Сегодня в России существует 41 воспитательная колония для несовершеннолетних, в которых, по данным ФСИН, содержится 1,8 тыс. подростков-заключенных. Количество таких колоний и заключенных в них постепенно уменьшается: в 2002 году их было 64, а в 2012 году — 46 колоний.
В тех следственных изоляторах, где могут содержаться несовершеннолетние, ждут суда более полутора тысяч подростков. Практически во всех СИЗО они продолжают учиться. Егор Сковорода побывал в школе для подростков-заключенных из московского СИЗО «Водник» и поговорил с ее выпускниками и преподавателями.
Русский за решеткой
— Вопрос такой: осу́жденные или осужде́нные, как правильно? — вдруг вмешивается в ход урока подполковник в синей форме.
— Конечно, осужде́нные! — удивленно отвечает учительница.
— Я хотел у ребят спросить, — смеется подполковник и резко оборачивается к окну.
На окне двойные решетки: в мелкую и крупную клетку. На стене икона Божьей матери резких цветов. За партами пять пар настороженных глаз.
Смеющийся подполковник в синей форме ФСИН — Александр Полькин, заместитель начальника московского следственного изолятора №5 «Водник», и сам он в разговоре, конечно, ставит ударение в «осужденных» на второй слог. СИЗО «Водник», названный так из-за близости к метро «Водный стадион», единственный следственный изолятор в Москве, где сидят несовершеннолетние мальчики. Сейчас здесь ждут суда около семидесяти подростков. Когда нет следственных действий или встреч с адвокатом, их из камеры выводят в школу — кабинет на том же этаже, где живут малолетки.
В корпус к несовершеннолетним мы идем через двор изолятора. Обычные заключенные сюда практически не попадают: из корпусов их выводят по закрытому коридору, который тянется через двор металлической кишкой. Даже канализационные люки заварены крест-накрест и заперты замком. На стене большими буквами: «ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА». Подполковник Полькин ведет нас через двор и пытается объяснить свой взгляд на работу с подростками.
— Естественно, когда несовершеннолетний попадает в СИЗО, поначалу он начинает «закрываться». Здесь с ним начинают работать психологи, воспитатели, медицинские работники. Ему разъясняют, что мы должны сохранить его в целости и сохранности. Что он должен быть обут, одет, сыт, у него должно быть спальное место, должен быть матрас, спальные принадлежности, ложка, кружка. И постепенно человек, который попал к нам, приходит в норму.
По двору уныло бредет зэк из хозобслуги, на плече он тащит большие напольные весы. Из столовой бьет неприятным запахом еды. На солнышке у входа нежится тюремный кот. Лязг металлических дверей на каждом этаже стоит в ушах еще полдня.
— Здравствуйте, вставать надо, — Полькин входит в класс, где идет урок русского языка.
Пятеро коротко стриженых подростков поднимаются и смотрят чуть-чуть исподлобья. Это десятый класс. На доске написана тема урока: «Имя прилагательное». Перед доской стоит учительница Алла Александровна.
— Мы сейчас работаем над ошибками. Получили тетради, и там достаточно много ошибок, — объясняет она и показывает одному из парней на доску. — Вот это слово, тоже часто в нем допускают ошибки, какое ударение правильное?
— Краси́вее?
— Да, краси́вее и только так. А вот другое слово, оно встречается в вашем лексиконе, но, если встретится, значит, вы его тоже правильно должны ударять. Есть мнение? Ржа..?
— Ржаве́ть?
— Нет, твой вариант не верен.
На доске примеры слов и выражений с грамотным ударением: «балу́ясь», «вы пра́вы», «по́ двое», «до́ смерти». Из памяти вдруг выплывает стихотворение Сатуновского: «Все мы смертны, господа следователи преследователи. / Сто́я в гробу – что я могу / во имя существительное, / прилагательное, / глагол?».
«Извините, что я старый», — просит Сатуновский.
Заключенные, которые вслед за учительницей старательно выговаривают слово «че́рпая», выглядят совсем еще детьми. В «Воднике» есть подростки-заключенные всех возрастов, они учатся по обычной школьной программе с пятого по одиннадцатый класс. Во время уроков у двери всегда стоит дежурный сотрудник СИЗО; после занятия он разводит ребят по камерам и приводит другой класс. Все учебники должны оставаться в классе, забирать их в камеры запрещено.
— Дневников у нас нет, домашнего задания нет, в камерах учебников нет. Мы все делаем на уроке, — говорит Алла Александровна. — Учебники выдаются им на урок, и всё. Может быть, в этом есть некоторая трудность для учителя… И, наверное, хотелось бы больше реакции и от ребят.
По камерам заключенных в «Воднике» подростков распределяют по тяжести статей. Сбоку от тяжелой металлической двери у каждой камеры висит список заключенных с фамилиями и статьями, по которым они обвиняются. Тут и там мелькает 105-я статья — «Убийство». Как утверждает Полькин, преступления некоторых из ребят «просто могут не укладываться в голове».
— Смотрите, город 15-миллионный, а здесь находится всего 69 человек. То есть можно представить себе, какая здесь категория несовершеннолетних граждан находится, — говорит он.
Заставлять подростков посещать занятия сотрудники изолятора не имеют права, они могут только настойчиво убеждать и уговаривать. Александр Полькин говорит, они «в своей массе хотят учиться, ведь особенность нахождения в СИЗО это огромное количество свободного времени, которое есть у них».
— Приходят просто и интересуются, там, пойдете на занятия? — вспоминал Илья Кубраков, один из бывших учеников школы в «Воднике». — Кто ходит, кто не ходит. А занятия проходили как в школе, такие же парты, учителя, учебники, тетради, ручки, все как обычно. Обычные предметы – история, алгебра, русский язык, литература. Обычные учителя. Хорошо ко всем относились, с терпением. Добрые, понимающие. Кто-то хочет учиться, кто-то нет. Я лично с удовольствием туда ходил. Хотя и не всегда я ходил, врать не буду.
Кубраков — тот самый беспокойный подросток из Южного Бутово, которому было 14 лет, когда министр внутренних дел публично назвал его «одним из организаторов» погрома на Манежной площади. Илья был осужден на шесть лет по крайне сомнительному делу об убийстве киргиза. Кубраков все еще сидит в колонии, не так давно ему исполнилось 18 лет.
По правилам ученики, которые проходят по одному уголовному делу, не должны пересекаться друг с другом даже за школьной партой. Это составляет отдельную проблему для маленьких, по четыре-пять человек, классов, куда приходит один учитель в день. По вторникам приходит, например, историк, математик – по четвергам.
Конечно, за эти часы удавалось пройти не так много, вспоминает Григорий Лебедев, который в 2012 году заканчивал в «Воднике» 11-й класс.
— В обычной школе два урока математики только в день, а здесь у тебя получается два часа в неделю. В день у нас иногда было по два урока, иногда один урок. Ясное дело, что два часа алгебры это мало. Галопом по Европам, можно так сказать. Мы часто выборочно какие-то темы брали: вот из начала учебника одну, из середины одну, из конца одну, вот так. На все времени, к сожалению, не хватало.
Оценки — в основном, тройки. В своем кабинете подполковник Полькин некоторое время листает классный журнал и только через несколько страниц находит первую четверку. Журналы он не разрешает фотографировать, потому что они выглядят недостаточно красиво; позируя для фото, подполковник вдруг спохватывается:
— Надо бумаги убрать, видите, все это некрасиво!
И на прощание, когда все недостатки устранены, Полькин уточняет:
— Вообще работа интересная! С людьми она всегда работа интересная.
Учитель и «волчата»
Тюремная школа в «Воднике» открылась в 2003 году: он стал вообще первым СИЗО в стране, где появилась школа. До этого они были только в воспитательных колониях для малолетних, так что во время следствия, которое могло идти и несколько месяцев, и год, подростки вообще не учились.
— Эта школа детище тех, кто сейчас уже не работает, — говорит Павел Медведев, который восемь лет преподавал в СИЗО «Водник» историю и обществознание. — В первую очередь, представителей плеяды работников воспитательного отдела следственного изолятора тех времен. Они с трудом выбили разрешение на открытие школы.
Он рассказывает, что подростки в школе при «Воднике» учатся то время, пока длится следствие — а это означает, что один заключенный может появиться посреди учебного года и уже через пару месяцев отправиться в колонию. А другой сидит в СИЗО полтора года и за это время успевает закончить класс или даже получить аттестат об окончании школы.
Те, кто оканчивает 11-й класс в СИЗО, в качестве выпускного экзамена пишут традиционную письменную работу, а не заполняет тест ЕГЭ. Людям, которые после экзаменов отправятся не подавать документы в вузы, а на взрослую зону, ЕГЭ ни к чему: когда они освободятся, срок действия сданного экзамена уже истечет.
А в 2012 году заключенные подростки едва не лишились и этих экзаменов: посреди учебного года им неожиданно объявили, что школа закрывается и с 1 марта работать больше не будет. После возмущенных обращений родителей экзамены подросткам сдать все-таки позволили, но судьба школы при «Воднике» несколько месяцев оставалась неопределенной из-за споров о том, кто должен ее финансировать и платить преподавателям зарплату.
Решение закрыть тюремную школу в 2012 году принимала не администрация СИЗО, а новый директор московской школы №744, говорит Павел Медведев, который из-за этой ситуации был вынужден уволиться. Именно к школе №744 приписаны все учителя из «Водника», и тогда новый директор решила, что тюремная школа — это «лишний груз», который к тому же, по словам Медведева, «основному контингенту учителей был неинтересен, не важен и неизвестен».
Сама администрация изолятора школу хотела сохранить, не смневается учитель. Сейчас проблему финансирования удалось решить, уверяет подполковник Александр Полькин: «Вопрос этот снят, и школа работает в нормальном режиме».
Павел Медведев преподавал в тюремной школе с первых дней. Он вспоминает, что в основном ученики там были «немотивированные, слабенькие», у них было немало пробелов в знаниях, а «многие из них вообще не учились в школе».
— Поэтому, как вы понимаете, образование было условным. Все, что могли, мы доносили. В минимальном объеме. Ну, помогали подготовиться к экзаменам, дипломы все получили, естественно. Но все равно, дело-то важное для них. Потому что это хотя бы прикосновение к знанию.
— Почему ходили? — задумывается Медведев. — Много причин. Смена обстановки, в четырех стенах-то сложно все время; желание бумажку получить, документ об образовании; или так, за компанию.
Практически все преподаватели в «Воднике» были женщины — «энтузиасты, смелые дамы» — часто эту работу совмещали воспитатели из следственного изолятора, еще работающие там или уже вышедшие на пенсию. Многие боятся идти преподавать в тюрьму, хотя на самом деле никакой опасности там нет, говорит преподаватель. Он и сам сначала опасался.
— Там с первого дня: они — волчата, настороженно к тебе относятся, и ты к ним настороженно относишься. Ты же не знаешь, что ждать… Это сейчас, после 10 лет работы там, я понимаю, что ничего не будет: они не бить тебя не будут, ни на ножи не будут ставить. Просто сделают вывод очередной о скотстве взрослого населения. Но тогда-то мне ничего неизвестно было.
К заключенным ученикам, рассказывает он, конечно, нужно подходить не так, как к обычным школьникам. Не стоит интересоваться их статьей, ни в коем случае нельзя ребят оскорблять, не надо провоцировать их на лишние темы. Нельзя быть навязчивым.
— И в отличие от обычной школы, здесь, конечно, неприемлемы те наказания, которые для учителей стали нормой: крик, повышение голоса, двойка и так далее, — признает Медведев. — На них и голос-то повысить сложно вообще-то. Потому что, во-первых, они все и так понимают. Это взрослые люди, несмотря на то, что им 15-16 лет. А во-вторых, у меня, например, и желания не возникало голос повышать. Видно, что люди, в общем, судьбой-то потрепаны. Лишний раз на них давить… Это наши сытые дети отмороженные, конечно, иногда проявляют неуважение, бестактность, хамство. А эти… Часто бывало, что с ними и интересней, и порядка больше.
Мы встречаемся с Медведевым у Исторической библиотеки и бредем Старосадским переулком вверх. Валит мокрый весенний снег, и, подняв воротник, Медведев рассказывает, что за восемь лет работы в школе изолятора он почти не встречал там «случайных людей», хотя иногда бывали и «случаи вопиющие, когда за угнанный велосипед год дали или, там, за несколько коробок доширака, странные случаи».
— Но в основном, конечно, за дело. И если в начале традиционно много было ребят из тяжелых семей, от матерей-одиночек или из детдомов, то где-то в 2007-2008 годах я заметил, что очень многие в СИЗО попадают из благополучных семей. Несколько лет назад очень много по 105-й, по 111-й скинхедов сажали. Прямо как будто облавы на них устраивали. Кавказцев, кстати, сидело очень мало. Сегодня основной контингент — это славяне и среднеазиаты. Но тенденция такова, что контингент сместился в сторону благополучных семей.
Ученик и «терроризм» горелых стульев
Григорий Лебедев — один из тех подростков, которые выросли во вполне благополучной семье и оказались в тюрьме по тяжелым обвинениям: несовершеннолетний Лебедев был осужден по статье «Террористический акт» (ст. 205 УК) — как член некой ультраправой «Автономной боевой террористической организации» (АБТО). Вина предполагаемых членов АБТО, некоторые из которых говорили, что познакомились только в зале суда, состояла в том, что они бросили пару «коктейлей Молотова» в окно здания ФСБ и сожгли несколько торговых палаток (подробно о деле можно прочесть здесь).
Почти все осужденные по делу АБТО «террористы» — подростки, недавно окончившие школу. Лебедев попал в СИЗО «Водник» в 16 лет, недоучившись в десятом классе несколько месяцев. Одиннадцатый он оканчивал уже за решеткой и оказался одним из тех редких для тюремной школы людей, который сдал выпускные экзамены на четверки и даже получил одну пятерку.
— Люди там работали замечательные, — вспоминает школу Лебедев. — Это большой труд и большое уважение учителям, которые не побоялись и пришли учить малолетних преступников. Но они идут к нам не как к преступникам, а как к детям, которым нужны знания. И это очень здорово.
Обвинение по статье «Террористический акт» (а не, например, более логичное «Уничтожение чужого имущества»), по мнению друзей и адвокатов, объясняется исключительно местью оскорбленных представителей спецслужб: после «нападения» на ФСБ в интернете появилось видео поджога с титрами «С Днем чекиста, ублюдки».
Сам Лебедев принимал участие только в эпизоде со зданием ФСБ: в результате того поджога было разбито одно окно, а внутри кабинета обгорели подоконник и четыре офисных стула.
За стулья Грише Лебедеву дали шесть лет.
Позже Верховный суд сбавил ему срок до четырех лет в колонии, которые Лебедев просидел в Алтайском крае от звонка до звонка: по УДО в России «террористов» не выпускают никогда. От колонии до вокзала его, особо не скрываясь, сопровождали местные оперативники.
Теперь юный террорист сидит напротив меня в «Кофе-хаузе», пьет зеленый чай и застенчиво улыбается. Немного краснея, он неторопливо объясняет:
— Смотри. Вообще школа там это сама полезная штука, которую вообще могли придумать. Потому что, во-первых, это какой-никакой, а шанс получить образование – хоть, возможно, формальное, но какая-то база, какие-то основы тебе там дадут. Во-вторых, как говорится, в тюрьме ограниченность пространства дополняется неограниченностью свободного времени. Там постоянно ищешь, чем бы себя занять, от безделья случаются сплин, депрессии, и школа — это как раз то место, где можно в принципе отвлечься от окружающей действительности.
— Очень многие ребята книги начали читать только попав в тюрьму, — улыбается Лебедев, — Потому что… опять же, надо как-то заполнять эфир. Начинают читать от безделья, а потом это начинает нравиться и многие еще думают, вот я дураком был, что на свободе книжки не читал. А со стороны учителей ни разу я не видел какого-то пренебрежительного отношения, мы видели сочувствие у них, слова поддержки, участия.
Он приподнимает крышку чайничка, заглядывает внутрь и уточняет: «Если школы в СИЗО №5 не будет, это будет огромное упущение и огромная потеря для людей, вот так я скажу».
Свастика под розой
— Гриша это, конечно, светлый лучик. Это человек, — с теплотой вспоминает своего ученика Медведев. — Для него такое испытание жизненное… И он даже саму эту ситуацию воспринимает без агрессии, он воспринимает это как Богом данную необходимость, испытание. Хороший человек.
— Да и все они ребята нормальные, — неторопливо подбирая слова, продолжает он. — Ребята, которые отсидели, — те, у кого мозги остались на месте и кого не сломали душевно — они, конечно, шагнули на десятилетие вперед. Такие они… умудренные, впитавшие в себя жизнь во всех ее проявлениях. Это их крест, они тяжело прошли его, но для большинства это хороший-хороший урок. Хороший жесткий урок.
Павел Медведев, уже пару лет как бывший преподаватель тюремной школы в «Воднике», до сих пор общается с семьями некоторых из своих учеников: «Вот трое уже вышли, двое еще не вышли. Вышел Стрельников Ваня, он по убийству сидел… По юности-то он набил себе здесь свастику, а я смотрю – на руке-то нету свастики. А он как сделал – набили ему там поверх этой свастики красивую пышную розу».
— Я не только не жалею, я очень рад, что мне судьба дала такой шанс поработать с этими ребятами. Такой опыт потрясающий. Жалко, что у меня закончился в жизни этот этап. Но мне его, конечно, не забыть.
