Широкое использование заключенных в военных действиях на территории Украины стало одним из самых скандальных и необычных для новейшей истории казусовов нынешней войны.. Исполнительный директор Фонда «Русь сидящая» Ольга Романова объясняет, почему это стало возможно и как это связано с отмененной Путиным реформой ФСИН, а также с реальностью современного российского правосознания, в котором воля Путина и есть право, в то время как формальное право должно под него подстраиваться.
От тюрьмы и до войны: «Переломать все было бы неправильно»
К середине 2022 года был найден ответ для одной важной загадки: зачем Путину нужны были пытки в тюрьмах. А то, что они нужны ему, в Фонде «Русь сидящая» не сомневались. Но по порядку. В 2016 году в Центр стратегических разработок пришел Алексей Кудрин и начался короткий период очарования процессом обсуждения плана комплексной реформы государства. Сотрудники Фонда «Русь сидящая» писали по заказу ЦСР концепцию реформы пенитенциарной системы. Написали, сдали, гордились и пропагандировали как могли.
Если очень коротко, там было две главных идеи. Первая — переход тюремного ведомства из военной службы (как сейчас) в гражданскую (как в нормальных странах): чтобы проблемой «брака» в работе общества и государства (а преступность — это он и есть, этот брак) занимались психологи, врачи и учителя, а не вояки и силовики. И вторая — передача второго ключа от тюрьмы местным властям, поскольку освободившиеся заключенные выходят на волю именно в регион, и там, как правило, прежде чем сесть снова, пополняют собой местную преступность. Любые, даже самые крокодильские местные власти в этом не заинтересованы и способны повлиять на качество возвращаемых в общество персонажей — например, формируя кадровые и обучающие программы. Так, если в регионе дефицит штукатуров и водителей автобусов, то в местах лишения свободы логично готовить именно таких специалистов, а не поваров и автомехаников. Там много чего еще было: тюремное трудовое право, тюремная медицина, отдельные женские программы, пробация, социальная реабилитация и принцип изначального учета требований потерпевшего. Однако в итоге все планы реформирования были засунуты под сукно.
Но, как оказалось, ненадолго: план пенитенциарного реформирования вскоре оттуда был извлечен. Летом 2018 года «Новая газета» опубликовала видео с пытками заключенных в ИК-1 Ярославской области. Несмотря на то что правозащитники давно говорили о практике пыток в местах лишения свободы, именно эта публикация вызвала огромный резонанс. Представители начальства потихоньку заговорили о некоторых печальных примерах безобразий и необходимости их системного искоренения. И вот — дождались: с трибуны Совета Федерации сама Валентина Матвиенко заговорила о необходимости пресечения пыток и соблюдения прав человека в тюремном ведомстве и фактически зачитала преамбулу нашей концепции, лежавшей в ЦСР. Первый пункт про гражданское ведомство вообще красиво зачитала, про местные власти чуть скомкала, но все равно хорошо.
Это была заявка на серьезные перемены. Впервые в новейшей истории российской тюрьмы действительно значимое преобразование в этом деле совершил Лаврентий Берия, передав 28 марта 1953 года ведомство из ведения МВД в Минюст. Впрочем, ненадолго: бóльшую часть постсталинского периода СССР тюрьмы все равно оставались в ведении МВД. И лишь в 1998 году они снова были переданы под крыло Минюста. Однако в 2004 году Главное управление исполнения наказаний было выделено в отдельную федеральную службу, после чего начался его обратный дрейф в сторону репрессивных ведомств — МВД и ФСБ.
Возглавлявший службу в 2009–2012 годах Александр Реймер был выходцем из системы МВД, его сменщики Геннадий Корниенко и Александр Калашников — выходцами из ФСБ, а нынешний руководитель Аркадий Гостев — вновь из полиции. В результате за последние 15 лет самой главной службой в пенитенциарном ведомстве стала служба оперативная. Зоны и СИЗО заполнили люди, чья основная рабочая функция — вербовка и добыча информации или получение нужных показаний, в том числе с применением психологического и физического воздействия. В то время как любая настоящая пенитенциарная реформа предполагает выведение оперов из мест лишения свободы: выясняйте, что вам надо, пока идут следственные действия (до приговора), а не задним числом. Валентина Матвиенко примерно это и сказала. Мол, пусть внутри зоны работают гражданские, а по периметру это хозяйство охраняет Росгвардия.
Но сразу после выступления Матвиенко последовала резкая отповедь Путина: «Переломать все было бы неправильно». Менять ничего не надо, «надо совершенствовать». А это странно: ФСИН — структура крайне дорогая, непрозрачная, архаичная, ее обязательные атрибуты — не только массовое нарушение прав человека, но и воровство. И по сути своей российская пенитенциарная система структурно и идейно остается наследницей ГУЛАГа. Но Путина это устраивает, несмотря на затраты. В конце 2010-х годов бюджет ФСИН составлял 300 млрд рублей, это чуть меньше трети от бюджета всего МВД; зарплаты фсиновцев выше, чем в СК и прокуратуре. А ведь переделать это легко (не бином Ньютона и не судебная, например, реформа), недорого и можно было бы показывать зарубежным коллегам в качестве образца гуманитарного прогресса. Так почему нельзя реформировать тюрьму? До нынешней войны причины этого оставались не вполне ясны.
Причина главная — чего народ боится больше всего? Увольнения, выселения, гнева начальства, болезней? Ну да, однако больше всего он боится силовиков, за которыми маячит именно тюрьма. Российская тюрьма как одно из самых страшных мест на Земле, где пытки и насилие, унижение человеческого достоинства, где никто не спасет, никто не услышит, где будешь гнить заживо и призывать смерть как избавление. Где человеку можно практически «легально» организовать режим перманентной пытки, как мы видим это на примере Алексея Навального. Так что, дети, не ходите на митинги, не пишите сомнительных постов в соцсетях, забудьте про выборы и расследования коррупции.
Но, как оказалось, ФСИН-ГУЛАГ нужен был Путину не только как страшилка и как пункт вербовки. Тюрьма оказалась неоценимой в качестве резерва мобилизации для войны. При этом ФСИНу пришло в голову торжественно отрапортовать: в 2022 году впервые в истории российской пенитенциарной системы из мест лишения свободы не сбежал ни один заключенный. Смешно. Ушли все, кто хотел. А захотели многие.
Потому что уходили из одного из самых страшных мест на Земле, из российской тюрьмы. Куда глаза глядят — на войну так на войну. Деньги (порядка 200 тыс. рублей в месяц обещала выплачивать родственникам ЧВК «Вагнер» — иногда выплачивала, иногда нет) интересовали осужденных в последнюю очередь. И распропагандированных среди них не очень много. Да, многих интересовало помилование, но больше всего — возможность вырваться из тюрьмы. Случаев недобровольной вербовки мы не видели. Слышали много, но заявления не сделал ни один человек.
Российские тюрьмы стали местом, откуда люди готовы отправиться куда угодно и на любых условиях, лишь бы вырваться. Даже на войну — со значительным риском умереть.
Помилование войной: преступление против наказания
Первая вербовка заключенных в ЧВК «Вагнер» произошла 26 июня 2022 года в ИК-7 «Яблоневка» (Петербург). А всего из числа осужденных было завербовано почти 50 тыс. человек. Считающийся основателем и владельцем ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин не смог бы забрать из мест лишения свободы ни одного осужденного. У него нет на это никаких полномочий, а правовые основы для «тюремной» мобилизации отсутствовали как год назад, так и сейчас. И нет ни одного человека в России, кто смог бы просто так, без решения суда, взять и забрать из тюрьмы человека, имеющего судебный приговор.
Кстати, у Путина тоже нет такого права. Существует, конечно, институт помилования. Но он предполагает определенную процедуру и выполнение целого ряда условий. Да и когда человек считается помилованным — сразу или через полгода? И на каком основании он покидает колонию? Разумеется, только Путин мог распорядиться выдавать осужденных Пригожину безо всяких правовых оснований или на основании специально придуманных для этого случая процедур. Это попрание права было как бы продолжением общего тюремного бесправия.
Впрочем, боевые и небоевые потери ЧВК «Вагнер» составили 77–80% личного состава. Фонд «Русь сидящая» оценивает их в 80%, украинская сторона — в 77%. Сюда входят убитые, раненые (без возвращения в строй), пропавшие без вести и сдавшиеся в плен. В украинских данных есть одна дополнительная степень точности: там знают число сдавшихся в плен. Разделить потери на более узкие категории сложно, потому что все врут — война. Например, и ЧВК, и армию ругают за сдавшихся в плен. Поэтому нередко их записывают в погибшие (с выплатой семьям 5 млн рублей, если такие семьи есть, с цинковым гробом, который нельзя открывать, с орденами, медалями, почетными грамотами), и, если потом такой бывший заключенный позвонит домой и скажет, что он жив, семья предпочтет не афишировать это часто печальное для нее обстоятельство.
Но в целом, отправляли из колонии в основном не на свободу, а на смерть. Тем, кого не убили, действительно дают справку, где в графе «Основание для освобождения» стоит «Помилование». Однако указы о помиловании (а это индивидуальный акт) — секретные. То есть кого президент помиловал, не должно быть никому известно. Тогда как же можно верить осужденному, рецидивисту, который показывает такую справку? Как можно установить, что он действительно помилован?
На сегодняшний день с фронта домой вернулись 5 тыс. бывших осужденных. У всех у них статус помилованных. Неудовольствия по этому поводу особо никто не высказывает, поскольку принятые поправки в закон о дискредитации армии теперь касаются и заключенных, именуемых там добровольцами. За упоминание того, что они раньше были в тюрьме, теперь грозит тюрьма. Круг бесправия замкнулся.
Связь между преступлением и наказанием стала еще более слабой. Нет теперь такого преступления, которое бы вам не простили за лояльность войне. Если ты убивал, но потом воевал, то как бы и не убивал. А если и не убивал, то можешь оказаться в тюрьме с таким сроком, которые раньше давали тем, кто убивал.
Да, среди «помилованных» есть уже те, кто совершил новые преступления, но есть и ощущение, что прокуроры не торопятся предъявлять им обвинения. На сегодняшний день известен один случай, когда восстали жители: вернувшийся с войны бывший заключенный, вагнеровец, несколько дней терроризировал весь поселок, а потом совершил убийство пожилой женщины. Жители возмутились еще за несколько дней до трагедии: обращались к журналистам, к местным властям и требовали обеспечить безопасность, но никто не торопился. Это не халатность — это закон о дискредитации «добровольцев». Механизм «помилования войной» сделал правоохранительные органы бесправными перед лицом бывших осужденных.
История «вагнеровского призыва» закончена. Но история российской тюрьмы — далеко нет. Тюрьма оказалась идеальным ресурсом войны не только потому, что люди готовы идти оттуда куда угодно, — но и потому, что это удобно обществу. Пока заключенных вербуют на войну, считается, что они как бы замещают собой других, «вольных» мобилизантов. По большому счету, погибших и искалеченных заключенных обществу не жаль. Поэтому тюрьма остается ресурсом войны. С 1 февраля 2023 года вербовку в местах лишения свободы проводит Министерство обороны. Но очень лениво, перепоручив это дело сотрудникам ФСИН. При этом в начале апреля из двух десятков зон в Свердловской и Ярославской областях в «Русь сидящую» стали поступать сообщения о новых сроках контрактов заключенных с Минобороны. Вместо шести месяцев — 18, и, когда будет наступать в этом случае помилование, через полгода или через полтора, сведения расходятся. Также замечены в местах лишения свободы другие частные военные компании, которые разные источники связывают с Сергеем Шойгу, «Газпромом», Игорем Алтушкиным, Олегом Дерипаской. Дело Пригожина живет, и «частные армии», которые растут как грибы, могут еще долго пополняться за счет тюрьмы. При этом, в отличие от Министерства обороны, которое, благодаря принятым в ноябре 2022 года поправкам, получило право мобилизации осужденных, в том числе — по тяжким статьям, правовые основания их вербовки в ЧВК неизвестны. Так что институт набора заключенных для выполнения специальных заданий вполне может закрепиться в виду своего крайнего и разностороннего удобства. Всего к началу войны в местах лишения свободы содержалось около 420 тыс. человек. И, в принципе, пенитенциарная система может поставить под ружье еще до 200–250 тыс. заключенных. В общем, когда у России появится следующий исторический шанс, имеет смысл первым делом заняться реформой пенитенциарной системы. Еще до того как начать писать новую Конституцию. Потому что в противном случае она, как и прежняя, может оказаться не очень рабочей — если, как бы ни был прекрасен описанный в ней мир, вы легко можете очутиться в том антимире, которым является русская тюрьма.
