Жила-была на Смоленщине (деревня Захарово) девочка Настя. Ей было шесть лет, когда в 1942 году ее с матерью и двумя сестрами (Маша старше на два года, Нина на год моложе) угнали на работы в Германию. Отец был на фронте, а старшего брата Илью, ему только стукнуло 14, расстреляли полицаи — за помощь партизанам, на глазах у матери и сестер, как это принято у полицаев. Односельчане настучали, что Илюша картошку в лес партизанам таскает, односельчане и расстреляли — те, которые в полицаи пошли работать, то есть сотрудничали с оккупационным режимом.
Чтобы не кормить детей в дороге, немцы разрешили матери Насти взять с собой корову по кличке Бесхвостая. Эту корову в семье Насти до сих пор вспоминают с особой нежностью — спасла. Молока у нее было много — хотя и страдала она по жизни, оводы ее мучили, девчонки денно и нощно хлопали ее по бокам веточками, хвоста-то нет. Кроме молока кормились в дороге «тошнотиками» — это толокно из промерзшей картошки с кожурой, которая осталась с прошлого урожая, гниль, что побрезговали собирать. Обоз в концлагерь по дороге часто бомбили (с немцами же шли), вся семья вместе с коровой прятались по воронкам, и мать приговаривала: «Корову убьют — и нам смерть», так что не коровой закрывались, а наоборот. Но во время одной из таких бомбежек женщине и трем ее маленьких девочкам удалось сбежать — с коровой, конечно. В суете бомбежки спрятались в чей-то амбар у лесочка, а в стене дырка была, через нее и ушли в лес, это уже на границе с Польшей было. Скитались потом до 1944 года, корову оставили где-то в плату за ночлег, но выжили и добрались-таки до своей деревни. Там уже советская власть была. Мать провела переговоры с односельчанами, после чего строго-настрого запретила девочкам вспоминать, что у них был брат Илья. Это и был результат переговоров: мать покрыла полицаев, а односельчане не стали говорить родной советской власти, что семья Насти была угнана в Германию — это тогда считалось железным поводом для репрессий: мало того что были на оккупированной территории, так еще и в плену, и работали на Германию (хоть до Германии не дошли, а сбежали или не сбежали, трибунал разберется, ага).
Да, мать разменяла полицаев-односельчан и убитого сына Илюшу на жизнь и спокойствие трех своих маленьких дочерей. А вы бы не разменяли?
Шли годы, война закончилась, девочка Настя выросла, хлопотами матери получила паспорт и уехала в Москву работать на секретном заводе «Знамя труда» — там делали самолеты МиГи, у нее даже фотография есть с Гагариным, потому что Настя тогда была комсомольским вожаком и кандидатом в члены партии. Настина мама, которая осталась в колхозе, получила паспорт только в середине 70-х, но девок вытолкала в столицу. Уехала и сестра Маша, но младшая сестра Нина осталась в деревне. Вот с нее-то все и началось.
В начале 90-х на Смоленщину стали приезжать немцы с покаянием. Встретили социально активную сельчанку Нину. Сказали: мол, давайте, мы готовы предоставить свои архивы, мы хотим выплатить компенсации узникам концлагерей и угнанным на работы в Германию. Сестра Нина телеграфировала в Москву: сестры, едем в архив. И все три сестры в итоге выправили себе документы, что да, их угоняли — все в немецких архивах нашлось. Сестры получили по 650 дойчмарок компенсации от правительства Германии. Наше правительство дало бывшим малолеткам социальные льготы, которые потом монетизировало. Зато приравняли в статусе к участникам Великой Отечественной войны, что, конечно, самое главное. Правда, в Указ президента «Об обеспечении ветеранов» (в честь 60-летия Победы) малолетки не попали, ну да ладно.
Что было дальше с Настей (Анастасией Павловной) и Машей (Марией Павловной) — ветеранами войны и труда, рассказывать почти приятно. Живут они в Москве, теперь вместе, обе овдовели. Живут у единственной дочки Анастасии Павловны, у Лены, ей сейчас сорок лет. Марии Павловне сейчас 80, а Анастасии, стало быть, 78. Она болеет, и сильно: инвалид первой группы, психиатрическое заболевание, старость не радость, чего уж. Обе дамы не могут уже обойтись без постоянного постороннего ухода, но есть ведь Лена. А если Лены не будет, то бабушек за госсчет поселят в прекрасный психоневрологический интернат. Горят они часто, но может, им повезет.
Собственно, почему речь зашла о диспансере для бабушек Анастасии и Марии. Единственную их Леночку-красавицу обвинили в экономическом преступлении и, не возбуждая уголовного дела (что строго запрещено), приговорили к двум годам колонии-поселения: без потерпевших, без штрафа, без ущерба. Возмещать некому и нечего — так бывает. Если бы у Лены был несовершеннолетний ребенок, ее бы освободили от наказания по амнистии к 20-летию Конституции. Но у Лены не ребенок, а мама и тетя, узники лагерей и ветераны. А они не в счет, товарищи.
Мы не спорим, дорогие товарищи, виновата Лена или нет (по бумагам так вроде и нет, но спорить все равно не будем). Мы говорим о том, что Лена обвинена в нетяжком экономическом преступлении без нанесения ущерба обществу, а ее наказание в виде колонии убьет двух бабушек.
После вынесения Лене Гончаровой приговора появилось изменение в уголовном законе, позволяющее снизить категорию тяжести преступления и изменить наказание на не связанное с лишением свободы — ст. ч. 6. ст. 15 УК РФ, до небольшой категории тяжести. Все! Закон позволяет оставить Лену с бабушками. Но суды не хотят это применять — без указаний сверху. При этом цели наказания (перевоспитание и социализация в обществе, а также достижение социальной справедливости) изменяются на противоположные. А пока суды не применяют изменения в УК и ждут указаний сверху, правоохранительные органы от незнания, как вести себя в такой ситуации, устраивают засаду и отключают электричество в квартире, где живут два участника войны — а также, к несчастью, Лена. А Лена не идет в тюрьму, она не может, у нее мама и тетушка, и она хорошо знает закон — ей положено по закону приговор менять. Но получается замкнутый круг: судья вынес приговор, назначил наказание, потом произошли изменения в законе, которые улучшают положение осужденного. А вопрос применения нового закона рассматривает тот же судья, который выносил первоначальный приговор. И судья в точности повторяет мантру, изложенную в первом приговоре, не глядя на обстоятельства. Лена же не прокурор, крышующий подпольные казино. А в закон об амнистии пожилых людей и ветеранов, находящихся на иждивении, не включили: только дети. Выжили в 1942-м, выживайте сейчас.
И не прошу я Лене Гончаровой снисхождения — как же, дождешься поддержки от нашего самого гуманного общества. Я прошу усилить ей наказание. Ну, например, вместо двух лет колонии-поселения приговорить ее к пяти годам обязательных работ на ниве социального обеспечения. Что — не можете, закон не позволяет? Вот и бабушкам также говорили, когда угоняли их в Германию: рады бы не угнать, да закон не позволяет. Сдавайте корову, барышни, и вперед. Вы ведь преступники — вот и брат у вас партизанам картошку таскал. Так вы говорите, что это герой, а не преступник? Ну, подождите еще лет 30, и история расставит все по своим местам. Тогда и узнаем, кто преступник, а кто герой. Главное — дождаться.
