А вот мы видим, что реально что-то в московских изоляторах начинает вдруг меняться — и я понимаю, что всё — не зря. Еще по чуть-чуть, со скрипом, но оно вдруг меняется, на глазах. И когда Анатолий Николаевич Тихомиров Антону Цветкову говорит на коллегии, что слишком много ходит ОНК, мешает работе, — да, мы много ходим, но мы и меняем на глазах. Сейчас я вижу, что мы реально содействуем защите прав лиц, находящихся под стражей. И знанию закона. И соблюдению закона. Ну поехали, 6-й изолятор.
Это классно, что вы ремонтируете комнату приема передач. Она будет наверняка славной. Вы поэтому сегодня ничего не принимали. А где об этом объявление на сайте? Я его не нашла. Ни на главной, ни в новостях, ни в «для граждан». Театр начинается с вешалки. Где оно? http://sizo6moskva.ru/ Может, я не там смотрю? Там про новогодние праздники есть. Но они давно кончились. А про сегодняшнее число я там ничего не вижу. Уже надо сосредоточиться, новый год наступил.
К вам сегодня по морозу приехала Наталья Михайловна, издалека и с тяжелыми сумками, с передачей для своей непутевой дочери. Она уперлась в запертую дверь. Она вчера смотрела ваш сайт. Она не нашла там, что вы сегодня не работали. Интересно, а 6-му СИЗО стыдно перед Натальей Михайловной? Или неудобно хотя бы? Мне, общественному наблюдателю, неудобно было с ней говорить. Мне на машине двадцать минут до вас ехать. А ей — долго на общественном транспорте. В мороз. С сумками. Заявление письменное нужно? Или больше так делать не будем?
О позитивном. 6-й СИЗО начал на корпусе вести журнал приема жалоб и заявлений. Случилось чудо. Его действительно начали вести. Заключенные подтверждают: вдруг незадолго до праздников появился журнал. ЖУРНАЛ! Его стали давать на роспись по заявлениям внутри СИЗО. Его видели доселе лишь редкие счастливцы. Это для многих стало шоком. Неожиданным сервисом. ОНК, спасибо от заключенных, что однажды вы прочли закон, донесли его до спецконтингента и сотрудников — и изменилась ситуация, на которую никто не обращал внимания много лет. Теперь мы можем отслеживать, что вообще на корпусах происходит. Спасибо сотрудникам СИЗО-6, вы меня услышали.
Это прекрасно, когда в журнале я читаю карандашом «образец» — и ниже мои собственные советы о том, как вообще эту штуку надо заполнять. Там не всё идеально, но это — грандиозный сдвиг. Мы это отметим обязательно. СИЗО-6 нас слышит.
И что мы видим тогда? Ох… В новогодние праздники никто заявлений не принимал. Об этом я уже говорила, это сделали практически все СИЗО Москвы. Нехорошо это было. Обманули спецконтингент, что не принимаете заявлений. Не надо так больше делать. Я об этом напишу в управление. Потом — прикольно. Я не хочу сейчас цифры называть, чтоб другие СИЗО не подогнали статистику. Но вот 16-го января заявления (90 примерно процентов — на медицину) подала половина (!) этажа. Ровно половина. ПОЛОВИНА. Сравните это с тем, что было раньше. Вчера, суббота, ни одного заявления. Сегодня — одно. Пожалуйста, принимайте от заключенных заявления в выходные. Закон для выходных никаких исключений не делает. Тем более — по медицине. Мы попросили провести беседу с сотрудниками, дежурившимт по этажу вчера и сегодня.
Сотрудники СИЗО увлекаются, когда я им объясняю игру. Им интересно. Я говорю: дайте журнал, я расскажу, что у вас тут происходило. Они: ну да… ух ты… а вот это что… какая-то загадка… В общем, очень захватывающе. Прямо Книга судеб. Если ее нормально вести. Это как в Матроске было — с 31 декабря по 9 января, разумеется, ни одного заявления, нет, есть одно — к сантехнику. Видимо, затопило весь корпус СИЗО, я полагаю. Потому что как этаж затопило при нас — мы видели: никакой сантехник не пришел. По просьбе ОНК вызвали людей из хозотряда. По просьбе ОНК, а так — все лужи перепрыгивали. Глубокие. И сотрудники, и члены ОНК. Не говоря о заключенных из камеры, откуда всё это текло, и которые жаловались с утра.
Так, дальше пошел негатив. В карантине СИЗО-6 журнал не ведется. Он есть — туда никто ничего толком не заносит. Вот тут нас не слышат. Надо, видимо, принимать какие-то меры. Приходит ОНК — пару заявлений мы видим. Потом — опять ничего. Есть конкретные сотрудники, которые за это отвечают. Права вновь прибывшим, по их словам, не разъясняются никак. Они не знают, что у них есть какие-то права. По словам заключенных. Радио играет милицейскую волну. Это что — общегосударственный канал? Никакие ПВР, кстати, там, по милицейской волне, тоже не рассказывают. Женщина упрашивала ей выдать таблетку валидола, говорит камера. Плохо с сердцем. Просила долго-долго. В дверь стучали, на мигание лампочки никто не приходил. Дали со скрипом одну. Валидолину. Воду кипяченую, согласно ПВР, опять никто не давал. Налили сырой из-под крана в чан. Не знали, что имеют право, этого на стенде нет.
Крещение — пришел священник, принес бумажки и ручки. Праздник, праздник! Почему священник? это сотрудники СИЗО должны были бумажки и ручки принести. Праздник, не праздник… Заявления кровью на стену писать будем? Ой, кто-нибудь этого дождется… Стенды. Опять психолог: «часто мы впадаем в недоразумение». Да снимите же это уже, мы не впадаем в недоразумение. Только в недоумение, когда такие советы и стенды видим. Присутствует ст. 17 ФЗ-103. Этого явно недостаточно. Где разъяснения, как обращаться с жалобами и заявлениями? Откуда люди должны это узнавать?
Ремонтируют камеру, где мы просили в соответствии с ПВР сделать электророзетку. Работа кипит, нас услышали. Это очень хорошо. Новенькая розетка есть. Но в соседней камере так воняет краской, что немудрено, что плохо стало с сердцем. У меня разболелась голова через 15 минут. Мы с общественным наблюдателем Максимом Пешковым просим эту камеру временно расселить, до исчезновения запаха краски и никого туда временно не помещать. Проверим, было ли это сделано.
Женщину в камеру привели в 5 утра, раскладушку не дали. Сказали: ложись на пол. Постелила на пол матрас, легла. Думала — так и надо. Нет, так не надо. Мы люди, мы на кроватях спим. Не надо так делать.
Из крана — струей вода. Приходил сантехник три дня назад, зачем-то сломал кран. До его прихода всё нормально было. Жалуются на кран три дня. Сотрудница: а, сейчас он, сантехник, опять придет в пол-третьего. Ничего, что уже три? Да пусть течет, это ж не моя вода… Больше, больше ада.
Поднимаемся из карантина. Дальше начинается дивное. Не люблю об этом писать, а придется. Мы называем заранее камеры, которые хотим посетить. СтОит ли говорить, что женщины в этих сорокаместных камерах уже построились и лучше всего помнят о том, что у них нет никаких жалоб? А если не помнят — им об этом напоминает старшая по камере, этакое изоборетение женских изоляторов. Очень легко напугать женщин. Мне это противно.
К стоматологу кто-то есть? Зубы болят? Ни одного человека.
Они полушепотом, отворачиваясь от видеорегистратора, говорят: жалобы на здоровье? А вы знаете, что будет, если мы вам пожалуемся? Так зачем вы эти вопросы задаете? Зачем вы нас подставляете? Вы же всё знаете!..
Мда. Сохраните, пожалуйста, эту запись с видеорегистратора. Она там есть. Туда это попало. Мой коллега тихо фигеет, извините, когда это слышит. Я-то знаю. Он не знает. Он — из нового созыва.
Еще одна камера — такая же. Предупрежденная. Жалоб нет. Просим подойти беременную. Всё нормально. Только открылось кровотечение, напугалась, одна девочка ночью кричала страшно — и кровотечение открылось. Сделали укол. Прошло три недели, гинеколог так и не осмотрел. Писала заявление за заявлением… Ну что ж, значит, не осмотрел. А она писала.
Старшая по камере: да что ты говоришь?! у нас чудесная медпомощь! такие заботливые, внимательные врачи! Не говори это!
Я: извините, жутко не люблю, когда перебивают. Подойдите к нам по окончании беседы, и мы поговорим, если есть, что сказать. А сейчас у ОНК нет необходимости, чтоб вы тут находились. Я всегда тут нахожусь! нет. Ну-ну… поджимает губы, уходит. Вообще — безотказный механизм для прессинга, милое изобретение женских изоляторов, еще раз это повторю. Наглые, злые, вездесущие, самоуверенные, всегда начеку, готовые в любой момент спикировать и пресечь всякое лишнее слово. Люблю задать им вопрос, демократическим ли голосованием их избирали и как именно это происходило. У них наступает когнитивный диссонанс.
Дальше. Еще одна камера — и всё. Сотрудники: следующая? Нет. Поднимемся на два этажа. Ой? Ой. Поднимаемся. Открываем любую, на выбор. Чтоб как бы не по наводке. Не, естественно, по наводке мы идем, но в принципе не имеет значения. Устроит любая камера. У сотрудников тоже должна быть свобода выбора. Просто не надо предупреждать о проверках ОНК, объяснять, что отвечать на какие вопросы, и запугивать. Плохо это, с женщинами-то… не надо бы так.
Открываем? Открываем. Да лучше б открыли ящик Пандоры. Слезы, просьбы, всеобщее скандирование «долой медчасть!» Такие же 40 человек, но половина из них к нам бросается: только помогите! Они не оказывают медпомощь! Когда мы пытаемся ее добиться, нас сажают в карцер! Только через него нам удается попасть к врачу или на Матроску! Сделайте что-нибудь с главврачом Ивановой Еленой Николаевной! Она игнорирует десятки заявлений! Мы вас ждали! Мы слышали, что вы где-то ходите и помогаете, но мы вас не видели! Карцер — и карцер, мы не боимся, мы здоровье потерять боимся!
Дальше — дикие истории. А что о них тут писать — о них надо в другие инстанции писать. Мы будем писать. Вот Максим обещал написать. Редкий случай, когда не я. Спасибо, Максим. Болезни. ВИЧ, нет терапии, как водится, терапия прервана с помещением в СИЗО. Опять в камере подозрение на открытый туберкулез. От женщин в санчасти, по словам спецконтингента, требуют скрывать от камеры, что у них туберкулез. Но некоторые — нормальные, не слушаются и рассказывают. А в камерах — беременные. Не говоря обо всех прочих.
Жалобы на то, что без карантина из других СИЗО в камеры проходят женщины со вшами. Эти вши потом на других девушек перепрыгивают. Я склонна верить, я это слышала и от сотрудников.
Подозрение на онкологию. Как попасть в больницу? Как сделать рентген? Как упросить врачей выдать для суда медицинские документы? Да никак… как-то. Я, как радиоприемник, разъясняю права и технологии.
У вас есть право… на основании такого-то пункта того-то у вас есть право… На основании другого пункта другого акта у вас есть такое право и такое право. Данные права вы лучше всего реализуете следующим и следующим образом… Данные права, разъясненные мною, вам следует довести до всех заключенных, с которыми вы когда-либо будете общаться. Наблюдателей мало, а вас — много. Вам больше никто ничего тут не объяснит. Пока. Вы понимаете меня? Вот мой телефон для ваших адвокатов и родственников.
Да. Мы так сделаем.
Доктор Иванова Елена Николаевна, заместитель начальника шестого следственного изолятора Москвы по лечебно-профилактической работе, начальник медицинской части, подполковник внутренней службы Иванова Елена Николаевна, кстати, большая симпатия доктора Ибатуллиной из СИЗО-1, которую многим общественным наблюдателям очень хотелось бы уволить (мы это сделаем). Зачем вы в нарушение пункта 14 ПВР СИЗО УИС, по многократным свидетельствам спецконтингента, позволяете себе называть заключенных «на ты»? (Да вы же и при членах ОНК это делаете, ладно уж с ними, с многократными свидетельствами…) Почему вы вообще никогда к ним иначе не обращаетесь? Почему вы так обращаетесь к женщине лет на 15 старше вас? Меня мама учила, что это — нехорошо. ПВР СИЗО УИС вас не учили… Противно от такого отношения к людям. Давайте сохраним записи с видеорегистратора? Тут не боятся женщины вас.
Прикольно. Все повторяют одно и то же: диагноз ставят через кормушку. Или на коридоре. То есть ты пишешь заявление, чтоб тебя осмотрел фельдшер — он берет твое заявление и говорит: ты здорова. Какая камера? А… Не симулируй. Иди.
Всех осматривает доктор-дерматолог. Рак у тебя, ВИЧ… дерматолог всем вам в помощь.
У вас температура? Вы просили градусник? Да кто тут когда видел градусник… Это бессмысленно — его просить. А я просила! да ну? И что? Принесли? Принесли вместо градусника таблетку парацетамола…
Ох. Не, мы не запрашивали на этот раз согласие на изучение меддокументов по 76-ФЗ. Мы просто записали эти жалобы. Их много, много, многократно больше. И я очень прошу администрацию и сотрудников СИЗО-6 воздержаться от мести заключенным за жалобы в ОНК. Мы знаем, как вы это делаете. Я еще не знаю как, но я это проконтролирую. Мы это проконтролируем. Мы каждого запомним, кто к нам обратился, и будем следить за его судьбой. Я не обещаю, я никогда ничего не обещаю, но мы постараемся.
В СИЗО-6 нужна вторая ставка стоматолога. И сам второй стоматолог. Озаботьтесь этим, пожалуйста, СИЗО. Это не мы вам будем ставку выбивать. Один стоматолог на полставки три раза в неделю погоду не делает. Люди с болью мучаются месяцами, похоже. С очевидным флюсом сидят. А если у них гной в башку прорвется?
Нам очень не нравится медицина в 6-м СИЗО и запугивание спецконтингента.
Ой, приносят ужин. Ой, вареная кислая капуста с кислой же почему-то картошкой. Почему картошка-то кислая? Сотрудники: всё, ужин. Пойдемте, спецконтингент пищу согласно распорядку дня принимать будет. Женщины: НЕТ! НЕ УХОДИТЕ! у нас всё равно это никто не ест, мы это есть НЕ БУДЕМ! дослушайте нас, пожалуйста! Мы не знаем, когда вы придете опять.
Разъясняю, что право приема пищи — право спецконтингента, а не обязанность. Пища получена, вот она в мисках на столе стоИт.. Вопрос снят. Вяло ковыряюсь в ней ложкой в процессе получения жалоб. Правда очень невкусно. Кисло и противно. Никакого мяса. Съедаю ложку — смех. Еще — еще смех. Оглядываюсь. Женщины и девушки столпились у двери в кухню и за мной наблюдают. Как я это ем. Ну как?..
Сотрудникам спасибо за выдержку. От неконструктивных уколов переходим к конструктивному диалогу. Я рада, что вы начинаете воспринимать нас серьезно. Спасибо, что понимаете, что мы знаем закон. Спасибо, что понимаете, куда и зачем мы идем. Спасибо, что понимаете, что понимаем. Спасибо, что что-то меняется.
…Ну, а потом начинается телефонное: мама, твоя дочь в неволе. У нас же следователи никого не извещают о таком, зачем им это, что им закон? Крики, слезы… почему-то все на меня кричат. Я их вполне понимаю — такое услышать. Адрес. Сайт. Как сделать то… как сделать это… куда ехать… куда писать… как передавать… как быть… как жить… почему так?.. Можно будет дальше вам звонить?
Можно. (Ой, только не в девять утра, пожалуйста!) Объясняю. Соболезную. Объясняю. А кто это будет делать-то, кроме нас?
Можно мне, кстати, деньги на телефон уже опять кидать, дообъяснялась. Вот такой пока СИЗО-6. Есть хорошее. А есть совсем плохое. Давайте продолжать.
