная. Эля — не резонансная заключенная. Обычная женщина. Просто в тюрьме и тяжело больная. И еще, конечно, член клуба, в том плане, что очень беспокоится и говорит за других. И другие очень беспокоятся за Элю. Четыре тюрьмы и две далеких колонии на мой вопрос: как дела? — отвечают: мы-то ладно, а как там Элечка? Вернули? Вылечат? Эле привет!
Я очень надеюсь, что вылечат. Мы встретили теперь Эльвиру в процедурной. Там сидел с капельницей выходящий из голодовки Сергей Удальцов, а рядом с ним — человек, чья супруга обращалась в ОНК с просьбой помочь. Там ситуация такая: человек нуждается… В ПЕРЕСАДКЕ СЕРДЦА. Вот ни много, ни мало — в пересадке сердца, в трансплантации. И при всём при этом он НЕ ПОДПАДАЕТ под перечень 54-го постановления. Все признают, что оперировать его или этапировать — невозможно, его жизнь под угрозой. Но освободить его по постановлению не представляется возможным.
Вот как с этим быть? Разве так может быть?
Сидим все у процедурной в больнице, просто разговариваем. Политзаключенный Сергей Удальцов, парень, нуждающийся в пересадке сердца, коллега Ева Меркачева, уважаемый сотрудник учреждения, который когда-то интересовался номером моего автомобиля, и Эля, возвращенная из далекого ЛИУ. Потом уже думаю, что мы — интересная компания. Я: Эля, ну и как там в ЛИУ, можно жить? Караева: жить можно везде… Лучше ли, хуже ли, но можно. Не лечит, правда, никто никого, но жить можно. Но здесь лучше всего, мой любимый изолятор! Спасибо, что я вернулась. Мне говорили, что не вернусь, но я надеялась.
Сергей и парень с больным сердцем слушают с интересом. Я: Эля, за вас Иван беспокоится (и еще сто человек). Я номер Ивана вашей маме передам. Эля: ой, Ваня… он сейчас в Бутырке? Я: нет, он в Сибири. Ева: Иван — это друг? Друг. Вы тут, прямо в тюрьме познакомились? Ну да…
Вот это и есть наша инвалидная команда. Всюду жизнь.
Сотрудники к Эле, кстати, относятся хорошо. Суматохи от нее, конечно, много. И ругаться она, кстати, умеет здОрово, при вас-то она тихая… Но в принципе добрая. Всё о других беспокоится.
Эля, что там в камере у вас? Всё хорошо, жалоб никаких, обожаем администрацию, всех сотрудников и врачей, там на полу у нас только девушка лежит полупарализованная, привезли из шестого, а почему на полу — так там кровати нет, ее обещали потом положить на кровать, а так мы всю ночь с ней сидели, она ж ни встать, ни лечь на этом тюфяке не может, ни перевернуться…
Тьфу ты…
Ну да, в камере на полу между кроватями матрас, девушку забрали на рентген. Вносим рекомендацию. Переложите на кровать. Что ты будешь делать…
Ладно, Эля, мы пошли. До свидания… Я так счастлива, что здесь, так рада, что вы пришли, вы так загорели, Анна, вы в отпуске были, наверное, на море… Я поворачиваюсь в дверях, говорю: вы тоже поедете. Эля: ??? Я говорю: что вы на меня смотрите? Тоже поедете. Я уверена. Она: спасибо…
Что-то все замерли в этих дверях. Немая сцена.
А что не поехать-то? Если есть какая-то сила многочисленных человеческих воль и желаний, типа, может, эгрегора, то о том, чтоб Эля выздоровела и освободилась мечтает ОЧЕНЬ много людей. Чтоб операция прошла успешно.
И если опять начнется: а что ты тут сопли мажешь, она преступница, за что сидит, я сразу говорю: Эльвира никого не убивала, не грабила, на иглу не подсаживала. Я лично вообще не понимаю, зачем ее посадили в тюрьму. Как и еще очень много кого.
Я очень верю, что Эле помогут. Лучше, чем, например, Карине. Которой вырезали глаз, операцию должны были делать несколько месяцев назад, но не нашелся эндокринолог ее осмотреть и дать разрешение, в общем, в результате вся операция отменилась, какой пустяк. Вырезали глаз, обещали имплант, никакого импланта не сделали, падает зрение на второй глаз, Карине больно, Карина плачет, Карина может ослепнуть, Карина младше меня. Доктор: а, я ее выписал, ее перевели в другой изолятор, теперь пусть там врачи сами решают.
Логично. Просто мимолетный эпизод. Просто зрение или слепота человека. Плюнуть и забыть.
Сидим после разговора с Кариной во дворе изолятора на лавочке на солнышке под дивный грохот «Милицейской волны» из прогулочных двориков (не допустим межкамерной связи голосом!), пишем с коллегой рекомендации в журнал посещений ОНК. Пишу и вслух повторяю: «и решить вопрос с имплантацией протеза…» Сотрудник подсказывает: глаза. Говорю: угу… Пытаюсь сосредоточиться, а то отвлекает. «…Решить вопрос с протезированием…» Сотрудник опять: глаза!
Я поднимаю голову: что — глаза? Что вы всё время повторяете? И так понятно, что глаза. Понимаете, если после всего, что с ней тут сделали, ей вместо глаза еще и ухо туда, в глазницу, пришьют, — вот это правда уже будет беспредел…
У всех присутствующих — приступ нервного смеха. Ну да. Черная вышла шутка. Хоть вообще это не шутка, а правда. Не должно всё быть так. А есть.
Выражаю еще раз свою огромную благодарность коллегам, членам ОНК, правозащитникам, нормальным чиновникам, хорошим сотрудникам, врачам за помощь в спасении людей. Все вместе мы преодолеем. Вот с Наташей только не успели. Наташа умерла. Пусть больше никто не умирает.
