Выжить в СИЗО

Если вы обвиняетесь в преступлении, максимальный срок наказания за который — 10 лет, то в тюрьме вас могут держать год, а еще полгода вы можете провести в заключении, знакомясь с материалами дела, пока оно не передано в суд. На это время СИЗО станет вашим домом. Как будет организована там ваша жизнь — зависит во многом от вас. Знающие люди говорят, что в тюрьме существуют неписаные правила, которые лучше соблюдать. Вот только хорошо бы их знать заранее.

«Знаменитая формула «не верь, не бойся, не проси» выведена на основании многолетнего тюремного опыта многих поколений — это главные правила поведения в тюрьме», — говорит Алексей Курцин, бывший заместитель управляющего делами ООО «ЮКОС-Москва», который провел в СИЗО пять лет и девять месяцев**. Заповедь эта, ставшая широко известной благодаря Александру Солженицыну и Варламу Шаламову, означает, что в тюрьме нужно полагаться только на себя и не строить ненужных иллюзий, которые только расслабляют волю и делают человека более уязвимым.

Еще одно правило: в камере нельзя замыкаться в себе. Надо общаться с людьми. К тем, кто замыкается, отношение настороженное. Сокамерники не знают, чего ждать от человека, ушедшего в себя. Когда заходишь в новую камеру, надо побороть страх, попытаться сразу наладить какой-то контакт, рассказать о себе.

Бывшие арестанты делятся еще и таким опытом: если вас помещают в так называемый спецблок, где маленькие камеры на три-четыре человека***, там может не быть «смотрящего» по камере — того, кто следит за порядком. Обычно именно смотрящий спрашивает новичка, откуда он и по какой статье «заехал в тюрьму». В маленькой камере все сидельцы по очереди задают вопросы новичку, как бы учиняют небольшой допрос. Александр Гольдман, осужденный по одному из «дел ЮКОСа» и проведший под следствием больше двух лет, уточняет, однако, что нужно стараться как можно меньше рассказывать сокамерникам о себе, о своей семье и материальном положении. «Неправильно с кем-то из сокамерников начинать очень активно дружить, — предостерегает Гольдман. — Любой заданный вопрос может объясняться каким-то умыслом, о котором неопытный человек и не догадается. Ведь в камере есть специальные люди — «наседки», агенты, сотрудничающие с администрацией. Поэтому всегда лучше прямо спросить: «Почему тебе интересно мое уголовное дело? С какой целью интересуешься?» Тот, кто настойчиво интересовался вашим делом, поймет, что вы не хотите никого допускать в свое личное пространство, и это нормально».

А вот бояться задавать вопросы своим сокамерникам не надо, говорит Гольдман: «Если арестанты порядочные, они обязательно объяснят, как себя вести в том или ином случае. И лучше задать тысячу вопросов, чем попасть в неприятную историю».

«Наседок», сотрудничающих с оперативниками в тюрьме, всегда подсаживают к обвиняемым по резонансным делам. За свою «службу» эти по сути агенты администрации получают определенные послабления и по условиям содержания, и, возможно, по своему уголовному делу — могут, например, и срок скостить.

«Если это опытный агент, его отличить от других сокамерников сложно, — говорит Алексей Курцин. — Ведь, как правило, эти люди в тюремной системе уже давно, они опытные и хорошо, что называется, шифруются. В какой-то момент возникают подозрения: вот человек слишком часто выходит из камеры к оперативникам, а с другой стороны — может, вызывают по его собственному уголовному делу… Бывает, что в камере возникает напряжение, если в ходе обыска находят что-то из запрещенных предметов, могут начать подозревать кого-то из сокамерников».

Наталья Гулевич почти год провела в женском СИЗО в Москве. Ее, предпринимательницу, обвиняли по ч. 4 ст. 159 УК РФ («мошенничество в особо крупном размере»). «Я сидела в камерах и с убийцами, и с наркоманками, но поскольку первые три месяца вообще была в шоке, ни с кем не общалась, то сначала не понимала, есть ли кто-то в камере, кто приставлен за мной следить, — рассказывает она. — Потом, когда уже немного привыкла, стала присматриваться. Были, конечно, стукачки. Их чаще, чем других, вызывали из камеры под разными предлогами, а вернувшись, они неестественно много интересовались мной и моим делом».

Лучше никому о своем уголовном деле подробно не рассказывать, советует Гулевич, но в то же время не надо с такими людьми портить отношения: «Если они обозлятся, то могут вам много неприятностей устроить».

Все, что находится в камере, считается общим: еда, зубная паста, телевизор, холодильник, независимо от того, кому этот телевизор или холодильник передали. «Сейчас в некоторых СИЗО можно арендовать телевизоры. Допустим, ты платишь за аренду, но все равно это общий телевизор, — говорит Алексей Курцин. — И тебе должно хватать мудрости и такта, чтобы не бить себя в грудь и не кричать, что ты хочешь смотреть футбол, если другие, например, хотят смотреть интересный фильм».

Курцин вспоминает, что ему удавалось смотреть в тюрьме канал «Культура» и слушать симфонические концерты, классическую музыку: «Если, например, молодежь в камере была против, я говорил им: «Ребята, потерпите часок, ничего страшного» — и они шли навстречу».

Бывшие заключенные рассказывают, что одна из трудностей тюремной жизни — невозможность выспаться ночью, потому что именно ночью начинается бурная жизнь: так называемые «дороги». Из простыни шьются специальные длинные мешочки, в них передают сигареты, сахар, различные вещи, письма — «малявы». «Дорога», как правило, есть между всеми камерами, и ее обязательно надо держать, — говорит Александр Егай, бывший заключенный СИЗО «Бутырка», отсидевший больше года все по той же экономической ст. 159 УК РФ. — В некоторых случаях надо передавать не свой, а чужой, транзитный груз. Между корпусами есть транзитные хаты. И это тяжелая ночная работа. Иногда передают «курсовые» — это общая информация по тюрьме, и нужно постараться, чтобы эти «малявы» не попали к охранникам».

Бывалые люди не советуют играть в СИЗО на деньги. «В тюрьме играют в нарды, но всегда можно отказаться, — говорит Гольдман, — принуждать никто не будет. Нужно просто сказать, что вы играть не умеете, учиться некогда — голова занята уголовным делом. Игра — это опасно: могут по-всякому развести, и потом вы останетесь должны».

Если в камере по какой-то причине у вас не складываются отношения с соседями, нужно обязательно постараться их наладить — в тюрьме не принято просить у оперативных сотрудников перевода в другую камеру. «Это называется «сломиться», то есть ломиться в дверь, — поясняет Алексей Курцин. — Об этом быстро станет известно. Передадут, прокричат на прогулке: пацаны, у нас сломился такой-то товарищ. Если он будет к вам заезжать, знайте, что он «ломовой».

Лучше всего постараться выстроить отношения со всеми соседями, наладить контакт. Тем более если на вас специально не давит кто-то из сокамерников. «Мне приходилось жить в камере, в которой трое из моих соседей курили, — продолжает Курцин. — Они дымили, как паровозы, и с этим ничего нельзя было поделать. Установить определенные часы курения было практически невозможно. Но если я или кто-то другой занимались спортом, то просили, чтобы курить прекращали хотя бы за час до начала упражнений».

Курцин говорит, что у него в тюрьме почти не было свободного времени. Он старался распланировать свой день: чтение, физкультура, готовка. Ведь в тюрьме с помощью кипятильника или чайника можно готовить разные блюда. «Бывало, что мы всей камерой варили борщ, — вспоминает бывший заместитель управляющего делами компании «ЮКОС-Москва». — Кто-то рубил свеклу, кто-то — лук, кто-то — капусту, кто-то — что-то из мясного, что удавалось получить в передаче. А кто лучше всех разбирается в кулинарии, следил за процессом».

Один из вопросов, который всегда вызывает споры среди бывших заключенных: надо ли жаловаться в тюрьме на условия содержания?Надо ли писать жалобы по всяким, казалось бы, мелочам — хотя считается, что в тюрьме нет мелочей и всякая проблема значима?

«Можно жаловаться на сотрудников СИЗО, но последствия могут быть разные, — признает Александр Гольдман. — Когда я сидел в Бутырке в «кошкином доме» (психиатрическая больница в Бутырке), а потом меня перевели в тюрьму, то мне не отдали мои вещи — материалы дела, телевизор, одежду. Я неделю просил, чтобы мне все вернули, а потом написал начальнику СИЗО заявление о преступлении: мол, сотрудники украли мои вещи. Меня вызвали к начальнику: «Ты думаешь, кому-то нужны твои трусы-носки?» Я говорю: «Не знаю, раз их нет, значит, украли». — «Иди, тебе все отдадут».

Мне все отдали, но потом посадили на «воровской продол»****. «Однажды мы всей камерой обсуждали, стоит ли нам жаловаться: на бюро передач безобразно покромсали продукты. Похоже, рыбным ножом резали апельсины, колбасу. Мы обратили на это внимание сотрудников, но жалобу писать не стали, потому что пиши не пиши, а маловероятно, что конкретный человек за это будет наказан. Надо жаловаться, когда, например, есть проблемы по медицинскому обслуживанию, когда долго не передают лекарства. Хотя бывало, что писали неоднократно, а никакого эффекта не было, — вспоминает Алексей Курцин. — Но по мелочам я писать бы не стал: если, например, сотрудник какой-то с тобой грубо поговорит, жаловаться не стоит, но ответить обязательно нужно».

А вот Наталья Гулевич в тюрьме серьезно заболела. И тогда стала использовать любую возможность, чтобы привлечь к себе внимание: «Когда к нам в СИЗО на Новый год пришла комиссия правозащитников, все женщины молчали. Я лежала пластом, но сразу стала рассказывать, что нахожусь в тюрьме незаконно, что я очень больна. Я понимала — если не привлеку к себе внимание, то просто умру, — рассказала она The New Times. — В результате я выжила. Это была та соломинка, за которую я ухватилась». В тюрьме человек ничего изменить не сможет, если не привлечет к своей проблеме внимание со стороны, убеждена Гулевич. Поэтому надо жаловаться правозащитникам и просить адвокатов, чтобы они писали жалобы. А вот Александр Гольдман убежден: заключенный, жалующийся на тюремную администрацию, вступает на тропу войны и должен быть готов к непредсказуемым последствиям. Пример этому: история Сергея Магнитского, который за год пребывания в СИЗО написал более 200 жалоб. Ему удавалось добиваться каких-то послаблений, но, как известно, он умер в заключении при невыясненных обстоятельствах. В любом случае медицинской помощи, о которой он так молил в своих жалобах, Магнитский так и не дождался.