И моё личное кладбище пополнилось. В СИЗО умерла женщина, которой мы, как могли, пытались, но, как это бывает, не сумели и не успели помочь. Всё слишком поздно, всё слишком быстро… А она хорошая была, молодая, красивая. Болела. Хотела скорей на этап, хотела свои медицинские документы, мы взялись ей помогать. Взяли у нее согласие на помощь в сборе меддокументов. Не чтоб на врачей жаловаться. Чтоб у нее с собой были.
Вообще она веселая была, жизнерадостная. И срок был не очень большой.
Я хотела к ней зайти сегодня. «Я должен тебя огорчить…» — сказал мне начальник СИЗО. Я, уже, кажется, начиная понимать, что произошло, только спросила: «Про Наташу? Но ведь не совсем… огорчить?»
Совсем.
Не поедет Наташа отбывать. И не подышит, как хотела, свежим воздухом, который, как ей казалось, должен был ее подлечить. Наташа, мне жаль. Не знаю, что тут еще сказать…
Расспросили сокамерниц, как она умирала. Да довольно быстро. Без особых мучений, хоть это хорошо. Заболевания были такие… Я не знаю, надо ли было вызвать «скорую» раньше. Я не врач. Я никого не обвиняю. Накрыли простынкой. До свидания, Наташа.
Доктор говорит: убила сама себя. Оказывалась от таблеток. Думала, если их начнешь принимать — так это уж на всю жизнь…
Ну вот, жизнь и закончилась.
Почему же ее раньше не актировали? Она же уже год была в изоляторах.
Доктор: стадия была не та. Под постановление не подпадала. А когда стала та — хотели как раз актировать, да только она быстро умерла.
Что ж вы не кричите, вы, а не мы, что ж не сигнализируете, что постановления эти, 3-е и 54-е никуда не годятся? Что по ним актировать можно уже, фигурально выражаясь, только мертвых? Вы же врач. А мы просто стоИм и смотрим. Широко открытыми глазами.
Нет, не просто. Мы будем об этом говорить, мы об этом орём, но нам нужна помощь врачей, без них не обойтись, ПОМОГИТЕ НАМ! Нет, нельзя просто пожать плечами: «ты же знаешь, как тут всё криво устроено…» — и пойти жить дальше.
Мы к ней пришли, мы ее увидели, но не успели. А к скольким мы и вовсе не пришли?.. А может, она и на воле бы умерла. Может быть. Но мы не успели. Не спасли, не помогли.
Не очень я люблю, когда видят мои слезы. Ну, вот пусть сотрудники их, по возможности, не видят. Ты что, плачешь? нет. Знаешь, женщина умерла. Цыганка эта?
Да какая разница… человек же. Молодая женщина. Ладно. Мы пошли, пошли пошли искать утраченную мерцающую рыбу. И бороться с неожиданной манной кашей.
Я не хочу никого огорчать. Я не называю изоляторы и имена, хоть имею полное право их назвать, у меня есть письменные разрешения, я под регистратор беру их. Не надо от меня ничего секретить, странно это. Я жизни и здоровья всем хочу, а не сенсаций. Я хочу сейчас сказать очень важную вещь.
Лена просит, чтоб ее проверили на туберкулез.
Наташа, которая умерла позавчера, сидела в одной камере, скажем, с Аминат. Аминат, очень может быть, выделяет туберкулезную палочку. То есть, иными словами, она может быть заразна. Я не знаю, была ли заразна Наташа. Но когда Аминат увезли в туберкулезный корпус, то всю камеру, из которой ее увезли, поставили на учет по туберкулезу, как контактировавших. 40 примерно человек. А в больнице изолятора, куда привезли Наташу, ее поместили в одну камеру с Леной. И они спали на одной кровати, потому что ни у одной из женщин не было сил забраться наверх. Долго спали, по словам Лены.
И вот сейчас Лену вернули в женский изолятор. В другую камеру на сорок человек. Вы понимаете, о чем я сейчас говорю? Следует ли еще сорок человек поставить на учет? Я не знаю. Я хочу, чтоб это ПРОВЕРИЛИ ВРАЧИ
СЛЫШАТ МЕНЯ? ВРАЧИ! Эй, кто-нибудь, позвоните кому-нибудь… (с)
Она просит проверить, а ей: флюрография делается раз в полгода. А то это вредно…
Мы не играем тут сейчас в фильм «Эпидемия», но мы имеем очевидную ЦЕПОЧКУ. Пожалуйста, не для сенсаций, ни для чего, только ради здоровья и безопасности женщин — ПРОВЕРЬТЕ ЭТУ СИТУАЦИЮ. Наташа УМЕРЛА. Пусть не умрет и не заболеет больше никто.
Я все фамилии и номера камер передала коллегам, которым я доверяю и которых уважаю для того, чтоб они немедленно сигнализировали о наших опасениях. Я надеюсь, что это произойдет уже завтра. Я надеюсь, что кто-нибудь нас услышит.
И я уезжаю завтра в отпуск, на 10 дней, я не хочу уже ни в какой отпуск, мне страшно бросить людей, которые нас ждут и нас доверяют. Я только спрашивала сегодня в СИЗО: продержитесь 10 дней? Они: дождемся, Анна Григорьевна… вы нас знаете.
Вот Наташа не дождалась…
В камере, я, сотрудникам и коллеге: слушайте, я второй раз не настаиваю, чтоб вы тут рядом стояли. И видеорегистратор держали. Поставьте его на стол. Я почему это говорю — я сейчас читаю диагноз. И мне во второй раз приходит мысль: вы можете выйти за дверь. Сотрудник уходит. Коллега Сергей Егорович смело остается зачем-то… Какие уж там маски? Кого они спасли? Ну да, я пришла сейчас домой, одежду на машинку скинула, голову — горячей водой. Дети тут всё-таки. Но я как буду в маске с девчонками разговаривать? Да не буду я. Дело не в том, что я не боюсь. Боюсь.Легкие — проверяю каждый месяц. Но я такая же, как все, одна из вас. Никто тут не лучше и не хуже меня: ни заключенные, ни сотрудники.
Не хочу портить никому настроение еще сильней перед своим отпуском, сохраните обо мне добрые воспоминания, поэтому я не рассказываю здесь, что мы увидели сегодня в карантине и на пищеблоке СИЗО-1. Верю в вас. Надеюсь, что приеду — и опять буду писать только хорошее и хорошее, потому что это внезапно окажется правдой.
Пожалуйста, только сырые овощи! Только сырые свежие овощи. Только витамины, только хардкор. Мы в веках прославим и впишем в скрижали альтруизма те СИЗО, что первыми дадут заключенным сырые овощи.
ОК, простите меня, Наташа. Мы не смогли и не успели вам помочь. Вот вам, что ли, песенка… Не знаю, вам ставил кто-нибудь когда-нибудь песенки на ночь? Вот я ставлю. Мне очень жаль, что мы больше не посидим рядом и не поболтаем, Наташа. Даст Бог, всё у вас будет хорошо. Ну и пьем без тоста.
http://www.audiopoisk.com/track/anna-german/mp3/opustela-bez-teba-zemla/
