Вообще–то Романова — экономическая журналистка. Окончила московский ФИНЭК, стартовала в перестройку в Institutional Investor, а дальше все выше, и выше, и выше стремила полет драконьих крыл. Газета «Сегодня», ТВЦ, НТВ, РенТВ, «Ведомости», The New Times, Business Week, — а в стране уже не Ельцин, а в стране уже Путин, — и вот раз, арестовывают и сажают ее мужа, преуспевающего бизнесмена Алексея Козлова. Громкое было дело, и неважно в данном случае, по делу ли сажают и снимают ли потом обвинения (хотя частично — снимают).
Важно, что Романова, эта атомная журналистская бомба, способная при желании испепелить средних размеров государство, окунается с головой в тюремную тематику. В это наше ежедневное цунами. Под волнами которого уже неважно, кто прав, кто виноват, и кто охранник, кто жертва. Это Достоевский при царизме мог рефлексировать на тему вины, а вся последующая литература, от Шаламова до Солженицына, от Довлатова до Рубанова, от Габышева до Ходорковского, — она не рефлексирует, она просто описывает тюрьму как натуральный природный процесс.
И вот Романова сталкивается с этим завораживающим процессом, как огонь сталкивается с водой, как вулкан с океаном. Она сподвигает арестованного мужа вести «Бутырка–блог», она свое участие в политике (и в журналистике) видит теперь через судьбы зэков, она занимается юридическим просвещением сидельцев и их родни… А также портит, разумеется, отношения со всеми, с кем можно, среди силовиков. А поскольку она портит отношения еще и со всеми, с кем нельзя, то получает в 2017 году обвинение от замглавы пенитенциарной системы в хищении средств в благотворительном фонде «Русь сидящая» — после чего машет крылом в сторону Германии. Где сейчас и пребывает…
Впрочем, о книге.
«Русь сидящая» — это такой патерик тюремной веры, надежды, любви. Рассказы о тюремных святых, о подвижниках, о жертвах, о палачах, — все вперемежку. Вот история о девочках в бухгалтерии, которых наняли, чтобы на них свалить незаконную обналичку. Вот история о красавце с зоны, зазывавшем к себе красавиц с воли, забывая предупредить о ВИЧ (а также история о святом начальнике колонии, который этих свиданий, в нарушение закона, не допускал). Вот история мужика, у которого отжали крупный земельный участок, самого выжали под суд, а остатки денег дожал адвокат, ставший вскоре частичным владельцем этого участка. Вот история честного прокурора, расследовавшего драму на охоте, — надо ли говорить, что, как и в чеховской «Драме на охоте», эта история кончилась печально?
У Романовой вообще много от Чехова: в том смысле, что очень важное в Чехове — это исключительное многообразие персонажей. Архиереи, студенты, извозчики, инженеры, врачи, помещики, городовые… И у Романовой практически они же, с той поправкой, что вся эта живность либо сидит, либо отсидела, либо сидеть собирается, потому что на Руси от тюрьмы нельзя зарекаться ни бомжу, ни царю. А отличие Романовой от Чехова состоит в том, что яду у Антона Павловича практически нет, зато у Ольги Евгеньевны — хоть открывай змеиную ферму. При этом кусает она не намеренно, а по ходу дела, невзначай, типа «у чекистов в мирное время по большому счету две задачи: собирать компромат и не давать ему хода, пока не пригодится».
Я открыл «Русь сидящую» почитать перед сном, а когда закрыл, уже занимался рассвет. Лучи солнца разгоняют ночи мрак — это ли не утешение?!
