У меня есть «ноги» — это пропуск на право прохода по зоне. Зек не может ходить сам, его должен водить другой зэк, с «ногами».
Вообще, все это сомнительно, и, когда приезжают проверки — а это бывает часто, все они внезапные, но готовимся мы к ним за неделю, и зеки не водят зеков, в это время вообще никто никого никуда не водит, проверяющим должно быть умилительно.
И они умиляются.
Когда проверяющие выходят за периметр и идут по своим важным делам, зеки идут по своим. Движение начинается, толпы льются в ворота промзоны, цеха работают круглосуточно. Сотни зеков работают официально и сотни – рабы. Но лучше быть рабом, чем сходить с ума бараках — там тесно и душно, там можно сесть на кровать или, того хуже, уснуть и тогда – ШИЗО.
В бараке время стоит, а на промке можно занять себя, пусть труд примитивен и не приносит ничего, он убивает время, а время на зоне не жаль никому.
Идти мне недалеко, но я встаю чуть раньше, чем надо и выхожу из барака. Моросит дождь. Здесь это обычно: ранняя осень, на асфальте лежат листья, они мокрые и не такие, как дома — их не хочется взять и посмотреть на прожилки, их хочется похоронить. Вонь ли химии, что за забором, тому виной, или то, что деревья всю свою жизнь растут в месте, противном природе, листья на них загодя покрываются ржавчиной и падают уже мертвые.
Утром арестанты начнут выметать их, а листья будут падать, их снова будут мести. Этот процесс непрерывен, потому как если «хозяин» выйдет в зону, а на асфальте будут листья, ему будет огорчительно, а зэкам будет придумано наказание. Тут спектр вековой — от многочасового стояния на улице под дождем до внезапного тотального шмона, это умеют.
А пока я просто медленно иду по листьям, смотрю на небо, местами видно звезды. Сейчас можно спокойно покурить, но я не научился, я просто встаю у курилки. Пять минут.
Зимой вместо листьев будет падать снег, уже скоро, его тоже будут собирать постоянно и вывозить на промзону на огромных телегах, на тракторных прицепах, «хаммерах» так их называют, они тяжёлые и толкают их десятки зэков. Для снега есть снеготопка, летом там сжигают всякий мусор, а зимой топят снег.
Раньше в отряде жил кот, серый, матёрый и битый. Коты были во многих отрядах, именные, с заботливо, а порой умело сделанными медальонами. Их не трогали, они свои, они на пожизненном.
Я выносил ему что-нибудь из того, что было. Он аккуратно и неторопливо ел, он тоже любил ночь, был старым и не боялся никого.
Животные, а особенно медальоны на них, не по правилам распорядка и недавно приезжему проверяющему это не понравилось. Можешь сделать медальон, сможешь и заточку. Котов, кого смогли, поймали и сожгли в снеготопке. Проверяющий должен быть доволен.
Злодейство без причины — вещь привычная в этих местах, и сейчас стали появляться новые котята, они растут, тоже на пожизненных сроках.
Я иду вдоль бараков, где спят, вдоль столовой, где пекут хлеб, но пахнет оттуда помоями, вдоль «штаба» — длинного здания администрации, где днём решаются судьбы бедолаг. Окна темные, светло лишь в дежурке, но мне туда не надо.
Путь занял минуты, и минуты занимал такой путь по мокрому асфальту до машины в той, другой жизни, когда я куда-то уезжал, мне зачем-то надо было в нелепые командировки. Теперь я понимаю, что не надо было никуда нестись, это все неважно, а надо было выходить из дома и смотреть на небо, брать в руки упавшие листья и разглядывать прожилки. Надо было узнать, где Альфа-Центавра, и разглядеть Аль-Кор у Мицара или не разглядеть, это тоже не важно, важно было смотреть.
А теперь я смотрю сквозь решётку ворот промки и вижу своих уставших парней, которые снова отбыли смену, отработав неизвестно на кого, они бесправны, они промокли, пока их проверяли перед выходом с промки. Они попросят открыть «пищевку» чтобы попить чая и согреться, это не приветствуется ночью, но я открою.
Все идём в тишине, все думаем о своём, это минуты покоя, все ими дорожат.
Навстречу, когда мы открываем дверь, из барака выходит белый котёнок.
Текст: Алексей Федяров
Иллюстрация: Вера Демьянова
