Покойный Петрович был хозяином на «трёшке» под Тамбовом: ИК-3 в посёлке Зелёный Рассказовского района Тамбовской области. Это была моя первая в жизни зона, куда моего мужа отправили отбывать после Бутырки. Я тогда ничего не знала про зоны, но про систему многое уже поняла: шёл сентябрь 2009-го, Сергей Магнитский уже сидел на Бутырке, до его смерти оставалось два месяца, и я была уверена, что мы все в аду, вокруг кирзовые сапоги и фуражки, под которыми нет зачатков мозга, и всё горит, и всё покрыто толстым слоем унылого и уже привычного горящего говна, мы все умрем в страшных мучениях и в информационном вакууме. Я не умела отличать добро от зла в системе: впрочем, это и сейчас не слишком просто делать, да и добра тогда я не видела. Петрович был первым добром, и я не узнала его сразу.
Я не знала, как ехать на первое свидание в зону, что брать, с кем общаться. На форуме зечек, коих водится много в интернетах, я познакомилась с барышней, которая ехала из Москвы на своей машине ровно туда же – замуж выходить. Барышня мне понравилась: очень самостоятельная, красивая, лет 45, хозяйка салона красоты где-то в Золотых ключах на Минке. Конечно, я её спросила: а чего, нельзя было мужа найти в Золотых ключах? «А вот где мне его искать? В салоне у меня – женатые клиенты под присмотром клиенток, их прислуга, да парикмахеры из геев, где мне мужика взять?» – живописала картину разрушений социальных связей Оксана. В общем, познакомились они по переписке, а он такой обходительный, влюблённый и сильный, слова такие хорошие говорит, и вообще осужденный предприниматель, а их – всем известно – ни за что пачками сажают. К тому же одинокий предприниматель, в чём уже удостоверился Рассказовский ЗАГС Тамбовской области, который намерен зарегистрировать брак в зоне, где у молодых и состоится длительное свидание на трое суток, включая первую брачную ночь. Оксана в зоне уже была, ездила на короткое свидание, дабы лично познакомиться с избранником через стекло, и любовь к заочному жениху овладела ею очно в один момент.
Оксана плотно набила свою «Субару» копчёностями, оливье и пеньюарами, взяла меня, и мы поехали, обсудив за шесть часов дороги все актуальные женские проблемы современности. Я волновалась – пустят ли меня на свидание? К тому времени у меня уже была устойчивая репутация девушки крайне резкой в суждениях и боевых действиях, и я прокручивала в голове планы окопной войны на местности, а Оксана, человек мирный и компрадорски настроенный, металась мыслями в основном вокруг борща и пирсинга в одном месте, призванного удивить молодожёна и смутить проверяющих инспекторов с металлоискателями. То, что случилось в предбаннике зоны, повергло нас с Оксаной в шок: после длительных проверок и очевидных совещаний инспекторов с дежурным, дежурного с замом по оперработе, а того с хозяином, тем самым Петровичем, меня пустили, а Оксану – нет. Причём не пустили её, что называется, по беспределу: жестко, незаконно и без объяснений.
Меня быстро подняли в зону, а оттуда, как известно, никакого сообщения с внешним миром нет. Оглядевшись и устроившись, пошла явить себя мудрому руководству, а заодно и поскандалить насчет Оксаны – уж очень это был чистый и незамутненный случай нарушения прав и попрания чувств. Петровича, начальника зоны, пожилого мужчину в стоптанных домашних валенках (теплым сентябрьским денёчком) я застала за интересным делом: он сортировал личные карточки вновь прибывших на две кучки. «Вот здесь, — объяснил мне Петрович, показывая на большую стопку — виноватые граждане, самые что ни на есть преступные морды. А вот здесь – указал на стопку поменьше – невиноватые, эти в библиотеку и в клуб работать пойдут». Петрович производил впечатление малограмотного человека, однако он быстро мне объяснил принцип: берёт приговор, читает концовку – вот потерпевшие, вот ущерб, вот иск, вот срок. Всё понятно, виноват. А вот другая концовка: потерпевших нет, заявителей нет, ущерба нет, а срок есть, лет 8. Тоже понятно – не виноват. Скандалить насчет Оксаны стало сложно. Но он и сам всё понял. И рассказал мне историю её жениха.
Не предприниматель он, и не экономический. Он – сексуально озабоченный гражданин, и у него это уже третья ходка за изнасилование. В зоне он давно, и женится не в первый раз. Знакомится с дурочкой по переписке, заявление заочно подают, она приезжает на три ночи, некоторые быстро соображают, кто он, некоторые дольше. Разводятся, а он к тому времени уже с новой невестой. И всё бы ничего – но гражданин этот «вичевой». Инфицированный. И тут Петрович встаёт перед дилеммой: разглашать личные данные про характер судимости и заболевания он не имеет права, а предъявить своему зеку уголовно наказуемое деяние «Заражение другого лица ВИЧ-инфекцией лицом, знавшим о наличии у него этой болезни» и не хочет (показатели испортятся и проверками замучают), и не может – ни одна девица заявления не написала. Вот он и принял решение по беспределу: не пускать, и всё. Пусть в прокуратуру идёт, он хоть им расскажет, как он тут с этой дилеммой крутится.
И тут я вспомнила, что Оксана ни словом не обмолвилась мне о том, взяла ли она презервативы.
Потом я много встречала в зонах таких диагностированных любителей жениться без презерватива. А вот таких, как покойный уже Петрович, встречала мало. Обычно хозяевам зон было по барабану, кто на ком женится. Никто давно не обращает внимание на ВИЧ/СПИД в неволе. Когда в камеру заходит новенький, он обязан о себе рассказать – обычно тогда и упоминают о вирусе. Если вдруг не расскажет, это выясняется с первым приёмом пищи: формально таким полагается дополнительное питание, но ничего особенного – стакан молока, или яйцо. Не разносолы. Ну вот камера или барак узнаёт, что к ним заехал «вичевой». Никакого впечатления это не производит. Сейчас с ВИЧем и воры, и блатные, и козлы опущенные. Болезнь века. Особенно здесь, где принимающих наркотики граждан уже чуть ли не больше половины.
«Вичевые» сдают анализы и им дают терапию – впрочем, это только в колониях, в СИЗО с этим туго. Поскольку ВИЧ диагностирован у самых широких слоёв тюремного населения, отношение к ВИЧ-инфицированным здесь такое же, как и к неинфицированным: все вкалывают, работают на улице, выходят на зарядку, получают свидания, в том числе длительные, без поблажек и ограничений. Опытные сидельцы с ностальгией вспоминают совсем еще недавние времена, когда «вичевых» селили на зонах в отдельные бараки, где они успешно качали режим. Чуть что не так – они подходили к сотрудникам с угрозой «вскрыться» (сильно порезаться) и забрызгать их своей кровью, что отпугивало от них всех. Они получали всё, что хотели. Но элементарные знания пришли и к самым отсталым слоям населения, к коим, безусловно, принадлежат и сотрудники ФСИН, и их контингент. И «вичевых» расселили, как всех.
В зонах и тюрьмах реально боятся туберкулёза. А ВИЧ – ну что ВИЧ. Это ж как радиация. Не видно, не слышно, ни запаха, ни вкуса.
Источник: Спид.Центр
